Советская номенклатура: мифы и реальность. Часть вторая. Окончание

Критика или непонимание?

Административная реформа государственного управления, проводимая в Российской Федерации, и поиск путей оптимизации отечественной системы государственной гражданской и муниципальной службы делают актуальной проблему анализа мирового опыта организации работы государственного управленческого аппарата. Однако помимо хорошо зарекомендовавших себя зарубежных моделей нельзя забывать и об отечественном опыте, апробированном в российских условиях, а потому особенно ценном как в плане позитивных, так и негативных последствий его применения. В частности, большой научный и прикладной интерес представляет анализ «номенклатурных» принципов государственной кадровой политики, характерных для советского периода развития управленческого аппарата страны.

К сожалению, в 90-е годы благодаря прежде всего позиции СМИ в массовом сознании понятие «номенклатура» стало восприниматься немногим лучше, чем ГУЛАГ, став нарицательным стереотипом всех возможных пороков государственной бюрократии.

Сегодня острую критику номенклатурной системы можно услышать и «справа», и «слева». В общем и целом она не выходит за рамки парадигмы, предложенной М. Джиласом в книге «Новый класс» и М. Восленским в нашумевшей работе «Номенклатура». Критике подвергается разветвленная система «привилегий» номенклатуры, сокращение масштабов вертикальной мобильности между номенклатурой и обществом, неформальные практики государственного управления (в том числе «протекционизм» в кадровой политике), рост численности госаппарата и приоритет политической лояльности над деловыми качествами.

Конечно, в рамках статьи не представляется возможным аргументированно проанализировать все «пункты обвинения», хотя стоит отметить, что принцип «политической лояльности» также входит в число базовых требований, предъявляемых к гражданскому служащему США или Израиля, а отсутствие таковой может послужить причиной для его увольнения. Номенклатурная система отбора и продвижения кадров, безусловно, была несовершенна хотя бы в силу того, что, согласно диалектике социального развития, любая иерархизированная система не может избежать внутренних противоречий. Важно понять другое – для своего времени номенклатурная система работы с кадрами ни в чем не уступала самым передовым западным образцам.

Номенклатура была системой институциализированных «правил игры», с которыми обязаны были считаться все представители элитарных групп, каким бы набором неформальных статусов и социальных связей они ни обладали. Речь идет, в частности, об иерархической последовательности занимаемых в ходе карьерного роста должностей. Даже Брежнев только в последние годы своего правления мог позволить себе «нелогичные» назначения, которые в то время рассматривались как «большой скачок». Сегодня же мы сталкиваемся с архаичным протекционистским принципом кадровой политики, который предусматривает неограниченное право руководителя (победившего на выборах или назначенного) на кадровые перестановки. На полях заметим, что данный принцип кадровой политики господствовал в США, – правда, было это в первой половине XIX (!) столетия.

Система отбора в номенклатуре даже нижнего управленческого звена носила глубоко продуманный и рациональный характер. Нечего было и думать занять даже такую маленькую должность, как инструктор райкома или работник райисполкома, не имея стажа работы по соответствующей специальности и хороших характеристик, обязательным пунктом которых было активное участие в общественно-политической жизни. Типовая модель рекрутирования в номенклатуру выглядела следующим образом: агитатор на избирательном участке, бригадир агитаторов, парторг группы, член парткома (партийной ячейки предприятия или организации), заместитель секретаря, секретарь парткома. В этой последней полуобщественной должности необходимо было безупречно проработать в течение трех лет, и только после этого можно было рассчитывать на выдвижение в качестве кандидата на номенклатурную должность. Далее кандидат проходил проверку в органах КГБ на предмет политической лояльности. В это же самое время кадровая служба соответствующего ведомства наводила справки по месту работы претендента, сопровождавшиеся характеристиками, подписанными так называемым «треугольником» (руководителем ведомства, секретарем парторганизации, председателем профкома), причем необходимо отметить, что эти характеристики были не формальными и далеко не всегда положительными.

Ну а теперь, владея историей вопроса, приступим к разрушению некоторых мифов и стереотипов относительно бюрократии, прочно укоренившихся в общественном сознании.

