Неповесть. Часть шестидесятая

Лакуна

Продолжаю сдавать экзамены, математика тоже никак не запомнилась – быстро написал письменный на пять, а потом и устный также, сдавал в первой пятёрке. Химию и биологию тоже на пять (а как же ещё), красиво получилась лабораторная работа, учительница посоветовала сдавать на Химфак.

Но вот настала очередь физики. Захожу в класс, а там комиссия в лице директора, завуча (если помните, это жена физика), самого физика, злорадно улыбающегося при виде меня, и двух миловидных практиканток из университета. Прохожу к столу, здороваюсь, беру билет и отправляюсь за парту готовиться; парту выбираю подальше от комиссии, чтобы не видеть физиономию физика, там решаю задачку, пишу формулы к теоретической части и т. п. и уже через десять минут скучаю…

Ко мне подсылают одну из практиканток, якобы чтобы проверить: уж не списываю ли я (интересно, с чего, у меня при себе только ручка была, даже таблицы Брадиса и логарифмическую линейку выдали тут же). Девица присаживается ко мне за парту и сладким голосом говорит: – Вот у Вас тут третий вопрос по астрономии, может, Вас проконсультировать?

А вопрос-то пустяковый для меня: спектры и спектральный анализ звезд (я же в астрономическом кружке много лет). Говорю: – Спасибо, конечно, только я всё это знаю, вот хотите и Вам расскажу. Она: – Ну попробуйте. Я и начал и про теорию образования и жизни звёзд, про галактики и их разбегание, Допплеровское смещение для определения расстояний и про спектральные классы звёзд и про их светимость, и сравнительные размеры… сорок пять минут всё это выкладывал, девица, вижу, и сама некоторых вещей не знает и всё просит ещё, да ещё…

Тут громовым голосом (это ему так показалось) физик требует немедленно прекратить консультацию и приглашает меня отвечать, отдаю ему листочек с задачкой и формулами, рассказываю теорию, толково рассказываю, так, что придраться не к чему. Остаётся вопрос по астрономии, тот самый, про спектры, и тут моя девица подаёт голос: «Он так интересно мне всё рассказал, прямо как на лекции…» Повторяю всё мной сказанное уже громко. Директриса аплодирует, но физик всё же ещё задачку предлагает решить, хотя он уже давно понял, что завалить меня не выйдет, решаю, даже не садясь за парту. Директриса говорит: «Жаль, что не стал на медаль сдавать, ведь всё просто от зубов отскакивает, конечно, только пять!» Немая сцена: ах, какой зелёной стала физиономия физика.

Потом был экзамен по английскому, и даже его я на четыре вытянул, у меня произношение было, как у нашего великого Мутко, и я старался не говорить вслух, но грамматику и перевод сдал прекрасно.

Несмотря на инсинуации физика, Выпускная сессия прошла быстро, без сучка, без задоринки.

Лакуна

Выпускного вечера у нас не было (тогда в вечерних школах аттестат зрелости вручали на собрании днём и всё). Нам вручили корочки и тут же забрали их для проставления печатей. Отправились всей толпой на мост через Белую, традицией был обычай «топить» учебники и наши «спутники» превращались в бумажки, летящие по ветру (вспоминали о них буквально на следующий день, нужно было ведь к поступлению в вуз готовиться), а охранять природу от вандалов тогда ещё не начали.

После этого мои одноклассники потянулись в парк Салавата Юлаева водку пить, но из парка нас выгнали, и пришлось расположиться на соседнем склоне уже в Архирейке, а я тогда ещё не пьющий, вернее, не пьющий с кем попало и особливо водку, поболтавшись рядом с компанией и, прослушав каскад сальных анекдотов (девицы с нами не пошли), через полчаса отбыл восвояси.

Вот и весь выпускной.

Лакуна

Аттестаты нам вторично выдавали через неделю, и вот тут выяснилось, что у меня образовалось четыре тройки, которых просто не могло быть (по алгебре, геометрии, английскому и биологии). Шок, который я испытал при этом, трудно вспоминать, столько душевных сил мне всё это стоило, тем более что все мои доводы признали правильными (я же видел свои оценки), виновата в этом, де-мол, секретарша, она новенькая и перепутала ведомости, ну и т. п. детский лепет, однако исправлять ничего не стали на основании того, что сии «корочки» документ государственный и номерованный, а поэтому обмену и исправлениям не подлежит (ясное дело, в вопросах права я был дремуч как Рип Ван Винкль и так же как большинство тогдашнего населения нашей страны). Им просто недосуг, им не хотелось исправлять, а скорее всего это месть физика с завучихой, да бог с ними со всеми, но тогда я очень переживал. И даже забыл попросить характеристику для поступления.

И ещё только потом выяснилось, что при сдаче вступительных экзаменов в вуз учитывают и средний балл аттестата.

Развели меня тогда, как последнего лопуха.

Лакуна

На перекрёстке Коммунистической и Цюрупа находился прямоугольный сквер (есть он и сейчас), где в 1963 со мной произошло и пренеприятнейшее событие. Меня жестоко избили пятеро гопников.

