Дневник ИХТИКА. Часть пятьдесят третья

Пока ты гладишь свою юбку французским паровым утюгом, я говорю тебе:

– Все мои свитера идиотские, в таких у нас ходят провинциальные студенты... Станцуй еще раз, этот арабский танец, а?

Она смотрит на меня оценивающе.

– Ладно. Но что это тебе даст?

И начинает ходить по комнате.

– Я и на работе учила девчонок восточному танцу живота. Они, уф, ты бы видел, как деревянные, никакой пластики. Танец должен быть внутри тебя, но если не дано, то...

– Наверное, если девушка не умеет двигаться красиво, т.е. чтобы ее захотели при этом, значит она и в постели не очень хороша, а? Или наоборот?.. Стриптизерши.

Через форточку слышно, как мальчишки взрывают бомбочки во дворе.

Она нагибается над столом, кладет руку на мышку, чтобы переключить композицию в проигрывателе компьютера, вращает пальчиком колесик мышки, вращает – но не может выбрать подходящую в плейлисте. Я рискую подать голос из своего угла: «Крути, крутилка, крути свою шарманочку, малыш».

– Почему ты на меня все время так смотришь, будто наблюдаешь, как я расту, живу... как на домашнего питомца?.. Зачем ты пишешь, что ты там пишешь?

– Ты знаешь, а я о тебе вообще много записал.

– Зачем?

– Ну, вот, мы состаримся и умрем, а кто-нибудь потом узнает о нас, как все было, прикольно же?

В течение этого танца я вспоминаю с умопомрачительными подробностями свой больничный период, где я “лежал”, и где был так никому не нужен. В комнате, освещенной только мерцанием монитора. Пока ты танцуешь, в своем прозрачном костюме. Твоё сосредоточенное лицо, когда ты после работы, уставшая, обшивала лиф мелким бисером. Как ты красива в этом родном полумраке, как ты для меня родна, тело дрожит. Я все еще застрявший в том тягостном месте, твои руки в такт простираются ко мне, но тут же быстро уходят. Шприцы и капельницы. Твой оголенный живот. Старики в лифтах в креслах-каталках. Твои летучие улыбки.

Ворочается в постели, не может устроиться. Потом вдруг останавливается и шепчет: «Знаешь, что мне нравится? – что ты старше меня на два года, хотя это так глупо»... Мне снится, что мы забаррикадировались в нашей квартирке. На все деньги, подаренные гостями на нашей свадьбе, мы купили что осталось: спички, восковые свечи, консервы, полотенца и минеральную воду в упаковках. Телевизор уже перестал показывать про эпидемию чумы в мире, и мы мерзнем, сидя, обнявшись на диване.

Но это был лишь сон и спросонья она толкается утром: «Не жмись ко мне, от тебя пахнет кротами».

 Проходит мимо девушка-модница, а друг вслух говорит что-нибудь лестное про её внешность, чтобы все слышали. Мол, настроение её поднял и самому приятно.

В каком-то богом забытом пьяном подъезде, где мусорка вывалила свою утробу, друг вспоминает с удивительными подробностями всех “баб”, с которыми ему довелось столкнуться в жизни и везде, будто он виноват, кидал и всё такое. Ну а они, возмущаюсь я, разве они так много думали о тебе, зачем ты вообще держишь их в себе.

А сколько мы уже вместе с ней? Можно спокойно сидеть рядом и вспоминать приятно... Но конечно не напрасно – все другие женщины, с которыми довелось... Наверно, не напрасно.

Так одиноко в этом грязном и холодном подъезде, с бутылкой пива одиноко, когда подумаешь об одном только для тебя человеке, сделай ещё глоток... И если ты один, на ком бы живом проверить, есть ли перегар, запашок, чтобы сейчас же ехать туда, где красивые места...

Потерял ведь перчатки. Помню кафе «Ковчег», кто еще что вспомнит из участников того вечера? недовольная официантка, неохотно менявшая нам переполненные пепельницы. Помню милицейский “стаканчик”; теперь милиционеры и сами не рады, что завели меня туда. Прокручиваю все назад к ретроспективе мелочей. Из кожи финского оленя. Перчатки становятся чем-то глобальным. На улице смотрю только, какие у людей перчатки. Засыпая, я думаю о грациозных оленях полуострова Ямал.

11 мая 2008 г.

С утра возле университета стригут поляну газонокосилкой, я сажусь на бордюр в ожидании запаха свежей травы.

После бессонной ночи, алюминиевый вкус во рту от жестяных банок, теперь я на семинаре по философии или бог знает чему, в неком полусне я раскачиваюсь на своем командирском стуле. Ругался зачем-то, говорил им, что чувствую себя пасечником на пасеке, где улья гудят.

Я смотрю на сапожки батальона моих студенток под партами. В этой филологической группе одни девушки, и сегодня глаза у них, будто специально, такие добрые. И представляю я, что если бы я был девушкой, как всегда жалел, я бы, наверное, клал голову на плечо соседке по парте, кошачьи бы эти повадки и руки... И, привыкшие, мои любимицы не осуждали бы лесбийских этих повадок...

