В литературном кружке «Бойкое перо». Часть четвертая

Я думала, сейчас выступит, наконец, Загорский. Но на трибуну вышел энергичного вида мужчина лет сорока. У него был металлический серый взгляд и профиль герцога Борджиа.

– Слухин. Кандидат философских наук. Собственно, о подоплеке передачи. Ну что ж, если отойти, то… говорить пока не о чем, но, тем не менее, я желаю автору дальнейших творческих успехов, ибо за далью даль, за одной дверью – другая, за ключом – ключ, хотя можно и не ломиться в открытые ставни. Придет друг от жены с чистой, как слеза, водкой, разносолами, паюсной икрой, и скажет о неведомом. Тут уж и трезвенником будучи и язвенником – употребишь горячительного, чтобы чакры открыть навстречу неизвестным измерениям. Так всю жизнь мы мечтаем высказаться о чем-то эдаком, но когда приходит оно самое, то непонятно зачем мы вообще пытались высказаться.

Воцарившееся после выступления писателя-философа торжественное молчание было нарушено смешками. Молодой человек в трико явно не терпел излить душу.

Председатель, теперь уже видимо наплевав на все околичности, оживился.

– Я вижу, у господина Базановского созрела мысль!

– Да, – с гордостью заявил обладатель безразмерных трико, в которых могла уместиться не только Украина, но и, наверное, весь Евросоюз. – И такая мысль, какая вряд ли кому из вас придет в голову!

– Мы во внимании.

– Работники ликероводочных заводов приносят обществу столько же пользы, сколько жрицы любви и мазохисты.

Худабердыев скривился, но было видно, что шутка ему понравилась.

– Да, лучше бы вы в очередной раз согласились с мнением г-на Рыскалова. Пожалуйста, г-н… Я что-то давно г-на Ипатова не вижу.

– А он роман пишет. Говорит, пока десятый том не напишет – не придет, – сказал Базановский.

Рыскалов усмехнулся.

– Ага, роман пишет. Да он по морде схлопотать боится!

Председатель хохотнул, как будто скушал блин.

– Прошу, г-н Нурман!

Нурман – низенький, но крепко сложенный молодой человек, с всклокоченной шевелюрой и круглыми, как у щенка, глазами, переступая с ноги на ногу, косолапя, вышел к трибуне.

– Ой, мне что-то здесь неудобно… – произнес, словно извиняясь, Нурман. – Можно я выйду к публике?

– Конечно можно, Лев, – отечески разрешил председатель.

– Ну так это, вот… Что я хотел сказать? Ну что все очень просто. Ерофеев пил и написал «Москва – Петушки», Толстой не пил и написал «Войну и мир». Мне Толстой не нравится, поэтому я выпиваю при каждом удобном поводе и даже без повода. Сперва ставлю себе планку в пятьдесят грамм, потом отодвигаю ее еще на пятьдесят, потом еще, еще... и так до полуночи. В полночь тянусь за очередной рюмкой, на секунду прикрываю глаза, открываю – уже полдень.

После такого выступления всякие иллюзии о том, что мастера художественного слова люди ответственные – оставили меня. Но я была даже рада. Вопреки первоначальному негативному настрою все происходящее в «Бойком пере» стало увлекать. Что ж, фарс так фарс. Иногда просто необходимо расслабиться после череды серых тоскливых будней.

– Превосходно! – воскликнул Худабердыев. – Галатея, прошу вас!

На сцену вышла молодая белолицая женщина. Она щурилась, улыбалась, как будто беспрестанно хотела кого-то добродушно подковырнуть.

– А я-то надеялась, что вы оставите меня в качестве забивного гвоздя. А вам, значит, Саша Загорский более симпатичен?

– В качестве забивного гвоздя я сегодня оставил себя, – заметил председатель.

– Да вы, Радмир, и забивать-то не умеете, – отчитала его Галатея. – Так – поглаживаете… Я была в стране, где люди вообще не пьют. Алкоголики там на вес золота. Их холят, лелеют, кормят медовыми пряниками и носят на руках.

– Эх, мне бы в такую страну попасть! – подал реплику с места коротко стриженный рыжий молодой человек с пухлым круглым лицом, в котором чувствовалось что-то совиное.

– Чудесно! – воскликнул председатель. – Но все же, давайте, вернемся к телепередаче.

Наконец слово было предоставлено Александру Загорскому. Теперь ему пришлось выйти к трибуне. Я увидела мужчину лет сорока в темно-зеленом пиджаке, из кармана которого посверкивала маковка стальной ручки. В кошачье-зеленых глазах Загорского блистало что-то весело-решительное, как застывший смех. Крупный, чуть сливовидный, нос и четко выраженные густые брови совсем не портили лицо мужчины. Напротив, придавали ему даже что-то трогательно-домашнее. Он подошел к трибуне пружинистой походкой, но не стал заходить за нее.

– Кстати, об алкоголе. Я крайне не согласен с позицией Алтуфьева. Алкоголь – скорее добро, чем зло. Например, он способствует исправлению демографического кризиса в стране. Как появляется человек на свет? Собрались, выпили. Еще выпили. Ба, какие девчонки кле-е-вые! Подсели, выпили вместе. Еще выпили. Еще... Трах-тибидох и через девять месяцев появляется новый полноправный гражданин Российской Федерации.

– Ха-ха-ха! О-го-го! – затрясся, как набирающая обороты стиральная машина, Базановский.

– Ничего смешного, – не смутился Загорский. – Кроме того, алкоголь активно используется в медицине. Пример тому – настои различных трав на спирту.

5

Когда заседание закончилось, я подошла к зеркалу. Оно висело в холле как раз у выхода из зала. О, как же без этого магического кристалла! Помните, в «Онегине»?

Быть можно дельным человеком

И думать о красе ногтей…

…Он три часа по крайней мере

Пред зеркалами проводил

И из уборной выходил

Подобный ветреной Венере,

Когда, надев мужской наряд,

Богиня едет в маскарад.

Кстати, зеркало как предмет туалета упоминается в тексте пушкинского романа не менее шести раз!

Чехов был прав. В человеке должно быть все прекрасно. Но где только создатель «Дамы с собачкой» и «Анны на шее» откопал свою Книппер? Она же форменная крокодилиха! Я всегда считала, что поэт и его Муза – настоящая и единственная, достойная воплощения, тема в литературе. Но Муза даже внешне должна быть прекрасной. Может оттого проза Чехова уныла?

Бывает, что мужчины рано сдаются или устают от ветреных и неряшливых красоток. Есть такой устойчивый миф о домовитой верной серой мышке. Но мышки, особенно загнанные в угол, могут искусать до смерти. Мужчине, особенно творческому, не стоит жертвовать собственным эстетическим чувством ради кастрюльки борща и пачки аккуратно выглаженных рубашек. Это удел простоватых и бесхитростных работяг. Уж лучше остаться вечным хипстером, вечно голодным охотником.

Читатель, конечно, может возразить. Ну а что ты сама увидела в зеркале? Какую Шахерезаду? Поскольку я пишу от первого лица, нелепо подробно останавливаться на своей внешности. Замечу лишь то, что мужчины всегда хвалили мои черные глаза и тонкие брови. Наверное, все-таки не зря глаза называют зеркалом души. Многие мужчины влюбляются именно в глаза. Отсюда у некоторых девушек привычка щуриться или таращить свои очи. Думаю, представители сильного пола безошибочно следуют природе. Если глаза девушки тебя чем-то не устроили – не знакомься с ней дальше. Уверяю, настоящей любви между вами не будет. Все остальное – ямочки на щеках, улыбка, нос, даже фигура – вторично.

Эльза едва бросила взгляд в зеркало. Среди нас троих она обладала наиболее эффектной внешностью. Я сразу уловила, как под очарование ее блестящих карих глаз попала едва не половина бойкоперьевцев во главе с председателем и Александром Загорским. Другую мы честно разделили с волоокой Виргинией. Но, переглянувшись, поняли – здешним ловеласам ничего не светило. Худабердыева сложно было воспринять как мужчину. Он явно запустил себя. Все-таки как-то надо следить за собственным весом. Подтянутый и поджарый Загорский – другое дело. Но, во-первых, Эльза сразу предупредила, что он уже женат, причем на красавице. К тому же – давно счастливый отец двух сыновей. Во-вторых, мне автор концепции «уфацентризма» не понравился совершенно. Я не люблю безапелляционных заявлений. Разумеется, для Эльзы был не исключен вариант отношений по расчету. Хоть с недавно разведенным, женатым и много старше себя мужчиной. Всегда поражалась и недоумевала этой способности своей подруги. Виргиния, конечно, могла из любопытства поддержать флирт. Но и только.

