Неповесть. Часть двадцать шестая

Лакуна

Мы прибыли в порт «Южный» в Москву в полдень. Южный порт это район Нагатино, он расположен был совсем рядом с автозаводом «ЗИС». Метро там тогда ещё не было, и мы ехали по столице на жёлто-голубом троллейбусе. Троллейбус мне тогда показался шикарным сверхсовременным столичным транспортом, несмотря на громоздкость, он почти не шумел и катил необыкновенно плавно, а двери его распахивались с шипением и негромким хлопком. Улицы в Москве были тогда очень широкими (скорее казались таковыми мне маленькому, да и в Уфе подобной ширины улиц тогда не было), а транспорта было непривычно много и совсем не встречались деревенские телеги.

А вот саму Москву в 1954 – толком не помню, разве только обеды в кафе гостиниц «Националь» на углу Горького и проспекта Маркса, и «Метрополь» на площади перед Большим театром, где стояли невиданные ранее мной иномарки, которые повергали мои челюсти в совершенно раззявное положение, или площадка молодняка в зоопарке на Красной Пресне, ну улицу Горького, где стояли памятники Пушкину и Маяковскому и Юрию Долгорукому неподалёку от шикарного здания Моссовета. И уж Метро, конечно, где упросил прокатить меня по всем станциям (но выдержал только две линии и благополучно уснул), а поход на ВСХВ к золотому фонтану, тогда эта пошлятина казалась мне маленькому верхом изящества и богатства. Помню ещё визит в Планетарий, чудесный аппарат в виде огромной гантели в центре зала и высокий купол, который превращался то в звёздное небо, то показывал огромные изображения планет Солнечной системы. Громадные остроконечные башни высоток (москвичи называли их рыбьими костями, они тогда только строились и было видно из-за заборов высоченные строительные краны), Третьяковка – откуда кроме Богатырей и Мишек ничего не помню, музей им. Пушкина – прекрасные античные скульптуры и какие-то черепки с рисунками… множество разных картин... и головокружение от переизбытка информации.

Красная площадь: предмет моей мечты тех лет – ах, какой необъятной она мне показалась, и огромные часы на Спасской башне, которые удалось услышать не по радио, и прекрасные рубиновые звёзды на башнях, горящие в ночи, и Василий Блаженный и огромный ГУМ с фонтаном в середине центрального прохода (линии как там было написано), и длиннющая очередь в Мавзолей тогда ещё обоих вождей. Огромная очередь в Мавзолей впечатляла своей длиной, но никакого позыва встать в этот ряд я не испытал. Ни тогда, ни позже в Мавзолей мы так и не пошли, потому что мама решила, что разглядывание трупов может плохо сказаться на моей психике (огромное спасибо ей за это мудрое решение), тогда в мавзолее напротив Ленина лежал ещё и Сталин. Автомобили тогда ещё ездили по площади, движением управляли нарядные в белом ОРУДовцы, и звучал тот сильный таинственный гул, который я так любил слушать по радио.

Тогда меня одевали в бархатные чёрные шортики с помочами и мама взяла с собой несколько «бобочек», в этом одеянии я и путешествовал по огромной и прекрасной Москве. Мы каждый день посещали какие-то театры, кажется Большой и Малый, и МХАТ. И в Вахтанговский, на «Принцессу Турандот», на «Севильский цирюльник», кажется в театр им. Немировича и Станиславского, а поскольку мама была учёным секретарём Башкирского отделения ВТО, то я побывал за кулисами всех этих театров. Мама испытывала истинное удовольствие, общаясь с великими актёрами и некоторыми режиссёрами, всем меня представляла и заставляла читать им стихи. Меня окружали волшебно одетые люди, и я видел, как лицедеи в гримёрной превращались в обыкновенных людей, отклеивая с лица бороды и стирая грим. Но меня это зрелище утомляло, я стеснялся себя и чувствовал себя очень скованно. Зато мама расцветала от внимания, которое ей оказывали, оказалось, что у неё немало знакомых работало в столичных театрах. Дома это выглядело не столь помпезно, тем более – это была Москва. Однако все эти чудеса остались за пределами памяти, в каком-то сверкающем волшебном облаке и лишь недавно приснились мне во всём великолепии. Образцовский кукольный был на гастролях и тогда ещё не располагался на Садовом, мне показали лишь фасад. Театров в Москве тогдашней было не в пример меньше, чем сейчас. Не было ещё ни Современника, ни Таганки...

