Неповесть. Часть седьмая

Лакуна

Найденные грибы мы отдаём повару Курзала, и он для нас их жарит на ужин с картошкой, а ягоды едим сами на полдник и запиваем кумысом или молоком из ближней деревеньки… Крестьяне часто приносят к нам и настоящий липовый мёд, он светлый и дивно пахнет.

Ещё там часто дают на завтрак, полдник и ужин садовую крупную викторию с взбитыми сливками или лесную малину в молоке. Давали и чёрную, и белую, и красную смородину, а к концу лета яблоки и груши, и вишню, и крыжовник. В Башкирии есть удивительный сорт яблок – золотой налив, спелое яблоко становится прозрачно-золотым и видно зёрнышки внутри и вкус у этих яблок просто медовый.

Овощные салаты давали два раза в день и не только огурцы и помидоры, но и зелень, и редис, морковь, свёклу, капусту, репу и ещё всякую всячину… Часто дают превосходно сваренный молочный кисель и молочный суп. Дедушка часто и довольно неуклюже угощает меня конфетами, приговаривая: «Подсластим нашу горькую жизнь», – любимыми его конфетами были карамельки «Театральные» или «Барбарис».

Видимо наибольшим объёмом памяти во мне обладает желудок.

Лакуна

Часто к нам в гости приезжали родственники и друзья.

Чаще всех приезжает моя двоюродная тётка – Наташа, и я страшно люблю разыгрывать и пугать простодушную женщину (хотя, возможно она просто мне подыгрывала), совершая различные проделки и шалости (вроде лазанья по крыше и по окрестным деревьям или внезапно появляясь из-под кустов). После отбытия причитающегося наказания (стояния в углу), сажусь пить чай и слушаю разные волшебные истории, приготовленные тётей Наташей специально для меня. Она рассказывала много и красиво, а главное по-другому, не так, как мама или бабушка. Преподносит она мне волшебные раскладные книги и игрушки (за лето я умудряюсь потерять большинство из них). Другие наши гости тоже охотно балуют меня, то шоколадом, то опять же книжками с картинками, часто приглашают показать им окрестности, постоянно спрашивая: – а вот там что это такое синенькое или – надо же, никогда такого не видели, неужели это ты сам догадался показать. Мама приезжает очень ненадолго, но всегда читает мне по заказу, она это делает чудно, у неё прекрасно поставленный голос и богатые интонации. Когда она читает мне, возникают перед глазами и персонажи, и окружающая их природа или архитектура.

Я очень люблю собирать лесные цветы в подарок нашим гостям или угощать их собранными только что ягодами (потому что всё равно они мне достаются, почему-то).

Лето проходило не спеша, событий было множество, но сейчас всё видится как через радужные крылья стрекозы. Или напоминает след водомерки на сверкающей глади пруда в Чехово.

В три года я уже выше дедушкиных колен.

 Лакуна

Со сверстниками я схожусь легко, и у меня всегда много приятелей, мы играем вместе и строим секретики, в земле делаем ямку и кладём в неё что-нибудь яркое и пёстрое, потом это закрываем осколком стекла. Нужно разведать и подсмотреть, что там спрятали твои приятели.

Как-то в Чехово произошёл весьма смешной эпизод: с тогдашними моими приятелями (сначала нас было много, но был «Тихий час», и большинство ребятишек разобрали по домам родители, так что нас осталось только трое) мы отправились вниз к пруду, к водокачке, чтобы добыть шарикоподшипники для таратайки (это, в нашем представлении, такая тележка на манер теперешней роликовой доски скейтборда, на которой гоняют с горы летом) и мы собирались её построить (интересно, что бы у нас получилось, у пятилетних).

Подшипники нам всё время попадались огромные, тяжёлые и ржавые и уже не крутились, но внушали уважение.

