Смерть Кощея. Полусказка. Часть четвертая

Глава 3.

Синяки на моем лице уже почти прошли. Правда, еще немного побаливало левое плечо, но это было уже не столь существенно. Зато теперь на многих стенах и заборах появились надписи «Иван-царевич — чемпион», причем встретить эти размашистые граффити можно было не только в многочисленных слободках, поглощаемых разрастающейся престольной, но и в довольно зажиточных районах купеческих теремов. А недавно я видел такую надпись на боярском заборе.

Я сделался героем, меня узнавали на улицах, и при каждом выходе в город меня сопровождала компания мальчишек. Они висли на мне гроздьями, постоянно требуя показать бицепс и еще раз рассказать про бой. Взрослые мужики теперь не просто кланялись при встрече, а смотрели с нескрываемым уважением, а кое-кто и с завистью. Молодые купчихи стреляли глазками и перешептывались. Сами же купцы и прочие, кто позажиточней и познатней, зазывали в трактиры на угощение. Приходилось отказывать, ведь у меня режим. Кто-то дарил подарки, кто-то наоборот просил подарить что-нибудь на память. Все старались обнять или хотя бы пожать руку. А еще говорили, что наши столичные певцы-баяны уже сочинили в мою честь какую-то песнь, в которой высоким слогом описывался поединок с Авдеем, уже получивший статус эпохального. Это, конечно, было лестно, потому как ничего подобного о моих братьях никто еще не написал, а у меня уже появился шанс оставить свой след в народной памяти. Но сам я этой песни не слышал и ничего о ней сказать не могу. У меня вообще с искусством отношения довольно натянутые.

Была в этом и ложка дегтя. Егорыч, как всегда, был прям и безжалостен:

— Ты, Иван-царевич, больно высоко нос-то не задирай. Мирская слава, она скоротечна, а толпа переменчива. Сегодня на руках носят, а завтра в нужник головой окунут.

— Прописные истины, Егорыч.

— Прописные они или нет, да только на юную твою голову такая слава вдруг свалилась, что приходится тебе их повторять. Мускулы у тебя крепкие, а вот дух твой за ними в крепости не поспевает. Дисциплина хромает.

— Я над этим работаю.

— Хорошо, что работаешь. Я вот что у тебя спросить хотел. Жизнь — она как волны морские: то гребень, то яма. Нынче ты почетом и славой окружен со всех сторон, но пройдет время и слава эта поблекнет. Случись другое какое важное событие — и народ уже о нем будет песни слагать, про тебя позабудет. Что делать-то тогда будешь?

— Егорыч, ты же сам говоришь, чтоб я не бежал впереди телеги.

— Говорю потому, что люб ты мне. На тебя смотрю, себя в молодости вижу. И не хочу, чтоб звезда твоя закатилась раньше, чем взошла. Знаешь, сколько молодых бойцов, почуяв первое поветрие славы, решили на лаврах почить, да на том и закончились?

— Знаю, ты же сам и рассказывал.

— А знаешь, что каждому, кто хоть малого успеха добился, люди завидовать будут? Всегда будут те, кто судьбой своей недоволен, кто меньшего достиг, а хочет большего, и считает, что судьба несправедливо с ними обошлась. А большего достичь они не в силах, потому что если бы могли, то достигли бы. Вот и стараются тех, кому завидуют, грязью мазнуть, чтоб на их фоне выглядеть значительней.

— Ну и пусть, мне-то какое дело?

— А такое, что не все твоим победам радуются, Иван-царевич. Те, что попроще родом, гордятся тобой, говорят, новый богатырь в царстве нашем растет. А те, кто сословием повыше да родом подревней, уже не так к тебе благоволят. Знаешь, какое прозвище ты у них носишь?

— Какое?

— Иванушка-дурачок. Не могут они понять твою тягу к кулачному бою, славу твою принять не могут. Борис-царевич, говорят, умом в батюшку пошел, Аркадий еще туда-сюда, а Иванушке мужицкие кулаки совсем разум отшибли. Так-то.

