От горы Саит-тау до предгорья Алатау. Часть вторая
Все новости
ХРОНОМЕТР
19 Марта 2022, 12:00

Иван Степанович Листовский: байки про уфимцев XIX века. Часть вторая

Иван Степанович ЛИСТОВСКИЙ ИЗ НЕДАВНЕЙ СТАРИНЫ

 Впрочем, сколько я помню с детства, у соседей я не подмечал в прислуге запуганности. Все казалось просто как у нас. У нас был, например, буфетчик Степан Петрович, вечно пьяный и ежедневно бивший посуду. Отец на него прикрикнет, пригрозит бывало, что велит его наказать, а Степан Петрович знал, что он завтра еще побьет посуду и тоже услышит от своего барина. Но я не знаю ни одного случая, чтоб отец мой кого-нибудь ударил. Таков был и мой дед…

Так точно в деревне приходили бабы с ягодами или по каким-нибудь хозяйственным делам, говорили они с моею матерью смело, держали себя просто, и я не помню, чтоб когда-нибудь ее лицо, при разговоре с ними, не украшалось улыбкою. В прощенный день, т.е. последний день масляной недели, многие крестьяне приезжали к нам в город. Они кланялись в ноги моей матери, целовали у нее руку и просили простить, если в чем-нибудь перед нею прегрешили или огорчили. “Бог простит” – отвечала мать – “Меня простите Христа ради”… Когда скончалась моя мать, не смотря на бездорожье (4 марта), все крестьяне из ближайшей к Уфе деревни (33 версты) прибыли на погребение и не допустили ставить гроб на катафалк. Несли его до кладбища на руках, наперерыв добиваясь этой ноши, а катафалк следовал пустой.

…Дворовая прислуга мужская, как помню я, была распущена, почти все пьяницы. Праздность была причиною этого порока, а праздность являлась необходимым последствием многочисленности дворового штата… Женская прислуга пользовалась большею свободою в отношении господ и некоторою фамильярностью, потому что она была ближе, так сказать, к теремной их жизни: всегда была на глазах, была опрятнее, нравственнее. Дед мой, будучи до брезгливости чистоплотен, имея лакеев, не позволял им служить у стола, а служили девушки, всегда в белых фартуках и таких же косынках на шее.
О грамотности прислуги, кажется, мало заботились. Но молодые наши лакеи были все грамотные. Как только мои родители переехали в Уфу, всех дворовых мальчиков стали отдавать в уездное училище. Один из них так скоро и хорошо писал, что, сопутствуя братьям, а потом и мне в Казань, переписывал для нас лекции. Женский же персонал оставался неграмотным, только одна девушка самоучкой выучилась читать и посвящала чтению часы своего досуга. Впрочем, в давнее время и в той стране, близкой к Сибири, это и не должно удивлять. Бабушка моя, Листовская, урожденная Каменьщикова, родилась в Сибири в 1769 г. Она умела только читать, а писать ее не учили. Не учили там писать вообще всех девиц, чтоб, выросши, не могли переписываться с мужчинами. Вот какая была дичь.
…Благотворительность выполнялась очень просто. Помощь бедному оказывалась по первобытному приему, причем очень часто соблюдалось евангельское правило, чтоб шуйца не знала, что творит десная. Дед мой, отец моей матери, уходя на службу, раскладывал на одном окне медные деньги и садил у окна мальчика-лакея, вменяя ему в обязанность подавать милостыню. Когда он возвращался домой и замечал, что денег осталось много, он делал выговор слуге: “Верно ты бегал и не раздавал как следует, а тут пожалуй приходили и ни с чем ушли. Ты сыт, а иному теперь по твоей милости нечем пообедать”.
Примеров чудачества и самодурства не оберешься… В Уфе был некто Демидов, богатый очень человек. Жена его выходит на крыльцо, чтоб делать визиты, а перед крыльцом рогожный возок и пара кляч в мочальной сбруе. Раздосадованная, возвращается она в комнаты, срывает с себя наряды. Муж выражает удивление: “Что с тобой матушка?”. “Что это за шутки”, – замечает она, – ”Лубочный возок и мочала!”. “Что ты, что ты, матушка, помилуй! Английская карета четверней!”. И действительно у крыльца уже стояла уже щегольская карета. Демидов оправдывался, что чудачество у них в фамилии наследственное и рассказывал о разных выходках его родичей.

