Моя литературная жизнь. Часть двадцать пятая

Лето 2010 было огненным. Тридцать дней антициклона и выше тридцати пяти на солнце. Недолгое время в Отрадном жила со своей падчерицей Лилит. Я убедилась, что на нее можно оставить дом. По моей инициативе мы с Дарком отвезли два пакета неплохих вещей: постельное белье, полотенце, гигиенические принадлежности, одежду для потерпевших от пожара. Пункт приема находился на Фрунзенской, на набережной.

Зато «Середина Мира» жила активно и пополнялась. Я приятельствовала в жж с Ольгой Кушлиной, вдовой Виктора Кривулина. Она сама выбрала, какие стихи Кривулина опубликовать, и выбрала со смыслом. Эти «Воскресные облака» помню до сих пор. Публикация состоялась как раз в день рождения Кривулина, 9 июля. Несмотря на жару, настроение у меня было почти эйфорическое.

Летом же в Чеховке состоялся вечер Татьяны Данильянц. Вообще-то лето было богато разными вечерами. Уже тогда «Культурная инициатива» промышляла закрытиями и открытиями сезона.

Конец жары мы с Дарком отметили в «Елках-палках» у метро.

А августе я сделала первую запомнившуюся мне фотосессию: цветы и строения у храма Покрова в Медведково. Теперь этого зеленого домика там нет, есть аккуратные стильные постройки для трапезной и лавки.

Осень началась по-гулливеровски активно и бурно: много вечеров, посвященных премиям, новые программы «Культурной инициативы», в частности, литературно-исторические. И неизбежные нон-фикшн и московские  счета, на которые я просто не ходила.

Сапгировскую конференцию в тот год я почти не помню. Вероятно, она проходила снова на Чаянова в РГГУ, но в непривычном месте, так как стулья и окна тогда были совсем другие. И я снова увидела Завьялова.

19 сентября скончался поэт Александр Миронов. Это был еще один ощутимый удар по поэзии. Мне написал Макс Якубсон, сказал, что он видел Миронова в больнице незадолго до кончины, и тот отошел ко Господу с миром, по-христиански, с любимым распятием в руках. Время изменялось очень жестко. Казалось, Шварц и Миронов приезжали в Москву совсем недавно. Сейчас, в 2023 могу сказать, что наследием ленинградской неофициальной культуры никто всерьез не занимается. А у меня нет ресурсов и мотива нырнуть в этот омут.

Появились новые тексты, часть из которых была опубликована на «Мегалите», для которого я тогда довольно много и охотно писала. Петрушкин считал, что я хороший редактор своих текстов, а я полагала, что у «Мегалита» есть редактор. Так что мои «Элегии сумеркам» пошли с квачами. Как, впрочем, и несколько других текстов. Но ошибки дружбе не мешали. Зато я поняла разницу между бумажной и сетевой орфографиями. Если над опечатками в бумажном издании смеется в основном узкий круг, то над сетевыми вся сетевая общественность. Если о возмущениях по поводу бумажных опечаток пишут в издательство, то относительно опечаток в сети говорят либо тебе, либо всем, выставляя тебя грамматическим неряхой. У меня нет природной грамотности, но есть слух. И много опечаток. Я тогда еще не привыкла к ситуации «сам себе автор, редактор и корректор». Многозадачность убивает.

Среди прочего, написанного мною тогда, были первые части «Писем заложника». Цикл этот выйдет в одноименной книге года через два, в 2012.

В декабре в Москву приехал Завьялов. Намечался его вечер в «Билингве». Я зарядила для съемок мыльницу. Сразу после вечера Завьялова я поехала к Сольвейг, в Печатники. Там был и Леша Рижский. Так отметили мое сорокалетие.

О том вечере Завьялова. Он уже научился дистанцироваться от знакомых, не имеющих веса, хотя теплые отношения со мной, например, по переписке сохранял. Рассказчик и чтец Завьялов потрясающий. А их беседы с Вишневецким это почти литературное достояние. Странное лофтовое пространство «Билингвы» как нельзя лучше подходило к текстам Завьялова.

Новый 2011 год встретили в Отрадном в привычном хаосе: куча пьяного народа и по сути скучно. Я сидела с окаянным лицом все время праздника. Утром Леша Рижский вытащил меня погулять возле храма вместе с его сыном, веселым и подвижным мальчиком Даней. Рижский рассказывал сыну всякие страшные истории, а тот азартно прыгал в сугробы и катался с горок.

Дарк был влюблен не на шутку. Я подумала, что нужно удалиться и пожить самой для себя. Места для удаления не было. Я решилась поехать в дом старшей сестры где-то во Владимирской области, где тогда жила мать. Не лучший ход, но на знакомых вешаться я не хотела.

