Солнце всходит и заходит. Часть сорок шестая

Друг и стиляга Кабаков

В описываемые годы наш герой окончательно сблизился с Александром Кабаковым, и он стал его лучшим другом на всю оставшуюся жизнь. Как говорит сам Евгений Попов, «У меня было в жизни много друзей, но лучших – двое. Эдуард Русаков, которого я знаю с 16-летней юности, и Саша Кабаков, который, увы, в этом году уже ушел из жизни. Он был горд и стал знаменит после бешеного успеха его «Невозвращенца». Но он злопамятен, навсегда запомнил, что советские писатели долго не брали его в их круг. Поэтому он не был членом ни одного писательского союза, которых после падения СССР в стране развелось несколько крупных штук, и был о действующих советско-русских литераторах самого низкого мнения. Равно как и о коммунистах, с любым лицом, включая человеческое. В ПЕН-центр он тоже не желал вступать, и сделал это лишь за несколько месяцев до смерти. Добровольно. Уговаривать его было бесполезно. Упрям был безумно. Гордился репутацией консерватора и даже «мракобеса». Недавно, в Пасхальное Воскресенье, я вспомнил историю, которую забывал многие годы. Когда церкви уже открыли, дай-ка, думаю, схожу на службу в Храм у театра Ленкома и, подходя туда, встретил Кабакова, который следовал туда же. Я удивился, намекая ему на то, что он еврейской национальности. А Кабаков мне говорит: «Иду, потому что я православный».

Александр Кабаков родился в 1943 году в Новосибирске, закончил механико-математическое отделение Днепропетровского университета, служил в Советской армии, был инженером в ракетном конструкторском бюро, работал в газетах. Автор романов, по мотивам которых были поставлены фильмы, десятков рассказов, повестей, сотен эссе и статей. Лауреат нескольких престижных литературных премий. Ни в КПСС, ни в какой-либо другой партии никогда не состоял.

Вот несколько его высказываний.

О так называемом либерализме: «Люди, утверждающие, что любят свободу больше всего на свете, могут простить себе подобным многое – не слишком щепетильные отношения с деньгами вплоть до воровства, дурные манеры вплоть до хамства, неразборчивость в знакомствах вплоть до рукопожатия с заведомым подонком… Но другого, чем у них, представления о свободе они не прощают никому и никогда».

О свободе убеждений:

«Верующие могут заявлять о своей позиции всеми теми же способами, что и любые другие группы граждан демократического общества. Пожалуйста, считайте и даже называйте меня мракобесом, но признайте за мной право на проявление мракобесия – оно, между прочим, не запрещено законодательно.

А демократия, при которой все равны, но некоторые равны меньше – дворяне, буржуи, попы, правые уклонисты, абстрактные гуманисты, сионисты, литературные отщепенцы и другие враги народа – у нас уже была и называлась «советская социалистическая». Такое ощущение, что даже самые либеральные либералы иногда по ней скучают».

Трудно не согласиться с этими мыслями, высказанными так ярко и афористично!

Как вспоминает Евгений Попов, «У него была потрясающая память. Он чётко и ясно знал детали. Он в этом смысле был арбитр безукоризненный: он помнил, как выглядели пакистанские джинсы, что продавали в магазинах в 1955 году. У него есть очень популярные вещи. Понятно «Невозвращенец», который принёс ему мировую славу, но мне чрезвычайно нравятся его «Московские сказки». Он не по википедиям шарился, он всё помнил, как выглядели те или иные предметы, что ели, в какие времена. Его не очень известный роман «Подход Кристаповича» – замечательная книга. Сначала действие происходит в 1930-е годы, потом в сороковые. Про некоего старого еврея, который, как паук сидит дома и по просьбе знакомых борется с ГБ и каждый раз побеждает. Понимаете, Кабаков был настоящий писатель. Сейчас таких почти нет. Ему нравилось получать деньги, но никогда бы он не стал ради успеха торговать своей рожей и судьбой».