Миф первый: Россия – страна бюрократии

Николай II управлял Российской империей, опираясь на государственный аппарат, состоящий из 10000 чиновников. И это притом, что Соединенные Штаты, воспетые всеми мыслителями, начиная от Адама Смита и до Карла Маркса, как образец свободы и демократии, содержали в 1861 году 30000 только федеральных чиновников! Кстати, прошу учесть, что население Российской империи в 1913 году превышало 100 миллионов человек, а граждан США в 1861 году едва ли было больше 40 миллионов. Только ленивый не критиковал «непомерно раздутый» аппарат управления советского времени. Среди славной плеяды наиболее непримиримых критиков – и один из «отцов Октября» Лев Троцкий, и основатель ЦРУ Ален Даллес, и идеолог американского империализма Збигнев Бжезинский, и доморощенные предатели-перебежчики Виктор Резун и Михаил Восленский. Неизбежным спутником «тоталитарного режима всеобщей слежки» называли процесс роста бюрократического аппарата в СССР. С пеной у рта опровергая данные союзной статистики, советологи и диссиденты доказывали, что «русская номенклатура» составляет аж 5% от общего числа населения! Однако при этом скромно умалчивался тот факт, что бюрократический аппарат США превышал 10% населения, а в наиболее развитых странах Западной Европы – и 15%! Точное число номенклатурных работников в СССР до сих пор неизвестно, но по целому ряду экспертных оценок количество партсовслужащих, то есть тех, которые в 90-е годы стали именоваться государственными и муниципальными служащими, не достигало и 1% от общего числа экономически активного, то есть работающего, населения СССР. К примеру, штатный состав районных администраций Уфы на сегодняшний день включает приблизительно 100 муниципальных служащих. В советский же период кадровый состав райкома и райисполкома партии в районах Уфы насчитывал около 30 номенклатурных работников. При этом на них возлагалась ответственность за управление всеми государственными промышленными предприятиями на подведомственной территории, а также функции современного пенсионного фонда, налоговой инспекции и службы занятости. Прав был Александр Зиновьев, когда писал, что кризис советской хозяйственной системы 80-х годов носил не экономический, а управленческий характер: численность управленческого аппарата была просто неадекватной количеству объектов управления и масштабам стоящих задач – чиновников элементарно было мало. Именно это стало одним из факторов поражения СССР в холодной войне.

Миф второй: Вездесущие назначенцы

Сюжет о дискриминации при приеме на работу в управленческий аппарат СССР по классовому принципу для «бывших», а также членов семей «врагов народа» – один из любимых для критиков прошлого. Впрочем, статистические данные об определяющем влиянии царских кадров на персональный состав ранней советской номенклатуры мы уже приводили выше. Поэтому здесь более уместно упомянуть о некоторых личных судьбах людей. Чтобы не говорить об участи никому не известных «иван иванычей», поднимем из пыльных архивов личные дела членов Временного правительства. Так вот, по данным С. Кара-Мурзы, из пятнадцати министров восемь эмигрировали, семь остались в России. Из них в результате репрессий погиб в 1938 году лишь министр земледелия С. Маслов. До этого он был видным деятелем Центросоюза и преподавал в МГУ. Военный министр А. Маниковский во время Гражданской войны был начальником снабжения Красной армии. Министр путей сообщения А. Ливеровский стал в СССР видным специалистом по транспорту, строил Дорогу жизни к блокадному Ленинграду. Председатель правления Путиловских заводов А. Крылов, проектировщик первых русских линкоров, академик, с 1919 года начальник Морской академии Рабоче-крестьянского Красного флота, лауреат Сталинской премии 1941 года. Военный министр в 1898–1904 годах А. Куропаткин после Октябрьской революции (в возрасте 70 лет) на преподавательской работе. Министр землеустройства и земледелия, управляющий главными поземельными банками (Дворянским и Крестьянским), заместитель министра внутренних дел Н. Кутлер с 1921 года член правления Госбанка РСФСР, разработчик денежной реформы 1922–1924 годов. Государственным обвинителем на процессах по делу ряда членов ленинской гвардии выступал прокурор СССР Я. Вышинский – он же был прокурором Временного правительства, выписавшим ордер на арест Ленина по обвинению в шпионаже в пользу кайзеровской Германии.

Не лишним будет также напомнить, что, вразрез с «ужастиком» из фильма «АдмиралЪ», отнюдь не все министры правительства Колчака были утоплены в сибирских реках. Например, министр иностранных дел Майский продолжил карьеру «по специальности» в должности посла СССР в Великобритании, в том числе и в годы Великой Отечественной войны. Он умер в глубокой старости, оставив после себя увесистый том прижизненно изданных мемуаров «Записки посла» – толщиной эдак с первый том марксовского «Капитала». Ну а внук раскулаченного крестьянина Борис Ельцин и вовсе станет первым секретарем Свердловского обкома партии, пустит под снос знаменитый Ипатьевский дом и станет первым Президентом Российской Федерации.