Примечание

Иван Евдокимович Демидов (ум. в 1823 г.), правнук Никиты Демидова, горнозаводчик. С 1870 г. жил в Уфе, в 1775 г. в его доме останавливался прибывший в Уфу А.В. Суворов. Был женат на уфимской дворянке Аграфене Семёновне Дмитриевой. Ей принадлежало имение в ныне существующей деревне Дмитриевке под Уфой.
Ул. Октябрьской революции, дом Демидова.
Ул. Октябрьской революции, дом Демидова.
…Сильный страх навел на Уфу Пугачев. Небольшой городок, ничем не защищенный, без войска, не мог, казалось, противостоять полчищам злодея. Но нашелся человек, который воодушевлял жителей, распоряжался обороной, был, так сказать, ее душою. Это был почтенный горожанин Дюк. Дочь свою сосватал он за одного молодого человека. Брак должен был состояться по взаимной склонности. Но старик Дюк узнает, что отец жениха пристал к злодею. Он прогоняет его из дома, не верит его уверениям в преданности отечеству и верности царице. По совету Дюка решено не допускать пугачевских полчищ до города, и встретили их на шестой версте. Молодой человек идет впереди всех и смертью на ратном поле доказывает свою верность. Дюк погребен близ собора (ныне Троицкая приходская церковь). Вероятно, когда-нибудь собор этот был обнесен оградою, и могила Дюка была в ее черте. Теперь нет и следов знаменитого защитника города.

Примечание

Иван Игнатьевич Дюков, торговавший в Уфе и Оренбурге ростовский купец. Один из руководителей обороны Уфы от пугачевцев зимой 1773–1774 гг., составивший воинский отряд из купцов и мещан. Рассказанная Листовским история о женихе его дочери – видимо, бытовавшая в Уфе легенда, т. к., по сведениям уфимского историка XIX века Р.Г. Игнатьева, Дюкову во время осады Уфы было 23 года.
Город Уфа в начале этого столетия был очень маленький, улицы узкие, расположены по кряжам между оврагами. Где теперь одна Казанская улица [сейчас ул. Окт. революции], тогда были две – Казанская и Репная, так что посередине нынешней Казанской улицы были еще дома. Каменных построек не было ни одной. Жители были бедные, торговля ничтожная, население в окружности редкое. Обыватели, благодаря обилию пастбищ, держали коров, лошадей, но навоза с дворов не вывозили. Через это в городе распространилось зловоние. Губернатор Наврозов придумал остроумный способ помочь беде, не обременяя жителей. Он велел вывезти навоз на улицы и на улицах его сжечь. Это было в 1819 году. Результат превзошел ожидания. Наврозов думал сжечь только навоз, а сжег весь город. Вслед за тем его уволили. Говорили и упорно, что он получил из Петербурга, неизвестно от кого медаль с надписью «Не нам, не нам, да и не вам». Не знаю, занимался ли потом Наврозов дезинфекцией других городов. Я видел его лет двадцать с небольшим спустя после этого, он был еще довольно бодрым стариком.
(Русский архив. 1884, кн. 1, № 2)

Примечание

Слова из Псалтыри «Не нам, не нам, а имени Твоему» были нанесены на медали, в память Отечественной войны 1812 года и освобождения России от нашествия Наполеона. Последний большой уфимский пожар произошел 1 июня 1821 года. По сообщению краеведов XIX века, губернатор приказал поджечь навоз, пытаясь такой мерой прекратить сильный падеж скота. В результате «сгорела половина города… многие из жителей лишились имущества и принуждены были жить некоторое время за городом, под открытым небом, а другие в ближних деревнях».
План Уфы 1800 года. Юго-Западная граница города проходила в районе современной улицы Цюрупы.
План Уфы 1800 года. Юго-Западная граница города проходила в районе современной улицы Цюрупы.

Продолжение следует...

Предыдущая часть
Автор:Янина СВИЦЕ
Читайте нас: