Маятник. Часть двадцатая

У ДОРОГИ

Основанием любой красоты является нечто нечеловеческое. Стоит понять это, и окрестные холмы, мирное небо, кроны деревьев тут же теряют свой иллюзорный смысл, который мы им придавали.

Альбер Камю

Лицо Айжан не выражало ничего. Нурбек удивился этому. Видимо, смерть наступила так быстро, что девушка не успела испугаться. Она просто внимательно и осторожно вела машину. А какое лицо может быть, когда внимательно и осторожно ведешь машину? Самое обычное.

Айжан не была красива. Довольно миловидна, всегда очень ухожена. А это очень украшает женщину. Девушку. Сколько же ей лет? Он стал вспоминать. Да, девятнадцать, всего девятнадцать.

Нурбек виделся с ней редко, но ему казалось, что она была добрая. Сдержанная, немногословная, но добрая. И с юмором. А если человек с юмором, значит, он не глуп. Да и не в кого ей быть глупой.

Нурбек вспомнил Марата, отца Айжан, вспомнил сегодняшнее утро. Марат отпускал дочь со спокойным сердцем, потому что был уверен в своем водителе. Тут Нурбек спохватился: а который теперь час? Ведь они выехали не так давно, вернее, совсем недавно. Да, еще совсем недавно Айжан была жива. Нурбек поднес к лицу отяжелевшую руку и уставился на циферблат. Часы показывали начало девятого. Этого быть не может. Они выехали в девять, до двенадцати Айжан должна была учиться вождению, к половине первого они обещали вернуться. Значит, часы стоят. Секундная стрелка замерла, будто мертвая. И Нурбеку невольно показалось, что со смертью Айжан остановилось и время. Отчего же часы не идут? Неужели он забыл их завести вчера? Или они остановились от удара в машине? А он ударился? Все, что произошло в один миг, после того, как Шеврале скатился с насыпи и ударился о землю левой стороной, все эти картины перевернувшегося неба, сотрясающихся гор скомкано пронеслись в его голове.

Несчастье случилось на том месте шоссе, где издали нельзя было увидеть разрытый асфальт, и где никто не поставил никакого заграждения или предупредительного знака. Нурбек не успел перехватить руль: все произошло неожиданно. Он выбрал это шоссе, ведущее в ущелье, потому что оно было самым тихим из пригородных дорог. Потому-то, наверное, гаишники не позаботились поставить знак. Или не успели. Год назад это шоссе разворотил сель. Такое не раз бывало, когда лето выдавалось особенно жарким. Но дорогу быстро починили, залатали все выбоины, разгребли завалы. Теперь по обе стороны дороги неровными рядами топились валуны – белые и гладкие как конский череп. И из-за этого светлого цвета, местами розоватого, местами – почти бурого, из-за этой округлости, приобретенной ими высоко в горах, где их миллионы раз окатывала ледяная вода талых снегов, где природа скупа на растительность, где воздух до крайности разрежен и потому выживают одни эдельвейсы, эти камни казались чужими и нелепыми среди сочного буйства трав и полевых цветов предгорья.

Нурбек сидел на земле рядом с покореженной машиной, подтянув ноги и упершись локтями в колени. Руки бессильно свисали. Взгляд скользнул по туфлям, и Нурбек заметил, что сам он не только не получил ни царапины, но даже не испачкал ни брюк, ни белой в полоску рубашки. Он достал из нагрудного кармана сигарету, чиркнул спичкой и закурил, боясь повернуться, чтобы не увидеть запрокинутое лицо Айжан со стекающей из уголка губ струйкой крови и неестественно выгнутую белую шею. Каждая затяжка приносила облечение и, казалось, разглаживала крупные складки его мужественного лица. Наконец, собравшись с духом, он потянулся к ее руке, зажавшей руль, и тронул запястье. Пульса не было.

Конечно, он попытается доказать, что не виноват, но кто же поверит? Скажут, не доглядел, не досмотрел и погубил единственную дочь одного их самых богатых и влиятельных людей города. В том-то все и дело. Нурбек очень хорошо знал Марата. За такое не прощают. И никому не будет дела до того, что за рулем сидел не он, а Айжан.

Мимо пронесся грузовик. Он громыхал по встречной, совершенно невредимой полосе. Нурбек проводил его взглядом: «Черт возьми, почему выбоину никто не заметил раньше? Откуда вообще она взялась? На земляные работы это не похоже. Может, асфальт осел? Плохо отремонтировали дорогу после селя?.. А почему этому городу всегда угрожает сель? Почему я родился именно здесь? Почему все люди знают про опасность селя и продолжают жить в этом страшном городе, хотя бы и окруженном селезащитой? Они что, самоубийцы?..»