В насосной станции за прудом я видел несколько сверкающих «новых» подшипников, но там работал механик – вечно пьяный, грязный, угрюмый мужик. Детей персонала санатория он особенно не любил и гонял нас, громко ругаясь и размахивая каким-нибудь кнутом или палкой. Но днём он, обычно, отсыпался после ночных возлияний, и мы очень надеялись успеть стянуть подшипники. Но вот когда мы уже подкрались к насосной, откуда-то появляются: сначала серый козёл, который сразу погнался за одним из нас, тут же из-за угла появилась стая гусей и погнала второго шипя и гагакая, тут уж проснулся и механик пришлось и от него улепётывать…

Как кинулись мы кто куда, и только отбежав подальше от заколдованного места, воссоединились на пригорке за прудом. Хохочем над своими бедами, да так что падаем на траву, и даже животы заболели от смеха…

Удивительно долго тогда длилось лето и, кажется, даже комаров не было!

Об одежде:

Меня одевали тогда, как и всех.

В короткие на помочах штанишки, в длинные чулки на подвязках, в рубашки с длинными (чаще всего, так называемые, «ковбойки» в яркую клетку) или с короткими рукавчиками с воротничком «апаш». Мама называла такие рубашонки «Бобочка». На ногах летом сандалики, в другие сезоны ботиночки на шнурках, зимой валенки, а в оттепель и сырую погоду валенки с галошами, шапка-ушанка детская (без козырька), что долго меня удручало, ведь «взрослой» ушанки у меня нет (секрет был в малом размере головы, у меня и сейчас 54); а больше всего я тогда мечтал о вышитой тюбетейке, но никто так мне её не подарил. Опять же чёрная дошка детская из цигейки, которую подпоясывали верёвочкой на талии и длинным шарфом под воротник. В таком виде ребёнок более всего напоминал пухлую плюшевую игрушку. Передвигаться самостоятельно было затруднительно, но даже в таком коконе я умудряюсь сбегать от выгуливающей меня мамы или бабушки. А когда летом бродил по двору, то нередко сбегал на улицу (благо, что летом мы дома почти не жили).

В особенные дни меня наряжали в тёмно-синюю матроску с прямоугольным полосатым воротником (белые полоски по краю воротника) и бескозырка с ленточками в якорях и надписью «Герой». Была ещё чёрная бархатная курточка.

Песочницы я не знал, и формочек у меня не было, я даже не видел их до переезда в новый дом.

Но занятия для меня всегда находилось, и скуки я не знал.

 Лакуна

Мне уже четыре года, и я сам учусь читать и писать, складываю слова из кубиков, рисую буквы в альбоме и тетрадках… и на стенках (надоедаю своими вопросами всем встречным), уже очень скоро читаю вывески на улице, стараясь говорить как можно громче (чтоб всем было слышно).

Бабушка всячески поощряет мои усилия по овладению грамотой – кормит вкуснятиной и постоянно читает мне вслух и объясняет правила языка. Мы с ней теперь всё чаще путешествуем на рынок и в магазины за продуктами (рынок был тогда далеко, за трамвайным кольцом, в самом центре). Нужно было дойти до перекрёстка нашей улицы и улицы Октябрьской Революции и далее вверх по ней до самого трамвайного кольца и дальше свернуть до перекрёстка с Пушкина мимо моего роддома, а там подняться до входа на Центральный Колхозный рынок. Иногда мы ходили на рынок и прямо по Пушкина, но почему-то редко. Видимо, этот путь, почему-то, был неудобен бабушке, сейчас мне кажется, что там жила некая говорливая знакомая, которая буквально забалтывала собеседника, рассказывая, исключительно о себе и требовала к своей особе повышенного внимания. Очень возможно оттого бабушка и старалась избегать встреч с ней.

Внизу по левой стороне Октябрьской стоит завод «Горного оборудования», а подальше, на параллельной улице Сталина, пожарная часть с вычурной каланчой XIX века. По правой стороне Октябрьской всё больше небольшие одно- и двухэтажные кирпичные здания XIX века с затейливыми коваными козырьками над входными дверями и металлическими плитами под ними, а рядом с перекрёстком, в самом низу у Сутолоки, развалины большой православной церкви, заросшие бурьяном в этих развалинах, как говорят, живут духи расстрелянных попов. Выше много каменных домов прошлого века, далее Пединститут и институт им. Мечникова (за углом на Советской площади).

