Иван Степанович Листовский: байки про уфимцев XIX века. Часть третья

К императору Александру необыкновенное имел сочувствие бывший епископ Уфимский, а потом архиепископ Ярославский Августин. Вот два замечательных случая. Ночью на 19 марта 1814 года Августин в Уфе разбудил своего послушника и приказал в соборе к утрени звонить в большой колокол и духовенству собраться к молебну, который будет служить сам он соборне.

Вставали все в это время рано, и губернаторы тоже. Губернатором был Наврозов, Услыхав звон в большой колокол, справившись со святцами и табелью и не найдя никакого в этот день праздника, он послал узнать о причине звона в праздничный колокол. Ему объяснили, что звонили по приказанию преосвященного, который сам соборне будет служить благодарственный молебен; но по какому случаю – никто не знает. Государь в это время, как известно был с армией за границей, и потому Наврозов пришел к такому предположению, что не получил ли архиерей извещения через Синод о каком-нибудь событии ранее его. Он прибыл в собор к молебну и, прикладываясь к кресту, спросил архиерея: “По какому случаю молебен?”. “Сегодняшний день государь император с воинством изволил вступить в Париж”, – отвечал преосвященный. “Ваше преосвященство! Нет ли здесь какой-нибудь ошибки?”, – спросил изумленный Наврозов. “Я не ошибаюсь”, – ответил спокойно Августин, – “И ваше превосходительство, как верноподданного, имею честь поздравить с сим счастливым событием”. Через несколько недель все узнали, что Августин действительно не ошибся. 19 ноября 1825 года, то есть в день кончины императора Александра I, Августин в Ярославле служил соборне панихиду о рабе Божием Александре. …Августин приехал в Уфу франтом, ходил в бархатных рясах, в разговорах с дамами любил пересыпать свою речь французскими фразами. Но вдруг в нем произошла резкая перемена: он стал ходить в крашенинной рясе, ездил в собор на служение в кибитке на паре лошадей, по епархии в кибитке на тройке. Рядом сажал протоиерея, на козлы протодиакона, а на облучок посошника (он же и послушник его). С шести часов утра он был в Консистории, и ни одно прошение, ни одна бумажка не миновала его рук: сейчас же наводилась справка, клалась резолюция и исполнялась. Взяточничество, разумеется, при таких порядках было немыслимо. Но содержание консисторских чиновников было столь скудно, что существовать без посторонних источников не представлялось возможным. Зная это хорошо, архипастырь ограничил до крайности собственные расходы, разделяя весь остаток от своего содержания и прогонов на консисторскую братию.

…Августин был очень расположен к потомственному почетному гражданину И. Плешанову. Плешанов считал его мужем боговдохновенным и говорил, что все случаи его жизни были ему задолго предсказаны Августином.

(Русский архив. 1879, кн. 3, № 10)

В начале этого столетия в Уфе был архиереем Аркадий. Он каждый праздник говорил поучения без приготовления. Его поучения были обличительного характера и касались личностей. Дамы в то время носили платья по моде времен директории. В таких нарядах три-четыре губернские аристократки являлись в собор, где их красивые фигуры привлекали взоры публики. Преосвященный, в обычное время, вышед для поучения из алтаря, обратился прямо к дамам со следующею речью: “Вы приходите в храм Бога живаго не для того, чтоб преклоняться перед Ним в духе и истине, а становитесь как идолы в капище, желая, чтобы вам поклонялись”.

Приехал в Уфу один помещик, очень толстый, что тогда не было редкостью. Является он к губернатору и говорит, что думает съездить в собор на архиерейское служение. “Не советую”, – говорит губернатор, – “Поднимет вас на зуб”. “Да помилуйте, в. п-во., ведь он меня совсем не знает”. “Ну, вот увидите. Я уже не езжу на его служение. Что за охота? Как увидит меня, так непременно на мой счет скажет проповедь”. Толстяк-помещик на другой день, не смотря на предостережение, был в соборе и, чтобы ближе видеть архиерея, пробрался вперед. Говорят: “В тучном теле не обитает благодати”. По видимому помещик дал тому некоторое доказательство. Класть поклоны он не имел физической возможности, стоять ему было тяжело, и он то опирался на решетку, то на трость и при том пыхтел как самовар. Преосвященный вышел для проповеди, облокотился на жезл и, обратив взоры свои к шипевшему самовару, начал так свое пастырское слово: “О ты, разжирев, растолстев и забыв Бога живаго” и т. д. Так толстяк-помещик познакомился со своим архипастырем.

(Русский архив. 1885 ,кн. 3, № 10)

Образование до тридцатых годов было поставлено крайне слабо. Гимназия в Уфе открыта, кажется, в конце царствования императора Александра I. В уездах же стояла темь непроглядная. В детстве моем в мое распоряжение был отдан альбом немолодой уже девицы Е.И. Исаевой, жившей около 1820-го года в Мензелинске. Альбом был исчерчен стихами и прозой. Разумеется, он оканчивался остроумным произведением прошлого столетия: “На последнем сем листочке напишу четыре строчки”. В альбоме говорилось очень много комплиментов молодой тогда девице. Но забавнее всего была заметка какого-то разочарованного господина, которому приторною казалась лесть. Я удержал в памяти следующую галиматью: “Изъясненные в сем альбоме некоторые предрассудки не могут быть сочтены за имоверное, ибо как в свете все переменяется, так и в народе дух колеблется”.

…Когда приехал в Уфу военный губернатор граф Сухтелен [военный губернатор в 1830–1833 гг.] его дочери делая визиты в карете, завязли, карету едва вытащили. Сухтелен, чтоб поднять Уфу, разделил время своего пребывания по полугодиям для Оренбурга и Уфы. Он положил начало сооружению оригинальной архитектуры зданий городских частей, устроил для прямых сообщений улиц через овраги дамбы, существующие и поныне. Жаль, что ранняя смерть прекратила деятельность на пользу края этого незабвенного для него человека. Приемник его, Перовский, напротив, никогда не ездил в Уфу и старался возвысить Оренбург, стянув туда все учреждения, как например, институт, Башкирское управление и пр., в эту песочницу, где от климата гибли дети, да не выносили его и взрослые.

Наконец, в конце тридцатых годов, устроены были в Уфе фонари и освещались конопляным маслом. Но вскоре заметили, что просветители города, т. е. будочники, которые занимались фонарями, изобрели применение этого осветительного материала к гречневой каше. Тогда губернатор Талызин велел прибавлять в масло скипидару.

До 1845 года не было даже тротуаров. Были завалины возле домов, где весною раньше просыхала и протаптывалась тропа. Но переход через улицу был затруднителен. Дом наш угловой, и мы, глядя в окна, забавлялись, как нарядные горожанки на святой неделе, идя под качели, частенько в грязи на нашей улице оставляли свои башмаки. Весною улица наша превращалась в реку, по которой плавали снесенные от ворот мостики, плавали и ныряли гуси и утки! Но в 1845 году губернатор Балкашин занялся устройством шоссе, тротуаров, бульваров. Исчезла перед нашим домом река, к немалой досаде гусей и уток, а освещение заменилось спиртовым. И.Ф. Базилевский пожертвовал городу двести фонарей, из которых половину Перовский велел доставить в Оренбург. Принимая во внимание, что Уфа занимала в шесть раз большее пространство против Оренбурга, нельзя признать дележ этот равномерным. А с волею жертвователя и вовсе не справлялись.

(Русский архив. 1884, кн. 1, № 2).

Продолжение следует...