Он стер со лба крупные капли пота, пригладил прямые жесткие волосы и тяжело вздохнул. Ему и в голову не пришло, что он обливается потом в прохладный пасмурный день. Он вспомнил, что и у Марата такие же жесткие волосы. Марат среднего роста, как Нурбек, и тоже довольно крепкий. Лицо его ничем не примечательно, выделяются лишь глубокие синяки под глазами. Видимо, это последствия того, что когда-то, много лет назад, шеф крепко выпивал. Теперь он почти не пьет. Очень редко. Да, вот и его глаза… Черные, навыкате, они всегда смотрели прямо, не моргая, о чем бы он ни говорил. Так прямо, что почти нагло, при этом не только видя насквозь своего собеседника, но и одновременно думая о многом, известном лишь ему. И смеялся-то он по-особенному. Любил слушать рассказы Нурбека про аульную жизнь, если не бывал занят во время поездки по городу телефонными разговорами или просто размышлениями. Нурбек охотно забавлял его своими историями. Шеф хохотал, сильно зажмуривая глаза и открывая рот, будто сидел в этот момент не в собственном автомобиле, а у зубного. Смеялся долго и громко. Успокаиваясь, он все еще сотрясался всем телом, опустив вниз уголки губ и вытирая выступившие слезы.

Как-то Нурбек вошел в кабинет, когда шеф разговаривал по телефону. По его лицу Нурбек понял, что разговор был неприятный, сидеть и слушать было неловко, и он поспешил выйти. Но тот остановил его, кивнув: «Посиди!» Трубка что-то бормотала, шеф прервал ее спокойным голосом: «А за это тебе будет два на два… Кусок земли на Кенсае*… И детей твоих пущу по миру…» Нурбек почувствовал, как на его лице дернулся желвак. Шеф повесил трубку и весело повернулся к шоферу: «Ну что, едем?» «Едем», – ответил Нурбек, подумав про себя, что, наверное, Марат нарочно оставил его послушать разговор. Хотя, бог знает, возможно, что он не видел в этом ничего особенного.

Шеф хорошо относился к Нурбеку, уважал его за профессионализм и любил повторять слова Нурбека, когда они круто разворачивались в неположенном месте: «В каждом риске свой предел!» Он ценил своего шофера еще и потому, что вместе с ним совершил свою первую сделку – перегнал в Алма-Ату несколько джипов.

Он обрадовался, что Нурбек, не раздумывая, согласился участвовать в этом заведомо опасном деле, и тогда, во время поездки, он подарил своему шоферу пистолет, настоящий «Макаров». С тех пор Нурбек всегда возил его с собой.

Если говорить честно, то Нурбек согласился только потому, что деньги были нужны. Они с Нурипой совсем тогда обнищали. Дочка, Жанна, подрастала, надо было подумать о ее будущем. А жена всегда ворчит, что он задерживается на работе допоздна. Правда, он частенько прикрывается работой, чтобы съездить к Шолпан. Шолпан всегда ждет его, всегда ему рада. Так и не вышла замуж. Неужели она и сейчас его любит? И он снова закурил, заново переживая чувство жалости, с которым он в последний раз перед уходом в армию оглядывал полноватую и статную Шолпан, стоящую на площади у сельсовета в тесноватом для нее красном платье с ярко-зелеными цветами. Она постояла немного, глядя на залезавшего в грузовик Нурбека, и пошла – медленно и вдруг сгорбившись, словно тогда уже знала, что Нурбек не вернется в совхоз, а останется в Алма-Ате, где встретит строгую и громкоголосую Нурипу, и много лет спустя будет по вечерам приезжать к бывшей сельской любви.

Дурацкая какая-то жизнь, часто не знаешь, как поступить. Нурбек иногда подумывал, что добрая и мягкая Шолпан была бы лучшей женой, чем Нурипа, но он тут же упрекал себя за такие мысли, вспоминая о Жанне. И Нурипу ему тоже было жаль, особенно когда он вспоминал свои юношеские проделки.

Они как-то выпивали у приятеля. Захотелось еще, а деньги кончились. Тогда они придумали вот что. Приятель позвонил Нурипе и сказал, что Нурбека пьяного забрали в милицию и нужно откупиться, чтобы его выпустили. Нурипа выбежала зимой на улицу, зажав в кулаке деньги, в одних тапочках и халате, а Нурбек наблюдал за ней из-за угла, и упрямая и злобная радость торжествовала в нем.

В последнее время жена не раз повторяла: «Оставь ты своего шефа! Разве ты не видишь, что он за человек? Ну его, переходи на другую работу! Чует мое сердце, вляпаешься куда-нибудь…» Но Нурбека прельщала щедрость шефа. Но сколько ни собирался Нурбек порвать с Маратом, все как-то духу не хватало. А Нурипа оказалась права. Еще и этот недавний разговор возле ресторана мучил его.

В тот день в ресторане было душно. Вечер выдался такой жаркий, что не спасали даже кондиционеры. Шефу предстояла серьезная встреча, он взял с собой своего водителя. Не для моральной поддержки, он вряд ли в ней нуждался, а скорее, на случай более опасный. Нурбек, несмотря на свои восемь классов образования, был наиболее приближен к шефу из всего окружения.

_________

* Кенсай – кладбище в Алматы.

Продолжение следует…