"Была весна, которой не вернуть..."

Его веселая, острая муза и сегодня восхищает неиссякаемым вдохновением, точностью метафор и афористичностью. В этих виршах – сарказм и самоирония, грусть воспоминаний и крушение несбывшихся надежд.

Кто вы, Дон-Аминадо? 

Нам почти неизвестно это экзотическое имя, изредка выплывавшее в издаваемых книгах воспоминаний Ивана Бунина, Марины Цветаевой. Отвергая почти всё без разбора из того, что было создано нашей прошлой культурой, мы мстили тем, кто оставался непримиримым к новой власти, к неслыханному произволу, творившемуся в России. Одним из таких был и Аминад Петрович Шполянский. Его имя, ставшее творческой фамилией, не было пустым звуком для читателя еще до эмиграции. Откуда же появилась испанская приставка Дон? Есть все основания думать, что здесь не обошлось без Дон Кихота. Об этом свидетельствует тот факт, что в газете «Новь» поэт подписывался: Гидальго. Испанизированный псевдоним перекликался с маскарадностью, театральностью, которых в поэзии Дон-Аминадо хоть отбавляй.

Он печатался в сатирических столичных и провинциальных журналах, выпустил две книги стихов – «Песни войны» и «Весна семнадцатого года». В эмиграции Дон-Аминадо не растерялся и быстро включился в новую жизнь, познакомившись с французскими поэтами и журналистами. Это замечательное свойство – быть своим во всех временах – присуще далеко не всем, даже одареннейшим натурам. Бунин считал Шполянского «одним из самых выдающихся русских юмористов», который совершенно не устаревал.

«Здесь обрывается Россия…» 

Есть даты, которые никогда не забываются. Хорошо запомнилось двадцатое января двадцатого года, когда корабль призраков «Дюмонд д’Юрвиль» снялся с якоря… Все молчали. Каждый думал о своем, а горький смысл был один для всех:

Здесь обрывается Россия,

Над морем Черным и глухим.

«В русском городке, через который протекала Сена», все прибывшие устроили чаепитие, тем самым открыв первую главу зарубежного быта. И уже через несколько дней небольшая группа новых парижан обсуждала вопрос об издании русской газеты. В ней чувствовалась острая потребность, поскольку волна беженцев росла непрерывно. «Последние новости» просуществовали более двадцати лет и в истории русской эмиграции сыграли огромную роль. Дежурный фельетонист, Дон-Аминадо на страницах этой газеты сквозь призму своего юмора преломлял эмигрантские будни, а также идеологические и политические баталии.

«Роскошничавший своим даром», поэт пользовался исключительной популярностью, был своим среди людей всех званий и сословий. В Париже все знали этого человека – умного, находчивого, с неистощимой жизненной энергией, с сильным весело-властным голосом и гипнотическими, сумрачными глазами мага. Марина Цветаева очень ценила поэтический талант Аминада Петровича: «Вы каждой своей строкой взрываете эмиграцию!.. Вся поэзия – самосуд: эмиграции над самой собой». Вот они, меткие строки, сказанные как бы от имени вынужденных переселенцев:

Живем. Скрипим. И медленно седеем.

Плетемся переулками Passy.

И скоро совершенно обалдеем

От способов спасения Руси.

«Как сердцу высказать себя?» 

О Дон-Аминадо в журнале «Современные записки» (Париж, 1935) Зинаида Гиппиус отозвалась так: «Он оказался нужным, т. е. вот эта его сторона: злободневный юмор, или нотка сентиментальности, отвечающая настроениям, блестящее остроумие, при способности к стихосложению удивительной».

Его стихи вырезали из газет, знали наизусть, повторяли крылатые словечки и смеялись над юмористическими «объявлениями». Посмеемся и мы.

Старый русский дирижер

Составляет женский хор.

Ищет дам с колоратурой,

С довоенною фигурой.

*  *  *

Продаю с сердечной болью

Шубку, съеденную молью.

*  *  *

Продается обстановка –

Крюк от лампы и веревка.

*  *  *

Математик Поливанов

Репетирует болванов.

*  *  *

Продаю диван без скрипа.

Две ноги Луи-Филиппа.

Третья тоже раритет.

А четвертой просто нет.

В стихах парижского периода постоянно звучит мелодия, овеянная глубокой тоской по Родине. Но эта грусть часто обращена к воспоминаниям об ушедшей молодости, о минувшей, забытой весне и «милых, приснившихся островах»:

Как объяснить им чувство это

И как расскажешь на словах –

Тревогу зимнего рассвета

На петербургских островах,

Как рассказать им день московский,

И снежный прах, и блеск слюды,

И парк Петрово-Разумовский,

И Патриаршие пруды?

И сквозь дымную метель часто чудились уездная сирень, и «вечер темно-синий, и отблеск снеговой над безмятежною Москвой». Ностальгические чувства с особой силой воплотились в мыслях о духовном возрождении России:

Ты была и будешь вновь,

Только мы уже не будем.

Наслаждаясь острословием афоризмов «нового Козьмы Пруткова», видим в них и «нашу маленькую жизнь».

«Писатели делятся на известных, безвестных и пропавших без вести».

«Самый большой слон тоскует по родине молча: а самый маленький поэт – во всеуслышание».

«Экспромты хороши, когда они являются внезапно, любимые женщины – когда предупреждают».

В своих кратких фельетонах Дон-Аминадо печалился и смеялся над парадоксами жизни.

«Сплетничают те, у кого нет личной жизни, и по поводу тех, у кого она есть».

«Мудрец верит в разум, дурак – в фейерверк».

«Убийственна не бездарность, а спрос на нее».

«Прожиточный минимум – это не умереть, не получив жалованья».

«Вспоминайте то, что было» 

Хронику горькой жизни одного поколения можно было бы продолжать и продолжать. Ведь были еще страшные годы репрессий и Великой Отечественной! А вслед за ними – печальный эпилог и времена забвения. В 1957 году над жизнью Дон-Аминадо опустился занавес. Ему было шестьдесят девять…

Отвечает ли сегодняшняя Россия признанием и сочувствием своим талантливым соотечественникам, волей трагической судьбы оказавшимся на чужбине, среди которых был и Аминад Шполянский? Неужели только нынешний юбилей привлечет к нему недолгое внимание? Как прав был Иван Тургенев в своих размышлениях, завершающих роман «Отцы и дети»: «Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами; они говорят нам не об одном великом спокойствии “равнодушной” природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…».

Вспомним Бунина с его поэтической эпитафией:

То, что лежит в могиле, разве Ты?

Разлуками, Печалью был отмечен

Твой трудный путь. Теперь их нет. Кресты

Хранят лишь прах. Теперь Ты – мысль. Ты вечен.

Наш современник Иосиф Бродский своей гениальной строкой повторяет эту истину: «Время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бессилии».