Вымощена Октябрьская (в разговорах взрослых – Революция пропускалась) округлым булыжным камнем, потому что склон довольно крут и в дождливую погоду, и весной, и поздней осенью, спуск становится весьма скользким и иногда лошадки там падали, поскользнувшись, кучера их нещадно хлестали кнутами и ругались. Я лошадей всегда очень жалел. Машины тоже поднимались в гору, натужно урча на первой передаче.

Повозки, проезжающие там, постоянно громко тарахтят по булыжнику, особенно когда они пусты или везут стекло, и эта улица одна из самых шумных в городе, как и наша.

Угол Октябрьской и Ленина, вернее т-образный перекрёсток, знаменит трамвайным кольцом и двумя зданиями в стиле «Модерн» по обеим сторонам его: одно из них стало впоследствии «Детский мир» (а теперь MacDonald’s), второе «Гастроном» (оба эти здания красуются и сейчас, в правом теперь какие-то офисы).

Трамвайное кольцо: внутри в литой чугунной ограде, выкрашенной кузбасс-лаком (её красили каждую весну), сквер. На каждой панели ограды сверху и снизу греческий прямоугольный орнамент, а в центре среди окружностей массивный диск с серпом и молотом. В центре, засаженного кустами сирени и «американского клёна» сквера, глубокая смотровая яма для осмотра и ремонта вагонов. Пахнет солидолом и креозотом и всё вокруг заляпано чёрным отработанным маслом. В яме постоянно стоит собравшаяся во время дождей маслянистая вода в радужных разводах.

Трамваи у нас ходили жёлто-красные, фанерные и были двух видов: одновагонные «тяни-толкаи» и двухвагонные, с ведущим и ведомым вагонами, соединённые сбоку пантографической решёткой с пружинами, только потом стали появляться цельнометаллические вагоны Рижского завода с автоматическими дверями и двухэтажными округлыми окошками, нижние стёкла в них летом поднимались и закреплялись на защёлках (но рижских трамваев в конце сороковых почти не было).

Двери у фанерных тех и у других открывались вручную и поэтому постоянно были открыты, так что пассажиры часто выскакивали на ходу, благо, ходили те трамваи медленно, и движение не было столь интенсивным, но зато они отчаянно трезвонили. «Тяни-толкай» был устроен так: у него две кабины водителя спереди и сзади, поэтому ему не требовалось кольцо для поездки обратно, водителю достаточно было перейти на конечной станции назад (такие вагоны ходили к вокзалу по первому маршруту). Токоприёмники у них были из толстенной проволоки в виде большой дуги, напоминающей по форме замочную скважину. Эти вагоны передвигались по городу с дребезгом и лязгом, усердно стуча на стыках рельс, а звонок их напоминал по звучанию и будильник, и пароходную рынду.

Позже двухвагонки модернизировали и сделали там раздвижные пневматические двери. Эти ходили по городу до конца 60-х.

Улица Ленина, вся кроме трамвайных путей, которые заполнены внутри булыжником между рельсов, покрыта асфальтом. Внизу трамвайные пути поворачивали налево к Вокзалу, а улица спускалась дальше к пассажирской пристани, пересекая железнодорожные пути, там стоял длинный полосатый шлагбаум. У кольца и ещё кое-где стоят «стаканы» с сидящим внутри орудовцем, такой перекрёсток оборудован светофором из трёх «глаз»: красным, жёлтым и зелёным, а милиционер управляет их зажиганием. А в праздники орудовцы наряжаются в белое и торжественно указывают своими полосатыми жезлами, куда двигаться можно. Имелась целая азбука их поз и поворотов.

Асфальт летом становится мягким и пахнет особым «асфальтовым запахом».

 Продолжение следует…