Моя литературная жизнь. Часть тридцать третья

«На Середине Мира» увеличивался. По-хорошему нужно рассказывать о наиболее значимых в тот год публикациях, но важно лишь то, что «На Середине Мира» появились альманахи: рождественский и пасхальный. Недолгое время было стремление, не только у меня, но и у знакомых авторов собирать эти альманахи. Это были растянутые на рождественский и великий пост действа, с презентациями в соцсети, с упоминаниями на вечерах, на которых я тогда активно выступала.

Гулливеры продолжали издавать свой «Гвидеон», регулярно устраивали вечера, на которых презентовали новые номера, и я, как правило с камерой, приходила. Тогда была тяга странно одеваться. Я не то чтобы сознательно играла в опрятную городскую сумасшедшую, но что-то от городской сумасшедшей во мне тогда было.

Тем временем московская литературная жизнь бурлила и клокотала, как положено болоту.

Андрей Чемоданов, на вечере 2005 «Литинститут. Летняя сессия», напоминавший рокера, превратился в местную трогательную достопримечательность: вечно пьян, огромен, в шляпе со смешными деталями. Но по стихам вырос очень сильно. Людмила Вязмитинова мне то и дело говорила, что Чемоданов сделал прорыв, и надеялась, что он будет первым. Но так не случилось. О текстах Андрея Чемоданова я высказывалась неоднократно.

Лиля Газизова напоминала женщину модерна в миниатюре. Причудливая одежда, перчатки, рыжие вьющиеся волосы. В ней был заметен бисер печали. Она очень скоро освоилась в Москве. Ко мне она была всегда очень доброжелательна.

Не помню точно, но вероятно, что это был 2015. Кенжееву дали лауреата «Русской Премии». Рецензия на книгу Кенжеева «Довоенное», представленную на премию, написала я. Рецензия была рискованная, про голого короля. И я после всех церемоний разместила ее в соцсети. Что тут началось. Бахыт (или Бахытик, как называли его знакомые женщины) перепостил мою рецензию с комментарием: не то обласкала, не то обругала. И меня убили комментаторы аж до «девочки дерьмовочки». На удивление, я почти не переживала. Скорее, смешно было. Кенжеев для меня как поэт почти ничего не значил, в отличие от Гандлевского, хотя и того не особенно люблю. Да и само «Московское время» надулось во многом благодаря «Культурной инициативе».

Однако Кенжеев меня запомнил и стал называть «моя зоилка». Но я не отвечала на такие знаки внимания, так что когда я в 2018 решила познакомить с ним Евгения Волкова, Кенжеев сделал вид, что меня не узнал.

Алексей Кубрик возникал пунктиром. Его полюбили молодые авторы, и он почти сразу вышел в скороспелые мэтры. Примерно та же судьба постигла интеллигентного боксера Дмитрия Веденяпина, который писал много и выпускал книгу за книгой, в отличие от Кубрика, который с книгами не торопился. Но тот высокий человек в плаще в потоке солнечного света, которого я когда-то увидела в Литературном институте на лестнице, исчез.

Кубрик и Веденяпин некоторое время были любимцами молодых авторов, которым, по сути, негде было голову преклонить. ДК уже сменил орбиту и занимался больше политикой, а то, что осталось от советского наследия, имело вид малопривлекательный, и не потому, что советское. Ну какое уважение, например, может вызвать испитое лицо Лобанова или нелепая надменность Алехина? А Кубрик был приятен на вид, отличный рассказчик, и кроме всего прочего отлично знал итальянское кино, сужу по разговору на церемонии вручения премии «Дебют». Веденяпин просто привлекал: масса личного обаяния.

Леонид Костюков, как Кубрик и Веденяпин, 1959 года рождения. В нем было нечто общее с Кубриком и Веденяпиным, и еще что-то совсем московское. Но в нем было больше полетности и шустрости. Он устроился в информационном мире намного лучше и стал неплохо зарабатывать.

Андрей Коровин для многих тогда был притчей во языцех. Булгаковский дом без него уже не представляли. Людмила Вязмитинова выделяла его на первый взгляд непритязательные стихи. Как организатор Коровин, кажется, был очень хорош. Мы дружили на длинном расстоянии.

Примерно в то же время в Булгаковском на одном из капустников я увидела выступление Марии Ватутиной, которая тогда перла как танк на надолб, и у нее многое получилось. Та же Людмила передавала мне слова одной из почитательниц поэзии Ватутиной, что «ее стихи исцеляют». Впервые Ватутину я увидела на чтениях, посвященных Дню Победы в Проекте ОГИ в 2011. Дана Курская потом довольно часто будет говорить о Ватутиной как о любимом поэте. Сейчас Ватутина очень активна.

