Неповесть. Часть семьдесят шестая

Лакуна

Этим летом наша группа стала терять своих однокурсников: первым её покинул Серж (я уже писал о причине этого), в Пензу, поступать в тамошнее училище, отбывают Вадик Чиглинцев и Борька Романов: считалось, что тамошнее училище много сильнее нашего по уровню преподавания; а все мы мечтали идти учиться дальше в вуз. Уезжает и Венька, в Ленинград, поступать в ЛВХПУ им. Мухиной и поступает туда сразу, несмотря на бешеный конкурс (помогал ли ему отец-полковник с поступлением или нет, я и не интересовался). Вместе с ним поступает туда же и дочь Степаныча Ирина и тоже сразу.

В Салоне становится пустовато, туда хожу только я, Серж и Гита. Надя вскоре тоже засобиралась поехать в Ленинград. Во дворе тоже тихо, Эрос болтается в своей секции, Гидроцефал уехал в деревню, Азик в армии…

С тем и мы отправились на каникулы.

Лакуна

В связи с окончанием второго курса, после шумной вечеринки в аудитории разгулявшиеся школяры, по-видимому с моей подачи, вдребезги разносят старенькое пианино (оно давно мешалось в классной комнате). Каким-то образом была разбита даже чугунная арфа на довольно мелкие частицы, которые были удалены на помойку. После этого чудовищного по своей сути акта вандализма аудиторию тщательно вымыли и назавтра никто даже и не хватился инструмента (о нём вспомнили лишь в октябре, когда случилась инвентаризация, завхоз никак не могла сообразить, как можно вынести незаметно пианино двухсот килограммов веса и солидных габаритов). Сдуру я даже не догадался использовать доски деки для изготовления гитары, только Серж взял себе несколько басовых струн, т. к. их просто тогда не продавали.

Позор вандалам.

Лакуна

Однако вернёмся в Шафраново. Сразу после переезда в домик сталкиваюсь нос к носу с привлекательным существом в белом халатике и тут же (от неожиданности) знакомлюсь. Это миленькое существо – процедурная сестра и я сразу же предлагаю ей зайти в гости после работы, она соглашается. Взволнованный предстоящим свиданием, не могу заняться ничем – всё из рук валится (какой же я ещё младенец, господи). Вечером она появилась и принесла с собой сэкономленный на процедурах спирт, мы немного выпили и отправились на танцы, где я натанцевался до одури (танцевали под прогрессивный магнитофон).

Время отбоя, приглашаю чаровницу в гости, она мнётся, но я настойчив, и вот влеку её, по пути целуя, в сторону домика. Между тем поцелуи становятся всё продолжительней, а объятья всё нетерпеливее… до домика ещё метров тридцать. Мы не дотерпели, и акт происходил в траве, лопухах и цветах, спустя час всё же переступаем порог и снова сливаемся. Потом пьём спирт, потом, кажется, спим. Утром обнаруживаю, что во время возни в траве где-то обронил часы, но сколько не ищу, найти не могу. Обидно до слёз – часы только что подарены дедом.

Следующим вечером она притащила с собой подружку с её парнем (парень оказался туберкулёзным больным с открытой формой, но сначала я и не догадывался об этом). И опять пьём спирт уже вчетвером, целуемся, занимаемся сексом, дальше сплошной туман (на все оставшиеся почти два месяца, ни до, ни после я столько не пил), иногда, правда, туман рассеивался и помню, как ходили вниз, в деревню, покупать мёд, который разводили в спирте для улучшения вкуса. Выпивали мы за день очень много (она притаскивала по почти полной трёхлитровой банке в день). Развязка наступила в конце августа (числа этак 22) в разгар утреннего обхода главврачом и приехавшей на беду министерской комиссией из Москвы, которые наткнулись на центральной аллее на нашу обнаженную троицу (не знаю, как только ангел хранитель поместил меня в это время глубоко в кусты и меня не заметили).

Немая сцена! А следом произошёл грандиозный скандал: девиц вышвырнули с работы с «волчьим» билетом, а парня отправили домой за нарушение режима, в поезде он умер… обо всем этом я узнал спустя недели две, уже после приезда домой.

И тогда я, протрезвев, тоже решил более не искушать судьбу и отбыл в город, предварительно попросив деда посодействовать той из девиц, что жила со мной и попробовать снять с неё позорную статью. Дед мне не отказал и девицу уволили как бы «по собственному желанию». Позже она работала медсестрой в одной из городских поликлиник, и уж там была лишена доступа к спирту и медикаментам. Я возвратился в Уфу.

Так и не знаю до сих пор, каким было лето в Башкирии в 1966 г.

Лакуна

По приезде собираются друзья и очень удивляются моей сдержанности в употреблении спиртного, однако после моих рассказов умолкают (с завистью, я вам скажу). Дома ждёт много писем от Азика, не с кем их было передать в Шафраново, да и какой из меня чтец там был. Азик между тем закончил учебку и его направили служить в ГДР, где он проходил службу, если я не ошибаюсь, в Магдебурге. Служили тогда ещё по три года. Поэтому мы считали, что он получил срок в заграничной тюрьме, что существенно отличалось в лучшую сторону. Описывал он множество забавных приключений, случившихся с ним. Его командир подглядел где-то как на нашего Хвоста действует спиртное, и вот уже Азика таскают по всем дружеским возлияниям у наших братьев по оружию, где держат пари на его выносливость, надо сказать, что все эти пари выигрывали наши. А у Хвоста настала пора лёгкой службы.