— А ты откуда знаешь? Ты же вроде с ними за столом не бываешь.

— Верно говоришь, простой я человек, и ходу за столы боярские не имею. Да ведь не сами же бояре себе эти столы накрывают. У каждого боярина погляди, сколько челяди, а я со многими из их людей дружбу вожу. Бояре сойдутся вместе, выпьют, захмелеют, и давай кости друг другу перемывать, а дворня слушает, уши навострив, треп боярский. Ты когда-нибудь видел, чтоб вся челядь своим боярином довольна была? Вот и чешут языками про своих господ-то, а я слушаю, да на ус мотаю.

— Не пойму к чему ты клонишь, Егорыч? Думаешь, если я кулачный бой брошу и на престол сяду, меня перестанут дурачком величать? Ты же сам говоришь, что всегда недовольные будут.

— Нет, Иван-царевич, не понял ты меня. Не отговариваю я тебя от боя кулачного. Талант у тебя к этому делу и не мне на пути его становиться. Я о том речь веду, что ты можешь великим бойцом стать, можно сказать былинным, легендарным. А для этого одного таланта мало, надобно еще много труда приложить, и труда тут даже побольше надобно, чем таланта. Задачу же свою я вижу в том, чтобы помочь тебе уберечься на пути этом от соблазнов. А наипервейший соблазн заключается в том, чтобы славу больше труда любить. Сейчас победа твоя на слуху у всех, но так не всегда будет. Вон, батюшка твой, царь вдовый, снова жениться надумал. Уже и невесту присмотрел, и даже дату свадьбы назначил. Неужели ты думаешь, что для царства нашего победа твоя кулачная важнее будет? Неужели о женитьбе царской будут меньше говорить, чем о том, как ты Авдея наземь положил?

Я опешил. Новость о батюшкиной женитьбе была для меня полной неожиданностью. Конечно, разговоры о том, что негоже царю вечно во вдовцах ходить велись настолько давно, что я даже затрудняюсь сказать, когда они начались. Матушку свою я почти не помнил, кроме нескольких смутных младенческих воспоминаний, но обрывки фраз о том, что батюшке нужно снова жениться, прочно сидели даже среди картин самого раннего моего детства. Но я привык к тому, что всегда это были только разговоры. Новость же о том, что уже и дата свадьбы известна, прозвучала для меня как гром среди ясного неба. Видимо, с режимом и тренировками я все же переусердствовал.

Я быстро попрощался с Егорычем и поспешил во дворец. Нужно было узнать подробности из первых рук.

Дворец встречал меня эклектикой, в которой дерево постепенно уступало камню. Новые технологии вызывающе теснили традиции, последние отчаянно сопротивлялись, но чего-то действенного противопоставить не могли. Масштабная реконструкция, начатая после вступления царя-батюшки на престол, и призванная подчеркнуть те решительные реформы, которые намеревался произвести молодой монарх, на какое-то время заглохла из-за нехватки в казне средств. Долгое время она напоминала о себе лишь грудами привезенного для строительства белого камня, да замечательным парадным крыльцом, сложенным из этого самого камня, с отходящими от него в обе стороны крытыми галереями, выглядящими, впрочем, весьма достойно.

Когда же казной начал управлять Аркадий-царевич, строительство возобновилось с новым энтузиазмом, и на сегодняшний день его интенсивности можно было только позавидовать. В дворцовом комплексе уже почти не осталось деревянных построек. Даже двор был вымощен гранитной брусчаткой. Все это выглядело великолепно и гармонично, хотя сказочным я бы это не назвал. Справедливости ради отмечу, что собственные палаты братец возводил не менее споро, а по слухам, в темпах даже обгонял родительское гнездо (о дворце Бориса-царевича я вообще молчу). Однако, справедливо полагая, что ему лишние конфликты с отцом и старшим братом ни к чему, слегка притормозил стройку. И хотя снаружи палаты Аркадия-царевича выглядели не такими завершенными, отделочные работы внутри них были уже закончены. Я-то уж знаю.