Действительно, долгое время Кабаков был известен прежде вссго как журналист – работающий при этом на руководящих позициях в очень известных и престижных СМИ. С 1972 года начал работать журналистом в газете «Гудок».

С 1988 года работал в газете «Московские новости», самой модной, самой крутой в годы перестройки – сначала обозревателем, затем заместителем главного редактора и ответственным секретарём. В 1999 году перешёл в издательский дом «Коммерсант» на должность специального корреспондента и заведующего отделом...

И хотя Кабаков к концу жизни получил немало престижных литературных премий (в том числе и напополам с нашим героем), был сам председателем жюри Русского «Букера», к своей литературной известности относился с большим юмором.

«Все хорошие писатели не узнаны и недооценены. Узнан ли и дооценен ли Пушкин? Народная его известность исчерпывается анекдотом «Му-му» Тургенев написал, а почему памятник Пушкину?» – причем и эта известность неуклонно снижается до нуля.

Дооценен ли Чехов? Кто быстро вспомнит содержание его повести «Три года»? И, заметьте, мы находимся среди культурных людей.

Что вспомнит остановленный вами на улице человек из Достоевского, кроме «Красота спасет мир», что неточно и вне контекста глупо?

И Фолкнер, конечно, жил в глуши, а Нобелевскую получил – но жил так, что подрабатывал – то на местной почте, то в Голливуде, обезображивая классику до уровня сценариев. А что пил, так никакая безвестность этому не помешает…

Я вот считал себя почти известным, а тут литературная девушка подошла: «Простите… Никак фамилию вашу не вспомню. Вы так похожи на Пьера Ришара!» Это я не брился давно, и волосы в стороны торчат»...

О последних годах жизни Александра Кабакова наш герой вспоминает вот что: «У него несколько лет назад начал развиваться Паркинсон. Эту болезнь не лечат. Есть два вида поражения мозга: Паркинсон и Альцгеймер. Он стал всё хуже и хуже ходить, болезнь прогрессировала. Я к нему приезжал в Павловскую Слободу. Он только полчаса усаживался в мою машину, потом мы ехали с ним в какой-нибудь кабак, где я ничего не пил, а он-то выпивал. Не мог уже ходить. Нужно было его помещать в дом инвалидов, и сначала он лежал в каком-то жутком подмосковном заведении, где было пять человек в палате. Затем всё же, благодаря своему ученику Андрею Колесникову, оказался в престижной богадельне около Дома ветеранов кино. Там я его посещал раз или два раза в неделю. Он смотрел телевизор и в окно, читать уже не мог. Но придумал анекдот, расскажу вам: «Едут в поезде два человека. Один страдает Паркинсоном, другой Альцгеймером. «Альцгеймер» говорит: «Куда это мы едем?», а «Паркинсон» ему отвечает «Неважно куда едем. Самое главное, как из вагона выходить будем». Ясный мозг он сохранял до самого конца. С ним можно было беседовать обо всём, как и раньше. Я не говорил: «Ох, ты бедный, мой больной», а, напротив, веселым матом мы друг с другом общались. У него, вдобавок, был диабет, упало давление и его отвезли на скорой в 67-ю больницу, и там он пролежал почти месяц. Царство Небесное!»

Наш герой работал вместе с Александром Кабаковым в «Столичной вечерней газете» (о чем еще будет рассказ), а потом написал целую книгу в соавторстве. Книга называется просто: «Аксенов». Аксенов, Кабаков и Попов в последние годы жизни Аксенова спаялись в некую троицу, где Аксенов был для Кабакова и Попова – старший друг, товарищ и брат, если чуть переиначить идеальные взаимоотношения советских людей, к которым призывал «Моральный кодекс строителей коммунизма». Не случайно лучшая книга об Аксенове, которая так и называется, написана этими его «младшими братьями» и по достоинству оценена литературной общественностью. Ее несколько раз допечатывали, выпустили ее аудио- и электронную версию, она стала в 2012 году лауреатом премии «Большая книга».