В конце мая я возвращался домой с этюдником на плече и завернул в скверик присмотреть место для очередного этюда, вдруг за спиной прозвучало:

– Этот, что ли?

Оборачиваюсь и тут же получаю страшный удар в переносицу (били, модным тогда среди шпаны, кастетом). После удара я очухался уже под кустом, а «четвёрка отважных» старательно меня пинает (пятый стоял поодаль и наблюдал). Придя в себя, вскакиваю на ноги и уже загораживаю от ударов и лицо, и другие важные органы этюдником и руками. Из носа хлещет ручьём, скулы тоже болят, но мои бравые оппоненты внезапно прекращают избиение и удаляются, на сцену выступает пятый и достаёт нож… Однако нож он протягивает мне и предлагает зарезать его, горемычного, потому что он влюблён, а его девушка ему изменяет со мной. Вот дела! Если бы не разбитый рот, я бы расхохотался. У меня тогда вообще не было постоянной девицы (это случилось ещё до встречи со Светланой из кафе). Пытаюсь выяснить имя его «Офелии» и мне становится уже совсем смешно, оказалось, что сию особу я провожал однажды домой, ещё прошлой зимой после вечеринки в Кооперативном техникуме и даже не предпринимал попыток её поцеловать (это был совершенно не мой тип), а лишь потому, что она боялась ночью идти одна по городу. «Отелло» ещё продолжает что-то мямлить, но меня сейчас уже больше интересует приведение себя в порядок. Удаляюсь в ближайший двор, где есть водоразборная колонка, и пытаюсь остановить кровь и почистить одежду, через некоторое время мне это частично удаётся, и я тащусь домой. Во дворе бродит кто-то из нашей компании и спрашивает, откуда это я такой красивый нарисовался – говорю, с этюдов, отказываюсь от помощи по наказанию этих ублюдков и гордо топаю домой (кстати, я более никогда эту компанию в этом скверике не видел).

Уже наутро следующего дня моя физиономия приобретает зловещий вид: глаза почти закрылись от опухолей, а опухоли приобрели великолепный чёрно-зелёный окрас (так называемые «Обезьяньи очки»), на руках тоже многочисленные синяки и кровоподтёки. Выяснилось, что у меня сломана переносица, а остальное не особенно пострадало. Маме я доложил, что споткнулся на лестнице, когда поднимал велик к себе на шестой. Дней шесть сижу дома, затем начинаю прогуливаться уже в больших чёрных очках (которые не то что бы скрывали от любопытных взглядов, а наоборот привлекали взоры).

Этакий битый киногерой.

Лакуна

Поступать я решил в БГУ на физфак и отнёс документы именно туда.

Было долгое стояние в очереди в поликлинике к специалистам, требовалось заполнить справку о здоровье формы 286, на это ушло недели полторы (со всеми анализами и прививками и моей нелюбовью к очередям).

А тут маме подвернулась длительная халтура с многочисленными разъездами (она читала лекции по линии общества «Знания»). Взяв очередной отпуск и оставив мне деньги на прожитьё, отбыла в командировку по районам Башкирии сроком на полмесяца. Деньги эти мы успешно пропивали и проедали в нашей компании, тем более что ко мне можно стало приходить в любое время и даже оставаться на ночь (а у меня было даже две комнаты). Какая уж тут подготовка к экзаменам. Вместо зубрёжки лихая попойка до утра. Так и получилось, что за четыре дня перед сдачей профильного экзамена мы пропили всё до копейки, и довольные друзья разъехались. Кто за город, кто с родителями в отпуск, ещё и деда в городе не было, случилась голодная неделя, во время которой я питался одним чаем и читал до одурения постороннюю литературу почти без сна… какая уж тут подготовка к экзаменам.

А на экзамене картинно упал в голодный обморок, на чём моя карьера великого учёного и оборвалась навсегда. Меня откачали и с советом лечиться и уже потом приходить на следующий год. Я отправился в приёмную комиссию забирать документы, забрал их и задумался, поступать-то всё равно надо...

Тут вернулась мама и я поехал на поезде в Нижний Тагил сдавать в тамошний Пединститут на художественный факультет.

Лакуна

Ехать было сравнительно недалеко, но поезд туда приходил только поздно ночью, кажется, это был Адлерский маршрут (он и поныне идёт через Уфу), а может это и Батумский поезд.

Приехал я туда не выспавшийся поздним вечером, поселился в гостинице напротив вокзала и завалился спать, а утром, когда увидел разноцветные дымы над коксовыми батареями, сажу, осевшую между рамами, мрачный пейзаж большого промышленного города, тогда было ещё и облачно и прохладно. Уж так не понравился мне этот Нижний Тагил, мрачным и грязным предстал перед моими глазами и когда я подумал, что здесь придётся жить долгих пять лет, так сразу решил туда не поступать вовсе. Даже не заходя в институт, купил обратный билет и возвратился в Уфу (на том же поезде).

Жаль, конечно, но наверно и поделом, к жизни нельзя относиться столь легкомысленно.