Я рассчитывал, что мне удастся беспрепятственно попасть к батюшке, однако моим надеждам сбыться было не суждено. На крыльце я столкнулся с братом Аркадием, который в сопровождении пышной и многочисленной свиты вступал во дворец.

— Иванушка! Здравствуй, любезный мой братец! — По обычаю мы троекратно облобызались, и, приобняв меня за плечи, Аркадий по многочисленным ступеням стал увлекать меня вверх, ко входу в палаты. Не скажу, что такое фамильярное обращение доставляло удовольствие, но деваться было некуда, приходилось терпеть. Все-таки он мой брат. — Поздравляю тебя с победой! Ты уж прости, что раньше не смог тебе лично засвидетельствовать, сам понимаешь, дел невпроворот на службе государевой. Деньги — они счет любят, но поверь, что за успехами твоими я неусыпно слежу и радуюсь каждому.

— Верю.

— Тут вот какой момент важен: нужно, чтобы успехи твои не в ущерб кошельку были. Ты же тратишься на подготовку, на помощников, на инвентарь, форму. Здоровье, в конце концов. Это же все ты из своего содержания делаешь, так?

— Из своего.

— А содержание царевичей из казны ведется. Награда за победу какая? Знаю, ты кубок золотой получил. А знаешь ли ты, что кубок этот также государственной казной предоставлен был?

— Я этим как-то не интересовался.

— А поинтересоваться следовало бы. Ты же царевич все-таки, а не какой-то там мельников сын. Тут государственный подход нужен. Получается, что и твое содержание, из которого ты на подготовку тратишься, и награда, которую за победу получаешь, все из казны оплачивается. Казна двойной расход несет, а прибыли никакой ни тебе, ни ей.

— Я не ради денег бьюсь.

— Понимаю, слава дороже. Да только разве одно другому мешать должно? Разве нельзя сделать так, чтоб и славу ты мог добывать, и выгоду с этого иметь? Ну, или хотя бы расходы покрывать. Забава эта народная, так пусть народ за нее и платит. Сколько зрителей на твоем поединке присутствовало?

— Не знаю. Много.

— Предположим, тысяч десять. А что, если каждый из них заплатит за просмотр хотя бы десять копеек? Это тысяча рублей получается. Вот тебе уже и расходы покрыты. А если сделать так, чтобы те, кто ближе стоит, платили больше за то, что им лучше видно? Скажем, пусть места в первом ряду стоят рубль, следующие десять рядов по полтине, средина по двадцать копеек, ну и галерка, как и прежде, по гривеннику. Это сколько же в сумме получится?

— Считать надо.

— То-то и оно, что считать. То считать надо, да се, да третье, да десятое. Вот и выходит, что жизнь наша из сплошных подсчетов состоит. Каждый свою выгоду блюдет, свой интерес во всяком деле ищет. А мне, кроме своего интереса, еще надо и государственный интерес блюсти потому, как казна не только расходоваться должна, но и пополняться. А расходы нам предстоят нешуточные.

— Ты свадьбу батюшкину имеешь в виду?

— А что же еще? Батюшка возгорелся провести ее со сказочным размахом. Только подарков невесте закуплено на… в общем, изрядная сумма выходит. А еще родственники. И еще все правители сопредельных держав вместе со знатью. Кстати, о знати. На твоем поединке бояре были?

— Не обратил внимания, может и были.

— А что если с бояр за просмотр кулачного боя не по рублю брать, а, скажем, по пять? И разрешить им ставки делать на результат. А с выигрыша взимать налог.

Поглощенный новой идеей, Аркадий по привычке стал прикусывать соболий воротник роскошного плаща. Я понял, что большего от него добиться будет невозможно, потому что сейчас перед его мысленным взором проносились столбики цифр и раскрывались перспективы доходов от кулачных боев. Да и назидания его мне уже порядком надоели. Оставив брата грезить о невиданных поступлениях в казну, я направился в тронный зал, оказавшийся пустым. Оглядевшись, заметил приоткрытую дверь в думную палату. Вошел.

Продолжение следует…