Интересно, что в государствах Восточной Европы после свержения коммунистических режимов были приняты так называемые «законы о люстрации», вводившие запрет для бывших партийных служащих и работников органов госбезопасности занимать административные должности и даже заниматься преподавательской работой. «Ненавидящая “бывших” советская власть» позволяла им и заниматься важным для страны делом, и подниматься по карьерной лестнице.

Миф третий: привилегии

«Если бы раньше прочел книгу М. Восленского “Номенклатура”, то в партию бы не вступил», – признается на страницах своей монографии один очень уважаемый уфимский философ, имея в вид, прежде всего систему так называемых привилегий.

Рассмотрим книгу поближе. «Возьмем, к примеру, зарплату рабочего – 200 рублей, и зарплату какого-нибудь завсектором ЦК – аж 420 рублей!» – пишет М. Восленский. Возмущены? Однако перед нами характерный пример манипуляции сознанием. «Какой-нибудь завсектором ЦК» – это должность выше, чем пост союзного министра. Этих «каких-нибудь» среди бюрократического корпуса Советского Союза были считаные единицы. Основная масса рядового и среднего чиновничества СССР 70–80-х жила более чем скромно. Заработная плата сотрудника райкома комсомола равнялась в среднем 100 рублям, инструктора райкома партии – 127 рублям. Денежное содержание могущественного «башкирского Брежнева» Мидхата Шакирова составляло… 340 рублей. При этом оклад кандидата наук достигал 350 рублей, доктора наук – 500–600 рублей, школьного учителя – 200 рублей. Высокопрофессиональный рабочий с оборонного предприятия мог заработать на сдельщине до 500, шахтер – до 1000 рублей.

Интересно, что назначение на номенклатурную должность не всегда было обусловлено честолюбием или властолюбием выдвиженцев. Номенклатурные выдвиженцы продвигались по службе по так называемой карьерной модели «змея»: хорошо показавший себя в деле работник выдвигался на партийную работу, а через несколько лет с партийной работы продвигался на должность руководителя производственного подразделения завода или руководителя небольшого учреждения. Затем – вновь на партийную должность, но уже рангом повыше, и так далее. Причем все знали, что отказ от «почетного предложения» приведет к тому, что с прежнего места работы под благовидным предлогом уберут.

Ну и, конечно, как обойти вниманием «спецраспределители» и «особое социальное обслуживание», о котором столь долго и смачно рассказывали критики номенклатуры.

Оно имело место только для партийного генералитета – причем в объемах и качестве, которые сегодня вызвали бы лишь презрительную усмешку самого заурядного «нового русского». Нижнее и среднее звено номенклатуры обслуживалось в поликлиниках по месту жительства. Сведения о «спецраспределителях» для номенклатуры нижнего и среднего звена хранят мои детские воспоминания как сына номенклатурного работника. Один раз в три месяца в исполкоме партии, где работал отец, устраивались закрытые ярмарки. «По итогам» этого мероприятия отец становился обладателем круга краковской колбасы, пары банок сгущенки и бутылки армянского коньяка – все эти «огромные привилегии» и «бесчисленные блага» свободно помещались в типичный для совслужащего дерматиновый портфель. Так что наиболее точно феномен советского номенклатурщика характеризовал гоголевский Акакий Акакиевич, озабоченный необходимостью приобретения новой шинели, а отнюдь не утопающий в роскоши набоб из творчества М. Восленского, поглощающий под койкой черную икру втайне от собственного народа.

Возможно, что у читателя возникнет впечатление, что автор рисует идеализированный образ номенклатуры, избегает «острых углов» – коррупции и иных злоупотреблений служебным статусом. В этой связи вспоминается беседа с профессором-экономистом из США (в перерыве заседания международной научно-практической конференции в Москве в Российской государственной библиотеке в теперь уже таком далеком 2008 году). «Понимаете, ваш российский кризис носит не экономический, а исключительно моральный характер, – говорил он. – У вас богатые природные ресурсы, неплохая инфраструктура и хорошо образованные люди». Однако моральные качества – искренний патриотизм, трудовая этика, чувство ответственности и «честь мундира», – как оказалось, важны ничуть не меньше. В 80-х и 90-х подавляющее большинство российского чиновничества были выходцами из рядов рабочих, крестьян и школьной интеллигенции. Поэтому, когда сегодня мы возмущаемся фактами коррупции и иных противоправных действий отдельных «слуг народа», необходимо помнить, что они – лишь зеркало нашего общества.