Неповесть. Часть шестьдесят вторая

Лакуна

Сразу после поступления случилось лето, во время которого я купил первую в своей жизни гитару (ещё семиструнную) за 7,5 рублей и начал неторопливо, с ленцой, учиться аккомпанементу. Инструмент этот пробыл у меня недолго, но я успел всё же выучить три главных аккорда в ре миноре и вскоре бодро завывал во дворе дежурный набор из бардовского набора и блатняка (как и добрая половина моих тогдашних знакомых). Тут главенствовали Окуджава, Высоцкий, Галич и довоенный блатной фольклор. Тренировался я на Вовке-Гидроцефале, т. е. приглашал его к себе и пел ему, после чего требовал оценку (он всегда восхищался и это именно мне импонировало).

Но уже в конце июля кто-то из моих приятелей выпросил гитару у меня на вечер, и тогда же победоносно её разбил о чью-то голову после танцев. Горевал я тогда не особенно, музыка ещё не стала одним из основных моих увлечений, да и инструмент был дешёвый. Но следующий инструмент я приобрёл вскоре, и уже шестиструнный, так как все известные мне профессионалы играли только на шестиструнке (этот лот стоил ещё дешевле 6,5 руб. и назывался «дамская»). Однако после покупки я перестал давать гитару кому бы то ни было, занимаясь на ней только сам. За оставшееся время лета переучился и продолжал бренчать «три аккорда» уже на шести струнах и в ми миноре, продолжая распевать опять же всякий вздор и песни тогдашних кумиров: Высоцкого, Галича, Городницкого, Окуджаву и иже с ними, т. е. превратился в среднестатистического городского юношу шестидесятых. Были ли серьёзные романы в этот период, не были ли – не помню, занят был другим, девушки пока отошли на второй план, вернее, не путались под ногами. Стихи тоже как-то не писались, поскольку сильных чувств я не испытывал, а словарный запас был ещё маловат.

Лето, следовательно, тоже выдалось среднестатистическим.

Лакуна

Первого сентября 1964 в первый же день занятий, сразу после общего собрания, нас всем курсом отправили в колхоз (видимо, для более полного ощущения себя студентами). Вывезли нас тогда в деревню Вишнёвка, где располагался небольшой совхоз по выращиванию лечебных растений (где кроме шиповника и малины, больше никаких целебных растений я так и не обнаружил, впрочем, ботаник из меня никудышный).

Поселили нас в опустевший то ли коровник, то ли конюшню (судя по остаточному запаху и архитектуре), выдали пустые наматрасники б\у и сено (скорее солому), и каждый сам создал себе тюфяк по вкусу и по степени лености. Умывальники системы «Мойдодыр» (два на всех) был приколочены на торцевых стенках этого сооружения, неподалёку располагался и навес над нашим общим обеденным столом. Чуть поодаль и прекрасный четырёхочковый дворец экскрементов. Девочек поселили за трухлявой и дырявой перегородкой, к ним нужно было заходить через противоположный торец. В перегородке было множество сквозных отверстий, которые девицы наши трудолюбиво затыкали сеном (чтоб мы не подсматривали); мы сено это выковыривали постоянно, но не с тем чтоб подсмотреть, а чтобы послушать визг за стеной. Пахло в спальне нашей изрядно – старым навозом и шиповником (неподалёку цвёл шиповник на обширных плантациях, такой коктейль возбуждал непатриотичные мысли). На обустройство «спального корпуса» ушёл весь остаток дня, и заночевали мы уже на новом месте, ворочаясь на колючих тюфяках и слушая высокий звон комаров... Не спалось, сено вылезало сквозь древнюю ткань наматрасников и отчаянно кололась, зудели комарики, в деревне тявкали собаки и орали недопившие или перепившие аборигены. Полночи мы пробродили вокруг, потом долго переговаривались с девчонками через стенку, и уже только под утро сон всё же свалил нас. Морфей не снизошёл до нас окончательно, поэтому невесты не снились, а вот тело страшно чесалось от торчащих из тюфяков соломинок. Многие выносили матрасы во двор и долго прыгали на них, чтобы сделать помягче – помягче не становилось, зато матрасы стали грязными и пыльными.

Наутро всех нас вывели на плац перед правлением и торжественно пригласили на уборку шиповника, главной агрокультуры этого совхоза. Агроном и бригадир прочитали нам вводную лекцию о пользе лекарственных растений, врач рассказал о местных заболеваниях и предохранении от оных, педагоги призвали к ответственному отношению на уборке жизненно необходимых растений. Нам напомнили о высоком звании «Советский студент» и соблюдении норм морали строителя коммунизма. Лента была разрезана и началась битва за урожай.

Короче старт был дан.