А вот московское мороженое запомнилось навсегда – равного ему тогда нигде не было, потому что на настоящих сливках и с настоящим шоколадом, оно было настолько калорийным, что я наедался им одним. Или золотые огромные груши, которые мы купили на рынке у Цветного бульвара – истекавшие сладким соком, или тёмно-красные яблоки «Апорт» из Крыма, съесть одно такое целиком у меня в детстве ни разу не получилось, такими огромными они были. Или чудесные сосиски, купленные у входа на ВСХВ, где их подавали на картонных тарелках с парой ломтиков французской булки, сливочным маслом и ложечкой горчицы (это выглядело сверхшиком). Таких сосисок теперь не купишь ни за какие деньги (эх, был бы где-нибудь музей еды прошлого с дегустационным залом).

Какой-то сплошной калейдоскоп чудес и невидалей – мозг отказывался всё это фиксировать, осталась только огромная любовь к этому городу на всю жизнь.

Еще помню посещение Зоопарка, где с удивлением разглядывал слонов, крокодилов и своих тёзок львов, которые там не находились в клетках, а свободно гуляли в своих просторных вольерах (уже тогда клетки вызывали резкое неприятие). А от площадки молодняка меня пришлось уводить силой, так славно там играли маленькие зверята всевозможных видов. Потом, естественно, меня катали на пони и в тележке тем же пони запряжённой. Ну и, конечно, сфотографировали на память верхом на этом пони.

Я уже писал, что мама таскала меня и по всем знаменитым московским театрам, эти посещения были настолько волшебными, что мозг отказывался их запоминать, кроме восторга, тогда испытанного, ничего не могу вспомнить, даже названия многих театров – ведь ходили мы туда, почитай, каждый вечер. Мама дорвалась до настоящего искусства, наш театр был тогда довольно слабеньким, особенно после отъезда эвакуированных в войну артистов.

Месяц пролетел моментально, несмотря на тягучее и медленное время детства.

Лакуна

Обратно мама повезла меня на поезде – выяснилось, она совершенно не выносит водные путешествия, а я бы с превеликим удовольствием ещё и обратно на пароходе сходил и вообще на пароходе поселился бы навсегда.

Обратная дорога началась с «площади трёх вокзалов» (на самом деле вокзалов там четыре, там ещё есть станция Каланчёвская), мы отправлялись именно с Казанского, самого большого и шумного из трёх. Показалась обратная дорога пресной, хотя и тут я повидал много нового и интересного, взять хотя бы беганье с чайниками за кипятком к огромным водонапорным башням пассажиров из общих вагонов на больших станциях. Из этих, похожих на гранаты, круглых кирпичных башен внизу сбоку торчали кривые концы труб с огромным краном, там же и паровозы брали воду из специальных поворачивающихся раздаточных колонок с подвешенной воронкой. Наш вагон назывался «купейный», в каждом купе было четыре спальных места – два внизу и два вверху, к верхним прилагалась маленькая деревянная лесенка, дверь купэ открывалась движением вдоль вагона и поэтому не мешала ходить по проходу. Проход устилал длинный половик в полоску, а на двери внутри было закреплено зеркало. Все замки в вагоне открывались специальными ключами с треугольным и квадратными отверстиями, связка таких ключей была у дежурной проводницы, она же открывала дверь вагона на остановках, освобождая ступени от крышки.

А чай в стаканах с мельхиоровыми подстаканниками, которые были только в вагонах железной дороги и ложечками из нержавейки, во время движения ложечка слегка позванивала и на салфетке плясали золотые блики от прекрасно заваренного чая.