Тем не менее, я не стала кривить душой, когда председатель подошел отчего-то именно ко мне и спросил:

– Ну как, вам понравилось у нас? Вы еще к нам придете?

– Конечно, – не стала я скрывать своего удовлетворения. – Я всегда готова принести себя в жертву на алтарь искусства!

Уже на выходе из холла Союза писателей меня чуть не сбил с ног весь вспотевший, распространяющий запах мужской раздевалки, Базановский. Сжимая в одной руке телефон, в другой почти прозрачный пакет с ядовито-зеленым термосом, он метеором пронесся к выходу. Я даже не успела открыть рот, чтобы сказать краеведу-любителю про то, что мои родители были бы не против приобрести у него набор новеньких зубоврачебных инструментов.

На крыльце толпилось множество членов литературного кружка. Большая часть разошлась, в первую очередь пенсионеры. Первым откланялся Женя Рыскалов:

– Ой, извините, я, наверное, сегодня не ходок в кулуары!

Следом за ним – Слухин. Разведя руками, глядя куда-то в землю, писатель-философ молвил:

– Нет времени на разговоры. Пойду писать. У меня контракт с издательством.

Эля Обломова ушла по-английски или просто потерялась.

Остальные, по-видимому, собрались продолжить общение.

В ожидании выхода председателя, уфимские литераторы разбились на стайки. Первая группировалась возле двух курящих молодых людей. В первом, высоком, в старомодном бежевом плаще, я узнала Свинцова. Второй, рыжий, с бегающими глазками, как я поняла из разговоров, был Жора Савенко. Жоре почтительно внимал кажущийся еще более сонным Лупанков.

– Выше-выше, красный флаг, кто не с нами тот мудак! – шипел Жора. Теперь он был в почти неотличимой от костюмчика куртке, с портфелем в руке.

Центром другой группы оказалась Галатея. Ее умопомрачительного цвета зелено-фиолетовые лосины светились в полутьме улицы фосфорным цветом. Другие детали галатеевского костюма отличались не меньшей выразительностью. На ногах красовались розовые полусапожки с белыми помпонами. Покрытая сложными узорами куртка могла свести с ума любого дизайнера по ковровому рисунку. Галатея слегка держала за руку неизвестно откуда взявшегося стройного молодого мужчину с задумчивым взглядом. Присмотревшись, я заметила, что мужчина немного раскачивается и даже немного что-то напевает себе под острый, чуть свернутый на бок, птичий нос.

– Вчера общалась с ровесницей. Пересвет, представляешь? Такое худенькое, заморенное существо тащит на себе трех мужиков. Муж не работает, сын тоже.

– Эх, Галя, я тоже не работаю.

– Ну ты, Пересвет, другое дело. Ты – поэт. Понимаешь? Ты имеешь мистический выход за пределы нашей обыденности. Нет, ты лучше послушай. Так вот. Подруга моя криком кричит. Спасаясь от ее праведного гнева, старшие мужчины круглогодично живут на даче, совершая раз в неделю вылазки в город за хавчиком и деньгами. Но иногда ленятся и тогда ей приходится доставлять еду на своем горбу. Едят много – подруга зарабатывает хорошо и совсем не ест сама, холецистит, панкреатит, гастрит и т. д. Выглядит отвратно. Пьет водку, много и часто, как обезболивающее для души и организма. Ушла от меня, потрясенная купленным мной платьем за 999 рублей, а также тем, что я хожу в театры, езжу за границу, ем практически все и совсем не пью водки. И муж у меня работает аж на четырех работах.

Поэт вздохнул.

– А я сны смотрю. Представляешь? Один чудеснее другого, иногда вообще просыпаться не охота.

– Тебе можно.

Пересвет перестал на минуту раскачиваться.

– Как грустно.

– Я вот к какому выводу пришла: женщина должна улыбаться своему любимому, сидя на скамеечке под шпалерами с виноградом.

Однако стоило только нам появиться на крыльце, как разговоры замолкли. Я почувствовала на себя пристальный изучающий взгляд Жоры Савенко. Даже сонный Лупанков несколько оживился.

Продолжение следует…