Как говорит наш герой сегодня, «Жуткое совпадение! 6 июля 2009 года я лежал в реанимации Боткинской больницы, потому что меня днем раньше хватил инфаркт. Звонок по мобильному. Какая-то тележурналисточка просит прокомментировать смерть Василия Павловича Аксенова и спрашивает, куда послать съемочную группу.

– А что, он умер? – задаю я идиотский вопрос.

Над книгой мы начали работать зимой, когда я уже слегка очухался. Сначала Лена Шубина, которая стала теперь издательской знаменитостью, предложила мне написать книгу мемуаров об Аксенове, но я сказал ей, что Аксенов еще при жизни запретил мне подобным заниматься. «Писать мемуары можно тогда, когда уже ничего больше ты не можешь написать», – сказал он. Сошлись на том, что это будет книга диалогов – об Аксенове, о времени, о себе.

Кабаков жил в поселке Павловская Слобода, я в шести километрах от него на даче. Он приезжал ко мне с диктофоном, и мы записывали наш диалог, вернее – болтовню. Об Аксенове и всем, что было связано с ним: детство, юность, слава, «шестидесятники», алкоголь, женщины, православие и вольтерьянство мэтра, его друзья, старость и смерть. Была строгая договоренность – никаких «домашних заготовок», только «импровизация на заданные темы», которые мы определили заранее. 21 тема, 21 глава. Запись длилась от часу до трех часов. Потом машинистка запись расшифровывала, и начиналось самое мучительное – редактура, сокращение и выстраивание этих глав, поиски документов, что заняло около двух лет».

Представляется, что полифоническое строение книги во многом и обеспечило ей успех – она какая угодно, но не монотонная, не скучная. Кроме авторских, «сугубо субъективных» реплик обоих писателей в нее включено много материала информационного, «объективного». Эта информация также входит в поле диалога. Такая система многих голосов, многих материалов привычна для книг Евгения Попова в большей степени, чем для книг Александра Кабакова, который предпочитал линейную развертку повествования (и, кстати, по нашему мнению, именно кабаковские вещи стали образцом для многих «интеллектуально-жанровых» книг нового времени, начиная с Бориса Акунина).

В самом начале книги Александр Кабаков говорит об Аксенове, его писательской судьбе – но ведь и о своей тоже: «Мы дружили, за что я, например, Васе бесконечно благодарен. Для меня это было такое движение вверх! И не потому, что он мне помогал. Он, надо отдать ему должное, ни разу в жизни, притом что был очень добрый человек, ни разу в жизни мне практически не помог – не складывалось… Да, практической помощи не было. И учебы литературной не было. И вот что я скажу: и слава богу, что не было. А была просто дружба многолетняя. И теперь есть возможность понять что-то про писательскую судьбу. Вот нужно ли было писателю попасть в детдом для детей врагов народа в пять лет, или он мог благополучно прожить счастливое детство и тоже стать писателем? Или, например, нужно ли ему было прославиться в двадцать семь лет и после этого еще пятьдесят лет быть действующим писателем – или достаточно было молодой славы? Или, может быть, лучше, когда не сразу, не так буйно влетаешь в литературу, как влетел он… Или, может, не стоит писать до последней минуты, как писал он… Писательская судьба…»

Говорит Евгений Попов

Мы с Кабаковым не верили, что получим «Большую книгу», даже когда вошли в шорт-лист. Да и другие не верили. «Общественное мнение» полагало, что лауреатом будет митрополит Тихон (Шевкунов) с его книгой «Несвятые святые», которую продавали в каждой церковной лавке и продали, как хвастались издатели, чуть ли не миллион экземпляров. Его осаждало телевидение. Встречи многочисленных читателей (в основном читательниц в платочках) тоже показывали «по ящику». Про него поговаривали, что он является духовником кого-то из «высших», и победа ему обеспечена. Ан нет! Почему? Повод для размышления. Воцерковленный Кабаков тоже желал ему победы и гневался, что, как выразился кто-то, «попа прокатили». Я предложил ему отдать половину полученной нами премии Шевкунову. В ответ услышал нецензурную брань и обвинения в нигилизме.

Продолжение следует…