Как раз тогда «Новый мир», а лично Губайловский, предложил написать мне статью о четырехтомнике Ольги Седаковой, который был тогда у всех литературно развитых людей на слуху. Я собрала необходимую информацию: побывала в книжном, сделала выписки заголовков статей, проверила, что есть в сети и поняла, что написать смогу. Денег на весь четырехтомник у меня не было. И вот, тратя деньги на интернет, я читала и писала. Чтобы снять напряжение, я взялась за «Блистающий мир» Грина. Тексты Седаковой на меня особого впечатления не произвели. В результате получилось развернутое и довольно строгое эссе, за что в июне мне заплатили тысячу двести рублей. Кажется, почти за авторский лист. В том же «Новом Мире» за стихи я получала больше. Тогда я не думала о тонкостях учета: каждый гонорар проводился через бухгалтерию, с него брался налог, и немного снималось с пенсии. Сейчас я перешла на безгонорарные публикации.

В марте я вернулась в Отрадное и поняла, что нужно искать новое жилье. Оно и нашлось как раз на Пасху, в конце апреля, на Полярной. Нашел его все тот же мой ангел Леша Рижский. Жилье стоило дорого, пришлось обратиться к родственникам.

Суд да дело, подоспела церемония вручения Русской Премии. В 2011 году ее дали Наталье Горбаневской за заслуги, а рецензию, конечно, написала я. Впрочем, не важно, кто написал: лауреата выбирает жюри. От того действа осталось несколько странных фото Степаненко, где я рядом с Горбаневской.

Сенсацией того года для Русской Премии стала американка Мария Тиматкова, рецензию на стихи которой тоже писала я. Она в тот год и получила первую премию. Маша оказалась стройной и красивой, а еще очень стильной. Это располагало. На одном из ее вечеров в Булгаковском я даже что-то говорила.

В начале мая пришло похолодание, и я собрала вещи. Эльф смиренно, за умеренные деньги, согласился перевезти мои вещи. Дарк помогал грузить.

Накануне переезда я сломала ногу на ровном месте. И тут было не до травмпункта. Пришлось купить специальные гольфы. Так что вещи я расставляла, хромая. Нога отекала сильно.

Новое жилище оказалось странным. По всему видно было, что тут давно живут волосатые. Но стиральная машина была. Хозяйку звали тоже Асей. Мы поладили. Первое, чем я озаботилась на новом месте, был холодильник. Так как местный был 1938 года рождения.

Финансовая помощь пришла неожиданно и с неожиданной стороны: Маша Тиматкова. Я тогда совершенно не знала, как вести себя в таких ситуациях и чувствовала себя крайне невоспитанной особой. Но холодильник я купила, Ася уступила по квартплате, и недолгая моя жизнь на Полярной началась.

17 марта 2011 скончался Анатолий Головатенко. Для меня это были первые похороны человека, которого я знала и с которым, пусть недолго, но плотно, сотрудничала. Толя умел не только поддержать морально, но и добавлял смелости к новым шагам в жизни. В нем парадоксально сочетались мягкость человека глубокой интуиции и самая занудная рациональность. Думаю, это и ввело его в то состояние, в котором он последние годы пребывал. Знала я Толю с 2007 по 2011 и бывала у него редко. Мы с Дарком побывали на церемонии прощания и панихиде в морге в районе Беговой. Из пришедших проводить Толю на себя обратили внимание два высоких блондина, один молодой, в рыжеватом кожаном плаще, другой постарше, и их невысокий тонкий подвижный приятель. Так я познакомилась с костоправами: Полонским, он старше, Яковлевым, он же Брахман, младший, и Ташевским, в котором по лицу было видно авантюриста. Мы сравнительно близко подружимся. Костоправы не раз бывали в Отрадном. Все трое были волосатыми, так что общего у нас было много.

В мае, в музее Маяковского, состоялся посвященный памяти Толи вечер. Я выступала, читала стихи. Троица костоправов тоже была. Мне понравились стихи Насти Романовой, подруги Полонского, да и она сама. Нервный авангард тогда грел душу. С поэтом и прозаиком Андреем Филимоновым я познакомилась позже.

В июне Гулливер устроил пушкинские чтения на Арбате. В ютубе есть съемки, где я читаю из «Евгения Онегина» и поднимается ветер.

«Культурная инициатива» уже освоила собственные тренды. Один из них был довольно милым, но скоро себя исчерпал. Это цикл вечеров «Имена». На «Дмитриях» присутствовали Дмитрий Воденников, он прочитал тогда новые тексты, о Чуне. Тогда Чуня была уже известна, но еще не стала притчей. Присутствовал также любимец «Культурной Инициативы» Дмитрий Данилов. Был ли Быков, не помню. «Андреи» запомнились выступлением Андрея Таврова. У «Культурной инициативы» была задумка о вечере с Натальями, и мне, кажется, предлагали. Зато Азарова, видимо, много чего наговорила. Азарова, кстати, тогда вошла в зенит.

Продолжение следует…