Лакуна

Кроме валового сбора лекарственных растений, предполагался и выборочный (агроном давал номер куста, который надо было обобрать, плоды нужно было сложить в холщовый мешочек и взвесить на пункте приёма, потом занести данные взвешивания в специальную амбарную книгу). Надо сказать, что различных сортов шиповника выращивалось там довольно много, особенно экзотично смотрелись дальневосточные сорта, плоды которых напоминали яблоки и по размеру, и по форме, и по окрасу, а шипы были просто огромны, почти как у белой акации (первое время мы все выглядели как дрессировщики кошек). Плантации шиповника занимали несколько гектаров, поэтому ходить пришлось много, что в условиях чудного башкирского бабьего лета было просто приятно.

Я, сообразив, где работы будет поменьше, тут же подался в лаборанты, т. е. не был обременён планом и не охвачен социалистическим соревнованием, можно было работать, не потея (хотя частенько приходилось хаживать и на большие расстояния, но такое действо только придавало моим прогулкам по природе, живописности и насыщало лёгкие фитонцидами, я старался как можно больше вдыхать). Моим напарником вызвался Мишка Зеленин, и мы не спеша обирали колючие кусты с бирками, где были записаны все их данные, данные эти предлагалось переписать на листочек, для контроля. Собранное поступало на точные весы, и лаборантка в белом халатике заносила всё собранное нами с куста в большую «амбарную» тетрадь (т. е. туда переносилось и содержание наших записок и вес плодов). На все эти манипуляции уходило довольно много времени, а также нас частенько посылали проверить, не лежит ли под этими кустами на земле ещё какое-либо количество плодов. Рядом с весами расположена была и бочка с водой для питья и «сторожевой» мятой алюминиевой кружкой на солидной цепи (вот бы знать для чего).

В час пополудни приезжала запряжённая в трактор тележка и нас везли по кочкам и выбоинам на обед (никаких сидений в тележке не было и все постоянно падали друг на друга), через час после употребления обеда снова появлялась эта же тележка, и путь наш лежал обратно в поле. Обедом командовали дежурные девчонки и нам везло с меню далеко не всегда.

Все остальные собирали шиповник в большие, почти в полный человеческий рост холщовые мешки. За смену нужно было набрать 2-3 мешка (это очень большой объём работы) и вот на второй день нам уже завидовали все (кроме нескольких девушек, приехавших из деревень, коим работа в поле была не в новинку, а сбор шиповника воспринимался как отдых).

Я забыл сказать, что привезли в Вишнёвку нас три группы с худ-графа, т. е. много (в двух других группах находились студенты, поступившие после 8-го класса, малявки, одним словом). После окончания работ мылись в очередь у нашего коровника, потом ужинали тем, что приготовили наши дежурные по кухне. Продукты нам выделяло правление, и их подвозили рано утром. Те, кто не очень устал, отправлялись бродить по деревне, вот так нами был проложен путь в сельмаг к табаку и горячительным напиткам (их отпускали только нашей группе (по предъявлению паспортов и педагогам нашим, естественно), отсюда вывод, что закупали мы спиртное в отсутствие педагогов и для всех желающих.

Однако идиллия с выборочной уборкой шиповника очень скоро себя изжила, поскольку экспериментальное поле было полностью убрано и нам тоже пришлось вкалывать на общих основаниях.

Тогда же я повздорил с Сергеем по поводу производительности труда (он особенно не напрягался, и вообще ему вся эта затея с колхозом казалось лишней, он приехал в колхоз после работы в поле с геологами, я, собственно, думал так же, но уж выслушивать замечания в свой адрес каждому из нас было неинтересно). Мы поссорились и дулись друг друга до самого отъезда в город. А с Мишкой в колхозе мы сошлись гораздо ближе, он был простоват и не самолюбив. Однако следующим моим напарником стал Валерка Васильев и с ним мы спелись очень быстро (это случилось уже во время уборки картофеля).

Ну, никак не вмещалось в наши головы, для чего в стране каждую осень происходила битва за выращенный урожай руками горожан, в то время как деревенские, посмеиваясь, отдыхали и бухали.

Видимо, советский патриотизм зиждется в копании на грядках заевшихся горожан и прочих студентов.

Лакуна

Шиповник, как я уже сказал, однако, скоро кончился и там, и нас перебросили на уборку сначала корнеплодов (турнепс и свёклу) на недельку, а вскоре и на уборку картофеля, которого было много, а техники для его уборки в совхозе почему-то не было вовсе. Картошку мы выкапывали лопатой в любую погоду и вплоть до отъезда, примерно до 10 октября, поскольку не успели убрать всё к началу занятий, т. е. к 1 октября.