Такие вот секреты социалистического содружества.

Лакуна

Вот я и на третьем курсе. Сразу ставят натуру и по рисунку и по живописи (по живописи пока одетую). Группа наша уже заметно поредела, в аудитории стало просторней. Начали изучать перспективу как науку, чертим и обучаемся, как это делать правильно (а я до сих пор делаю на глаз и от руки – невежда). Но самое страшное теперь – педпрактика, отправляют меня в мою когда-то родную третью школу, в шестой класс (а как известно, это самый трудный возраст) а тут ещё несколько учеников из моего двора, где общение происходит на совсем другом уровне, короче – ужас. Особенно изводил меня некто «Азотик» – полненький мальчуган из нашего двора, я с трудом удерживался, чтобы не надавать ему подзатыльников (а надо было Педагогику получше учить, там методология преподавания изобразительного творчества описана подробно).

Каждый выход на педпрактику теперь превратился в кошмар (слава богу, что только раз в неделю). У остальных этот процесс шёл получше, или просто никто не жаловался. Мы с Сержем теперь репетируем и в помещении УМПУ, в нашей же аудитории, после занятий, а потом едем в Салон. Скоро его должны будут забрать в армию. Пока дожидаются, когда он закончит среднюю школу. Он продолжает трудиться на своём заводе, и видимся мы не реже чем прежде, но короче.

Надя собирается уезжать в Ленинград – грустно.

Лакуна

В городе продолжается Рок-революция, появляются конкурсы и смотры – Комсомол пытается оседлать и это движение. Мы записываемся на конкурс, который проходит в «Пожарке» (здании пожарной части, там же, на Чернышевского, неподалёку от нашего училища). Нас прослушали и допустили. Готовимся изо всех сил (ещё бы будем впервые перед незнакомой аудиторией выступать и ещё жюри). Играем мы сейчас на наших монстрах собственного производства.

Я покупаю с рук кожаную куртку (кожа оказалась искусственной), чтобы выглядеть как настоящий музыкант рок-группы. Отпускаем волосы. У меня причёска как у ранних «The Beatles» (под горшок), у Сержа волосы получше и он выглядит, что надо. И вот настал день выступления. Ни на какие занятия идти я не в состоянии и прихожу в «Пожарку» к десяти утра (выступления начнутся в пять), Серж отпрашивается с работы с обеда и тоже там уже в час, мы лихорадочно настраиваем и перенастраиваем струны, аппаратуру (у нас теперь усилители от киноаппарата «Украина». Откуда я только их взял?), но в клубе есть чудесный и мощный усилитель «УМ-50», и я выпрашиваю его для нашего дебюта. Стойка под микрофон изготовлена из старого пюпитра, вторая ржавая от старой ударной установки, микрофоны примотаны к ней синей изолентой, на полу извиваются шнуры (и не все они включены), сзади какой-то очень советский задник. Ударной установки нет, только рабочий барабан и тарелка. В углу облезлое фортепьяно и оно вконец расстроено. Зальчик тёмный, стулья стоят обычные конторские, рядов десять-двенадцать. По стенам плакаты на противопожарные сюжеты, стены выкрашены (до половины) казарменной тёмно-зелёной масляной краской, на потолке дежурная пятирожковая канцелярская люстра. Акустика зальчика отвратительная и аппаратура фонит, так что стоит непрерывный гул и треск, прерываемый взвизгами «заведшихся» микрофонов и наших гитар-монстров. Никаких звукооператоров тогда и в помине не было, всё делали мы сами.

И вот пять, выходит ведущий в форме, представляет участников, потом членов жюри, потом мы прослушиваем порядок выступлений. Оказывается, что мы где-то в середине. Ждём своей очереди, пока играют другие, пока ничего выдающегося не слышим (можно подумать, мы уже «The Animals»).

И вот объявляют нас!

Бросаемся к сцене, трясущимися руками подключаем гитары, пробуем звучание… и начинаем петь… микрофон забыли включить… включаем, поём снова первую песню – это «Дом восходящего солнца», слизанный у тех-же «The Animals». Зал хлопает, это успех! Начинаем петь вторую («Love me do») и тут вдруг гитара Сержа вспыхивает и продолжает гореть некоторое время, пока мы приходили в себя, потом гаснет свет. После восстановления электроснабжения усилители работать не захотели. Это полный провал и позор!

Всё, смотр окончился.

До сих пор не могу понять, что же тогда случилось, по всем законам физики звукосниматель есть передающее электромагнитное устройство, не нуждающееся в питании (поскольку электричество производит самостоятельно) и никаких токоведущих цепей в наших гитарах не было. Но факт самовозгорания всё же совершился.

Случай этот, да ещё случившийся в пожарной части, породил множество мифов, даже сейчас можно услышать сильно приукрашенное описание выступления великой группы «Гёзы» среди дыма и пламени. Мне её рассказывали в 2004 г. современные любители рока, уфимцы, не подозревая, что этой группой руководил именно я.

Позор в дыму и пламени Славы.

Продолжение следует…