Александр Переверзин запомнился не только благодаря очень высокому росту и контрасту задумчивости и безоглядной силы, как бы скрытой. Я участвовала в обсуждении его стихотворений на «Полете разборов», и у нас возникло довольно хорошее взаимопонимание. Саша всегда казался мне немного сомнамбулой. Оказалось, ровесник, а мы друг друга как-то издалека видим. Он был главным по издательству «Воймега». Вокруг издательства много что крутилось, книги были разные, но в целом дело было значительное. Ольга Нечаева сотрудничала с «Воймегой» довольно долго. Так что между «Алконостом» и «Воймегой», можно сказать, есть преемственность.

Алексей Александров ведал в «Волге» стихами. Несколько раз мы виделись на вечерах в Москве. При работе над публикациями он мог проявить характер, но человек был веселый и с интересным юмором, что по его стихам и было заметно. Помню, его лицо всегда хранило тень улыбки. Но он мог быть очень резким.

С Андреем Пермяковым установились стабильно неровные отношения. Андрей крупный мифоман, в частности, в том, что касается волосатых, а это меня выводило из себя. Внешне это был мужик-снеговик: круглая голова, подвижное, круглое же, тело, низкий голос, масса эмоций. А человек он очень ранимый и заботливый. Но пьющий, со всеми изгибами характера. «Сибирский тракт» и издательство «Стихи» во многом существовали благодаря энергии Пермякова. Вот кто идеальный организатор. От текстов Пермякова впечатление странное. Несомненно оригинальные стихи, яркая проза. Но вот с критикой у него не клеилось, на мой глаз. Нового Кукулина новое сообщество так и не получило.

Владимир Коркунов показался мне рыжим, а у меня к рыжим симпатия. Нервный, тонко чувствующий, невероятно усидчивый, он успевал подготовить публикации для журнала, и работать, и писать стихи. Стихи его мне нравились. В Коркунове было (верно, и сейчас есть) особенно теплое и бережное отношение к коллегам, что в нашем болоте скорее редкость.

Почти весь 2015 год я раз в месяц готовила передачи для радио «Благовещение» о современной литературе и христианстве. Приезжала сначала в Петровский парк, в дом причта на второй этаж, а потом куда-то на юг Москвы, в квартиру-студию. Эту работу мне подбросил Костя Кравцов. Раньше он сам писал тексты и читал их на радио, а теперь эту работу передоверил мне. Где-то есть тексты передач, их можно найти.

Я собирала «Четырнадцать» несколько лет, но вдруг и окончательно собрала быстро, за неделю. Тогда тексты были большие и настолько причудливые, что, например, у шустрого Жени Никитина это вызывало недоумение. Для издания книги я обратилась к Петрушкину, а он согласился. Книга, которую я собирала в 2014 и 2015 – вышла в 2016. В результате всего предприятия на руках у меня оказалось экземпляров двадцать.

В феврале 2016 в Музее Серебряного века состоялась презентация. Вечер был несколько суховатый, но теплый. Вела я сама. Опробовала трансляцию клипов на экран. Клипы делала сама. Тогда я частенько баловалась этим. Один из немногих комфортных для меня вечеров, очень домашний. Но это и понятно: как на Красной Башне, так и везде. Я научилась быть хозяйкой, и хорошей хозяйкой. И в обзорах для «Лиtеrrатуры», и в коротком выступлении в роли присяжной выступательницы, и на круглых столах я располагалась так, как мне удобно, и это умников раздражало.

Февраль 2016 года памятен мне двумя вечерами Виталия Кальпиди в Москве. Первый прошел в Булгаковском. Второй, конечно, на третьем этаже Музея Серебряного Века. В Булгаковском было много медиа-материала. Это уже стало обыкновением для литературных вечеров. После вечера мне как-то удалось оказаться рядом с Кальпиди. Я бы никаких попыток не совершала, но это был Кальпиди. Он устал, я это поняла и потому не наскакивала с праздными вопросами. Однако спросила о том стихотворении, о кротах и гомерах, с которого для меня современная поэзия и началась.

— Но почему посвящение Тарковскому? Я люблю фильмы Тарковского.

— А я нет, — просто ответил Кальпиди. — А посвящение я сделал… потому что это тогда было нужно.

Охватить все литературные собрания невозможно. Как и географию. Народ ездил в Нижний Новгород на Стрелку, в Вологду, на М5, в Красноярск на КРЯКК, в Крым (до 2015 года) на Волошинские чтения и много еще куда. Параллельно существовал тенденциозный «Московский счет», куда меня хотели номинировать благородный Амарсана Улзытуев и Игорь Вишневецкий, новый «Московский наблюдатель» от «Культурной инициативы», где я пару-тройку раз просверкалась. И все это было мне чужое.

Продолжение следует…