Подсмотрел в студенческой столовой: девушки обступили однокурсницу и охают, и ахают на то, как та покрасила волосы. Подходят, трогают руками кончики, в глазах нечто среднее между восхищением, завистью и желанием внутренне признать покраску неудачной.

Однако, чтобы не сдавать зачет по всей строгости, идет охота за “автоматами”. Новенькая, переведенная, незнакомый коллектив и все такое, и поэтому при себе должно быть все необходимое: разные ручки, карандашики, линеечки. Так и есть.

Пара идет, я смотрю на студентов, как бы поверх голов, то есть ни на кого в особенности. У другой смугленькой – выражение лица, пока она украдкой под партой пишет в свой телефон ему сообщение. Выражение, знакомое до боли, но когда и где?..

Моей любимицы в этой группе сегодня почему-то нет, ей 17 лет, и неделю назад, смотря на нее, я шептал ей внутри себя: «Найди меня потом, не бойся найти меня...»

Эта завороженность глупыми длинными ресницами...

Обрывки докладов, выступлений: «…в хтонической мифологии тополь являлся символом горя, мрака и слез... Сократ говорит, что прекрасным может быть и копьё, и кобыла... скорее эллинизация варваров, чем варваризация греков».

Я думаю о том, что ведь совсем относительно недавно вообще не было резины, а теперь вот на них всех есть трусы на резинках. Можно оттянуть и отпустить. Блин, ну о какой фигне я думаю всё время...

Она спокойно поднимает руку, и я приглашаю ее выступить. Что-то про школу как ценность культуры. У нее такая большая грудь для 19 лет. Но это выглядит не так неестественно, как, например, взрослый баритон у певцов-мальчиков. Я думаю, будет так обидно, если, когда она родит, там не появится молока. Интересно, как она осознаёт, что каждый день носит перед собой ёмкость для кормления нового человека, ведь она сама еще ребёнок? И вообще, для неё любые предметы, вроде больших банана, огурца или моркови – это то, чего следует избегать, стараться не брать в руки, и уж тем более не подносить ко рту в неразрезанном виде. Я слышал, что в арабских странах даже есть целая наука приличного поедания бананов женщинами.

У меня есть теория, почему для женщин всех возрастов считается неприличным демонстрировать грудь. Молочные железы у всех женщин разной формы, тогда как другие части женского тела – более менее одинаковы.

Вот ее сережки, вот ее уверенный голос и гордая шея, вот они сели смотреть фильм на родительский диван, вот он смотрит на нее, вот...

Снова обрывки: «Так, мы верим, что вещи существуют и тогда, когда их никто не воспринимает, мы верим, что другие люди обладают сознанием и т. д... Бог-Творец – это в каком-то смысле информационный массив, в котором содержится вся информация о нас, о нашем мире, о Вселенной... но всегда в суждениях своих добавляет в конце: «Если захочет бог»».

Господа присяжные заседатели, властью данной мне, объявляю пятиминутный перерыв.

Я строгий преподаватель, студенты – мои клиенты, складывают контрольные работы на край стола. Потом эти листочки так по-разному пахнут каждый, так по-разному. Их написали будущие мамы, сыновья которых должны изменить жизнь в этой стране к лучшему.

Эта завороженность глупыми длинными ресницами... Фраза в голове кружится, я иду по коридору университета и приближаюсь к подоконнику, чтобы ее записать, но тут же решаю, что не стоит, что никакой глупости нет, и даже если и есть, то пусть ее не будет...

Прицепленный за туфельку взгляд нужно оторвать, прицепить его, скажем, к куску мела на столе.

В легком гуле аудитории я слышу, как по бетонным плитам этажом выше кто-то деловито и энергично вышагивает на каблуках. И меня как будто бы зовут. Прозвищами разных лет. Шепотом, вкрадчиво. Исканде-е-р... Пупурышка... пушистик! пу-пу-рыш-ка ты моя-я, ихтиандри-и-к... Я вглядываюсь в их лица, но...

После пары я не спешу никуда уходить, как делают те преподы, которые старательно держат дистанцию и субординируются. Девушка, выждав момент, подходит ко мне, в руках у нее, кажется, справка. О том, почему ее не было на прошлом занятии. «В связи с похоронами матери...» Я тихо говорю: «Хорошо», бережно возвращаю справку обратно ей в руки и обвожу буковку “н” напротив ее фамилии в черный кружочек. Хотя мы оба понимаем, что во всем этом нет ничего хорошего.

Кукукья, моя студентка с экономфака и будущая жена лежит в фитобочке в горах в санатории Янган-тау и слушает местное радио: «Мёд ощэнь палезный. В нём содержатся витамины... А-а, Бы-ы, Цы-ы». Она смеётся про себя и вспоминает случай на корпоративной спартакиаде работников её банка, когда одна старая сотрудница кричала кричалку: «Вы-тэ-бе, щемпиён!»

«Как хорошо, что есть такие люди как ты, я думала, что такие уже просто перестали рождаться... Вот поэтому у тебя нет такого ощущения времени, как у ребенка...»

(Лексика, синтаксис и орфография авторские).

Продолжение следует…