На больших станциях я бегал рассматривать наш паровоз – зелёный и огромный, серии «ИС», с двухметровыми колёсами, или смотреть смену паровозов и локомотивных бригад. Тогда на каждом паровозе была целая команда из трёх человек: машинист, его помощник и кочегар. И мандраж от постоянного страха отстать от поезда, который остался на всю жизнь и часто снится мне. Ещё запомнились вокзалы – удивительно похожие друг на друга, даже по раскраске. Время индивидуальности ещё не наступило и вокзалы выглядели казёнными зданиями, ведь были они ещё царской постройки, впрочем, почти все строения, принадлежавшие железной дороге были такими же. Такой стандарт царил в полосе отчуждения. Стрелки были ещё ручными, с рычагом и грузом на поворотных штангах. Многие депо локомотивные построены были в виде этакого цирка, в середине которого была карусель, она поворачивалась к одним из арочных ворот, из которых выезжал локомотив, и потом направляла его на нужный путь. Многие линейные указатели были тоже старинными, вместо современных светофоров были семафоры с поднимающейся «рукой» (когда «рука» была параллельна земле, было запрещено двигаться, а когда поднималась до вертикали, паровоз отвечал гудком и начинал часто-часто стучать колёсами и, наконец, поезд плавно отплывал от перрона). Вдоль линии торчали столбики с числами от одного до десяти, после девятого столбик побольше, с указателем километров, на обочинах лежали стопки запасных рельсов; на пересечениях с обычными дорогами были поставлены полосатые шлагбаумы, за которыми дожидались нашего проезда машины и лошадки, рядом с ними стояли будочки, откуда выходили люди в форме с жёлтыми свёрнутыми флажками (это называлось «переезд»), такие же флажки были и у проводниц. А проводниц в вагоне было две. Днём они подметали мусор, накопившийся за день, стелили бельё новым пассажирам, готовили чай, топили «титан» маленьким чурочками, так что кипяток в нашем вагоне был постоянно и нам не нужно было бегать на станциях к водонапорной башне.

Путешествия обожаю!

Лакуна

Из Москвы я привёз новинку – суконную школьную форму, её купил мне в подарок дядя Малик (тогда её только-только начали вводить).

В Уфе она была тогда только у меня, и у Юнера Загафуранова, и у Аскара Изгина, и у сына Нуриева, не помню, старший это был или следующий (тогда первого секретаря обкома КПСС).

Только в октябре она появилась повсеместно, но месяц-то я пофорсил, почти в одиночку. Состояла форма из серых брюк с гимнастёркой, перепоясанной ремнём с блестящей латунной бляхой с кокардой (среди дубовой листвы буква Ш), и латунными же гладкими пуговицами, а так же фуражкой армейского образца и тоже с кокардой и проволочным каркасом внутри тульи.

К этому прилагалась и шинель такого же цвета, но потом эти шинели куда-то исчезли, почти не обезобразив подрастающее поколение. Форма была суконная и кололась жутко, но я терпел стоически – франтил, и только зимой, когда она надевалась на бельё, в ней стало уютно. Потом стали продавать и фланелевую, для людей победнее, она была мягкая, приятная, но форму не держала и превращалась в мятую тряпку уже к концу дня, но к тому времени форма уже потеряла для меня свою притягательность, превратившись в часть повседневной рутины и лишь приятное ощущение от контакта фланели с ногами мирило меня с ней.

В том же учебном году меня впервые приняли в пионеры (за школьные годы меня девять раз изгоняли и снова принимали, так что я теперь почетный пиодиссидент).

Было это 19 мая, конечно, было ещё холодно, но домой я шёл раздетый (пальтишко нёс в руках), чтобы всё видели, какой я взрослый и красивый, и какой у меня роскошный шёлковый галстук.

Уже очень скоро, весной, на улице Цюрупа на меня напали «квакины» и попытались галстук снять (маленькие гопники, почему-то любили отнимать галстуки у красношеих) – ух как я, хоть был чрезвычайно боязлив и неловок, дрался, просто героически (он ведь с нашим знаменем цвета одного).

Вернулся домой победителем – без пуговиц, без пальто, весь в пыли и грязи, с фингалом, синяками и царапинами по всему телу, но в галстуке на шее.

Потеря пальто меня не особенно расстроила.

Лакуна

Форма в тот момент значила для меня многое – это было нечто солдатское.

Отношение наше к воинской службе было такое – и война недавно кончилась, и люди в форме, особенно когда её украшали орденские планки, воспринимались как элита общества, образец и пример для подражания.

С каким восторгом мы маршировали рядом со взводом, идущим в баню на помывку и старались попадать в ногу. Всегда подпевали солдатам и были уверены, что армия самое главное в жизни мужчины. Даже железная армейская дисциплина и субординация казались самым желанным образом поведения. Все эти лычки, значки, орденские колодки, погоны в цвет линялой гимнастёрки в походе и сверкающие на парадной форме в праздник. Этот особенный запах от начищенных асидолом пуговиц и натёртых ваксой кирзовых сапог…

Продолжение следует…