Моя литературная жизнь. Часть двадцать первая

На Рождество 2008 я не причащалась. Неустроенность тогда сильно перевесила желание быть на службах. К тому же прибавился брат, за которым надо было присматривать.

Стихи тогда были длинные, с фольклорными, как обещал Завьялов, мотивами и напоминали неканонические тропари, поемые от тоски сердца.

В апрельском номере «Нового мира» вышла статья Дарка «Преображение музы». Случай был исключительный. Статью о книге напечатали до того, как в журнале были опубликованы мои стихи. Однако это рецензия на книгу, а не представление автора. «Элегии к Максиму» Крючков возьмет в февральский номер 2009 года. И это будет дебют моих стихотворений в «Новом мире». В журнале название изменено на «Вариации на тему “Элегий к Максиму”», так как мне пришлось довольно сильно изменить архитектуру элегий: убрать длинные строки и сделать нечто вроде башен.

Весной 2008 я прочитала из «Камены» на каком-то вечере, куда меня позвал Максим Якубсон. Там же был и Леша Рижский. Летом 2008 мы с Дарком приехали к нему на Братиславскую. Леша сделает несколько съемок моего чтения, довольно удачных, но как бы детских. Но я и детского роста.

Тем временем «Культурная инициатива» развилась и стала занимать новые площадки, не забывая и о старых.

Не могу ничего с собой поделать, но Файзова и Цветкова я так и не научилась воспринимать всерьез. Вероятно, взаимно. А зачем? Это был попс, которым можно было пользоваться, но отдавать силы ему вряд ли стоило. Я не отказывалась выступать, если звали (а звали тогда нечасто), но каждый раз расстраивалась довольно сильно.

На каком-то многолюдном собрании либеральной повестки я увидела невысокую и очень неприятную по внешности и движениям фигурку. Это была Линор Горалик. До этой встречи я видела ее издалека. Она выглядела полной, одета была во что-то вишневое. А в 2008 она похудела и рассекала литературное пространство как волны, одетая с претензией, с романом «Половина неба», который был написан в соавторстве с Львовским, за пазухой и с гравировкой на лбу «Подсекай, Петруша». До Ксении Собчак Горалик было очень далеко. Впрочем, вокруг нее, как и вокруг Витухновской, парили молодые стервятники, но не убедительные. Я нарочно села так, что мои сапоги скользнули по ее этнически черному платью. Даже ДК, который в ту пору в ней нуждался, порой осаживал ее.

Файзов был почти всегда пьян, как и теперь, что не мешало ему вертеться волчком и очень много успевать. Цветков казался умнее, но по моим наблюдениям он просто лучше ладил с людьми и имел на Файзова влияние. При всем моем сложном отношении, ребята сделали очень много для поэтов: и начинающих, и известных, и забытых, довольно много чего получили для личного пользования и получили свою долю лайков в соцсетях. «Культурная инициатива» контактировала со всеми, сколько-нибудь заметными московскими премиями, и устраивала вечера, этим премиям посвященные. Файзов и Цветков вместе с Бунимовичем участвовали в организации биеннале поэтов, пока в эту область не вторглась Азарова и не поглотила их. Впрочем, делянка «Культурной инициативы» жила сама по себе – и вроде бы ни под кем особенно.

Премия Андрея Белого для меня самой значила тогда только нервные разговоры, на которые я реагировала, но ответить мне было нечего. ДК тогда вряд ли стал меня номинировать, а больше было некому. Эрль в интервью Дарье Суховей, петербургской литературной активистке, как-то неопределенно выразился о «Середине Мира», видимо, желая быть честным. Хотя в письмах ко мне был приветлив и называл трудолюбивой пчелкой. Так что легендарная премия в новых условиях для меня, поэта действующего и со своим делом, представляла нечто вроде лобстера, вокруг которого пляшет не одна сотня человек, а у меня на рыбу и морепродукты аллергия. Но порой меня касался общий психоз.

Книги издательства НЛО помолодели и похорошели. ДК с помощью Скидана удалось начать выпуск так называемых актуальных поэтов в НЛО. К предыдущей серии, постмодернистской до кончиков ногтей, но вдумчивой (хотя бы «Мелика» Завьялова), новые красивые книжки отношения не имели. Издавали Дину Гатину и Данилу Давыдова. Это был попс, не великий, но на короткой дистанции и перспективный. Хорошее тактическое решение.

Кстати, Данила в конце девяностых постригся очень коротко и я как-то сказала ему, что он напоминает «торговца баклажанами». В середине нулевых Данила окончательно решил сыграть роль сироты, стал подчеркнуто небрежным, скучным и уже не напоминал мне «литературного Михалыча», как я называла его в начале нулевых. Зато он много где побывал, порой казался почти мэтром и купался в странной известности. Вдобавок Данила стал даже петь свои тексты в какой-то группе с панком Никсоном. Все это были приятные времена, когда стаканчики с кофе еще не заменили людей, а попс казался почти привлекательным.