Мной был изобретён тогда замечательный скоростной способ выкапывания клубней без помощи рук, одними ногами, что значительно ускоряло процесс уборки картофеля и корнеплодов, позволяло долго не уставать, и избавляло от мозолей и остаточных болей в спине (этот способ великолепен только в сухую погоду).

Выглядело это следующим образом: наточенную напильником до блеска и настоящей остроты штыковую лопату подносишь к кусту, втыкаешь ногой около (а не под сам куст), потом ногой же наступаешь на черенок лопаты – и готово, куст благополучно вырван из почвы и лежит картофелинами вверх. Напарник подбирает куст, отряхивает землю и ударом о край ведра стряхивает клубни в него. Полное ведро относилось к тому месту, где были свалены мешки, и высыпалось в мешок, рядом стоял учётчик, который записывал количество полных вёдер. Норма была – восемь мешков на пару за смену, т. е. до обеда одна смена, после обеда вторая. А при моей модернизации уборки наша пара заканчивала задание ещё до обеда, и после оного мы либо валялись на стогах сена на соседних полях (до обеденной телеги), либо развлекались в селе, посещая сельпо при отсутствии контроля со стороны преподавательского коллектива, а то и слонялись по селу, предлагая выкопать картошку на огороде ленивым сельчанам за плату в виде самогона или самосада, и почти всегда в этом преуспевали.

Некоторым нашим соученикам, а особенно одному преподу с параллельной группы, определённо не нравился наш индивидуализм и быстрота, и нам постоянно предлагалось помогать тем, кто норму не выполнял. Взывали к нашему чувству коллективизма, к социалистическому подходу общего труда на благо…

Однако, условия у всех были одинаковые и я считал, что каждый сам должен был работать и выполнять норму, поскольку инвалидов среди нас не было (в качестве помощи я неоднократно предлагал использовать наш способ, но он почему-то или не нравился другим, или они не могли освоить эти простые действия). А с преподом даже был серьёзный инцидент, мы чуть не разодрались, я гонялся за ним с лопатой по полю, и всё же я настоял на своём и продолжал тратить свободное от работы время на себя. Меня вызвали в педагогический закут и долго отчитывали, но с моей школьной закалкой все эти призывы и увещевания – были как с гуся вода. Главное было в том, что мы от работы не бегали и делали норму всегда.

Каждый сам тащит свой чемодан.

Лакуна

Случалось там и комическое.

Раз я, закончив по обыкновению дневное задание раньше, отправился на прогулку по окрестным полям (у Валерки были какие-то дела в деревне) и набрёл на сторожку, в которой оказалась весьма привлекательная начинка – девица достаточно зрелая и соблазнительная (она тоже была студенткой, но приехала отнюдь не копать картошку, а к папе с мамой отдохнуть и поправить пошатнувшееся здоровье после голодного студенческого года).

Пришлось срочно распускать хвост, а я же с грядки, грязный и одет отнюдь не по-графски – в телагу серо-грязного цвета, с комками земли в причёске.

Но по истечению часа болтовни и жестикуляции в процессе опрокидывания в себя почти литра горячего чая с мёдом, а также безудержной саморекламы и свежих анекдотов, мне удалось-таки вскружить головку этого цветка прерий.

И вот когда всё уже предсказывало сладкую замену обеда на интимную близость, мы были уже основательно полураздеты… бац, распахивается дверь и в помещение проникает некое грузное, грязное и пьяное тело. Оказалось, что это отец милого создания...

Немая сцена, с лихорадочными попытками натянуть на себя что-нибудь из одежды.

Но, к моему счастью, мужик находился в стадии благожелательной эйфории и отчаянного поиска собутыльника, и посему сделал вид, что ничего не заметил (ну, дочь-то ловко прикрылась одеялком, лишь я предстал в одних трусах с недвусмысленным намёком внутри оных). Мне было предложено разделить с ним остаток (почти литр) самогонки и («Брось ерундой заниматься и слушай сюда») выдержать ещё и беседу с ним о состоянии нашей обороны и происках американских империалистов (без обеда я всё-таки остался, да и закусить у этого представителя передового колхозного крестьянства оказалась лишь пара изрядно мятых в кармане тёплых солёных огурцов, облепленных табачной крошкой). В этом свете обо всех дальнейших амурных делах пришлось забыть. Девица, под процесс распития, тихонько оделась и благополучно смылась, мне же пришлось одеваться, совмещая этот процесс с опрокидыванием гранёного и поддержанием беседы. Под вечер я возвратился к нашим, изрядно пьян, но не в лучшем расположении духа. В результате в тот же вечер дитя прерий укатило в Уфу, подальше от родительской любви, отец её боролся с жестоким похмельем, а меня сразил сплин.

«Весь мир враждебен нашей страсти нежной», А. Дюма.

Продолжение следует…