Лакуна

После двойного и столь оглушительного провала я опять болтался с приятелями на пляже и фланировал по Ленина по вечерам, а в сентябре снова пошёл работать, опять в Школу-интернат. Осень была сказочная, Серёжка таскал в студию сногсшибательные акварели, делал иллюстрации к «Петру Первому», позже я показывал их в Москве многим и мне никто не верил, что это нарисовал 15-летний подросток. А я писал этюды на крыше и тоже преуспел немало (их у меня позже, в 1968 г., благополучно спёрли в Москве на показе перед экзаменами в Строгановку: одна женщина попросила моего разрешения, чтобы их показать другим педагогам, с тех пор больше я ни её, ни акварелей не видел).

Ну, это уже истории взрослые, а пока я благополучно пребывал в счастливом ожидании будущего.

Последний шалопутный сентябрь.

Лакуна

А в конце сентября меня настигла призывная повестка. Я как раз направлялся домой и только открыл почтовый ящик нашей квартиры, как почти тотчас ко мне подошёл хмурый юноша и, выяснив мою фамилию, сунул мне в руки повестку под роспись. Явившись в военкомат, я быстро выяснил, что никогда не имел приписного свидетельства, а без него призвать меня сразу было невозможно. Итак: военком попросил предъявить ему приписное свидетельство, я удивлённо возразил, что не понимаю вопроса – сей бумаги у меня никогда не было. «Так на всех заборах был расклеен приказ министра обороны!» – возопил военком. «Мало ли чего пишут на заборах» – возразил я, чем лишил бедного дара речи (ненадолго). Зато скоро я узнал о себе много интересного. Тут уж лицо армии представилось мне совсем несимпатичным и я решил не ходить в эту «почётную» тюрягу вовсе (теперь это называется «откосить»). Я заявил, что весь набит хроническими смертельными заболеваниями. Деваться им было некуда, поскольку медкомиссии я не проходил.

И вот меня срочно отправили на медицинское освидетельствование сначала в военкомате, а потом уже оттуда в больницу на Тукаева. Я чувствовал себя бравым солдатом Швейком, настолько все эти процедуры походили на роман Гашека.

Проходить комиссию презабавно и противно: кроме меня там находилось десятка три призывников.

Вот пример: нужно было рассказать свою биографию, стоя нагишом перед врачами, представителями общественности и комсомола (это был последний шаг перед одеванием и получением приписного свидетельства). Стриптиз этот происходил неторопливо и по стадиям, был неспешным и унизительным.

Глаза проверяли, пока ещё у полностью одетых юношей (я тогда легко читал всю таблицу, но дальше единицы меня проверять не стали).

Слух проверяли уже без рубахи – в майке и брюках, уводили в угол и шипели всякие слова и цифры.

Далее: терапевт выслушивал лёгкие; простукивает грудную клетку (уже только в одних трусах).

Потом хирург заставлял раздеться полностью и придирчиво проверял причиндалы и другие секретные места. В кабинете присутствовал замечательный снаряд для осмотра заднего прохода – now-how того времени – стул с круглым отверстием, под которым находилась лампочка, включавшаяся при помещении задницы на сидение, внизу под углом в 45 градусов располагалось зеркало, в которое смотрел врач, удобно и не нужно вставать и говорить пациенту:

– Раздвиньте руками ягодицы.

Все эти процедуры проходили в сопровождении сальных фельдфебельских шуточек и смачных комментариев бравых эскулапов и сестёр. Сёстры эти, и достаточно молодые и не очень, бродили по этой юдоли слёз по делу и без оного, разглядывая обнажённых подростков и обсуждая вслух достоинства того или иного, было стыдно...

Заключительным аккордом этой процедуры и было покаянное стояние голого перед комиссией и освещение отдельных фактов своей биографии (комиссия состояла не только из пожилых дам и мужчин, вот, например, представительница Комсомола была почти нашего возраста).

Эта замечательная Комиссия после ряда глупейших вопросов о составе семьи и общественном положении, количестве приводов в милицию и наличия родственников за границей, а также сколькими правительственными наградами был отмечен… и сколько раз, сколько в семье было репрессированных и участников войны, и не было ли в семье шизофреников, сифилитиков и банальных алкоголиков.

Признала комиссия сия меня почти годным к почётному несению службы (хотя сурово пригрозила насильственным приёмом в ВЛКСМ уже в рядах, где нет места беспартийной сволочи), но тут я быстро заявил, что у меня бронхоаденит и шумы в сердце, странно, но мне поверили (видимо, голым я тогда выглядел нестерпимо трогательно или терапевт что-то смутное услышал).

И меня в тот же день направили с письмом военкомата на обследование в Областную клинику, на улицу Тукаева, где благополучно положили в терапию, в палату вместе с тяжелобольными (очень было стыдно здоровому занимать место, но процесс уже пошёл и дороги назад не было). На второй день в нашей палате умер один из пациентов, старик захлебнулся собственной рвотой. А медсестра благополучно спала и не услышала вызов. Позже её уволили по статье, а старик мог бы ещё жить.

Так родился «Бравый Откосила» шестидесятых.

Продолжение следует…