У меня наконец появился живой журнал, который я создала под «Середину мира». Я не Пащенко, не умела так ловко пользоваться тегами и ссылками, знакомых в сфере жж у меня тоже не было, и вдобавок я его почти боялась, потому что при наборе текста могла ошибиться. А ошибок сетевые грамар-наци не прощают. Поначалу журнал мой был робкий и неразговорчивый, но со временем набралось энное количество друзей, а публикации, посвященные «На Середине Мира», стали активно распространять. Но жж проблемы известности не решал. Нужно было менять вектор, но я понимала: измени я вектор, какого-нибудь тусовщика не догоню, а лицо потеряю.

Из тусовщиков тогда наиболее интересен был Андрей Родионов, которого я знала еще едва ли не в начале девяностых. Соколовский, которому вектор менять не надо было, в новой среде был как рыба в воде, и с Родионовым дружил. Брутальность и осторожность сочетание редкое, а Родионов был эффектен внешне, талантлив, неглуп и имел свое мнение по вопросу литературных тусовок.

У Андрея Родионова вышло в НЛО несколько книг. Меня ни одна не зацепила. В его стихотворениях для меня было слишком много очевидного. Но Родионов все же сделал одно: изменил немного оптику. Так что тусовщики девяностых, и меня туда же, у него предстали не нелепым наследием волосатой системы, каковым они являлись, а странными существами, почти нелюдями. Это было интереснее роботов Сваровского. По популярности Родионов превосходил даже культового верлибриста Кирилла Медведева, игравшего роль нонконформиста, а некогда пионера новой серии НЛО.

В феврале 2008 я читала стихи школьникам, по приглашению поэта Ирины Васильковой. Говорили в том числе и о Кастанеде.

– Индейский юмор, – подбросила я идею, – живущий в традиции своих предков индеец посмеялся над белым перекати-поле.

– Вы произвели на них впечатление больше своей личностью, чем стихами, – мудро заметила наедине Ирина.

Ирину Василькову считаю одной из самых оригинальных московских авторов. Опытнейший педагог, страстная путешественница, фотограф. Ее стихи того времени вдумчивые и неторопливые. Кроме стихов, она писала прозу, на которую были хорошие отзывы. Но мне запомнилось, как она рассказала о своей пьесе, которую написала, не особенно стараясь, а пьеса стала популярной.

Весной 2008 года, в самом начале марта, в Москву приехала Анастасия Афанасьева, тогда уже звезда «Русской Премии». Дарк был в Афанасьеву слегка влюблен и желал что-то хорошее для нее сделать. Он предложил остановиться у него. Мы вместе с Дарком приводили в сознание Отрадное перед приездом гостьи. В этот же день наметилась презентация «Воздуха» в Тургеневке, на которую собрался Дарк. Я, приняв душ и приведя себя в порядок, тоже отправилась в Тургеневку. Из всего действа я запомнила выступление Жени Вежлян и ее фразу, на которую бурно отреагировал Дарк: «Отделить зерна от козлищ».

– Гениальная контаминация! – Воскликнул он.

Афанасьеву я помню по пресс-конференции «Русской Премии» и по фуршету после нее. Я была слишком нервозна, чтобы меня не испугаться. Человек смотрит в экран, а по нему мельтешит маленькая фигурка с неестественной мимикой, и это я. Такой я казалась себе со стороны. Хотя скорее именно Афанасьева была несколько смущена встречей. Неизвестно, что обо мне наговорил Дарк. Я увидела миловидную молодую женщину с гармоничной внешностью и оригинальной пацанистостью стиля, что я и оценила. Попросила у Афанасьевой имейл, рассказала о сайте «На Середине Мира» и уехала в Подмосковье.

Афанасьева для Дарка была в то время чем-то почти священным. Он считал, что она станет невероятно популярной, что именно такого поэта: молодого, с распахнутыми глазами, требовали литература и читатели. Первые лет пять так точно было, а потом Афанасьева ушла в локальные области новейшей литературы, и «Девушки из Ипанемы» больше не стало. С 2008 по примерно 2012 год она была частым гостем на московских вечерах.

«Русская Премия», с которой сотрудничал Дарк, имела, как и любая премия, свои особенности. Дарк, работавший с Татьяной Восковской уже несколько лет, знал, какие именно особенности. И потому договорился о надбавке, а по факту взял меня младшим рецензентом. Первая рецензия моя была на подбор Бориса Херсонского, который в 2008 стал лауреатом. Сложность работы рецензента заключалась не в том, чтобы осилить массу материала, часто не стоящего внимания, и не в том, чтобы сформировать призовой список, поначалу длинный, а потом короткий. А в том, чтобы не впасть в ступор во время процесса, а это со мной поначалу случалось часто. В моменты ступора ничего ни объяснить, ни сказать не можешь. Потом я как-то научусь справляться (иногда Дарк подбрасывал мне и романы, если время поджимало). В ступоре шла в «Пятерочку» и покупала красные яблоки. На третьем яблоке чтение само начинало идти в нужную сторону, а к часу ночи порой и рецензия готова была.

Продолжение следует...