Солнце всходит и заходит. Часть сорок первая

Мы знаем: по данным лженауки нумерологии «С психологической точки зрения восьмерка рассматривается, как мудрость и терпение, а комбинация из трех восьмерок утраивает силу данных качеств». А вот еще: «Еще в древние времена три восьмерки нумерологи считали числом бессмертия, так как если восьмерку перевернуть, она трансформируется в знак бесконечности. Знаком числа является Скорпион, который способен кардинально изменить реальность. Отправленное во вселенную увеличивается в количестве и возвращается назад. Поэтому если под 888 происходят плохие вещи, их возврат может быть очень болезненным. И еще: «три восьмерки символизируют психологическую зрелость и осознание человеком собственной кармы. Носитель обладает моральным равновесием добра и зла. Человек направляет свою энергию в нужном направлении, благодаря чему сам совершенствуется… Восьмерки символизируют цикличность: человек может ощущать бессилие, которое затем сменяется обновлением». Рецензент Надежда Григорьева, подмечая это число, полагает, что оно стало «шутовским вариантом числа зверя, которое, как известно, читается и сверху, и снизу, и справа, и слева, но не одинаково, а в зеркальном отражении. 888 всегда будет 888, и только переворачивание числа "на бок" даст наложенные друг на друга знаки бесконечности».

Все это подходит для во многом итогового, как мы отмечали, романа. Тем более романа, в авторском предуведомлении к которому сказано, что «Основной целью этого сочинения, написанного на исходе века и тысячелетия, является демонстрация грядущему поколению молодежи страданий и ошибок их "промотавшихся отцов" (М.Ю. Лермонтов). Чтобы молодежь, с одной стороны, гордилась отцами, а с другой – этих ошибок и страданий избегла».

Приключения начались с рукописью с самого начала. Наш герой вспоминает: «Текст 1974 года был у меня в единственном экземпляре, который я весь исчеркал и который я захватил, чтобы не терять времени, в шикарный гэдээровский бассейн района Панков, где раньше проживали немецкие коммунистические тузы и шишки, а теперь временно пребывал я. В бассейне у меня пластиковую сумку с рукописью, пачкой сигарет «Мальборо» и денежной мелочью сперла гэдээровская шпана, и я пришел в отчаяние. Текст мне по памяти было не восстановить, и мое пребывание в Берлине теряло всякий смысл. Секьюрити отказали мне в помощи и на ломаном английском признались, что сами боятся эту шпану. Я напрямую обратился к главарю этого немецкого хулиганья и попросил его помочь мне, а я, стало быть, помогу ему.

– Чем же это вы поможете мне? – удивился этот хлюст на том же ломаном английском.

– А тем, что ты сегодня будешь ночевать дома, а не в полиции. Я – знаменитый советский писатель, живу на бывшей даче товарища Отто Гротеволя, а в сумке у меня был важный документ, и если я его не получу обратно, через час здесь все оцепит штази, и я им укажу на тебя.

– Я не брал ваш пакет, но постараюсь вам помочь, – сказал сообразительный немецкий урка.

«Да, почти десять лет назад рухнула Берлинская стена, а слова «штази», «советский» и «отто гротеволь» до сих пор всем понятны», – подумал я.

– Мы нашли your plastic bag, – сказал он через некоторое время.

Там, естественно, не было ни «Мальборо», ни мелочи, ни даже пляжного полотенца, зато была РУКОПИСЬ! Мы пожали друг другу руки и расстались навсегда».

Обратимся к тексту, прежде всего базовому. Это классическая «обыкновенная история» падения русского интеллигента. Ну как падения? Вознесения к карьерным целям после отказа от идеалов юности. Иван Иванович, будущий крепкий хозяйственник и депутат, расцветший (как мы узнаем из комментариев, после перестройки) в юности увлекался литературой. Даже писал. Участвовал в литобъединении «Кедровник» под началом писателя Попугасова. Рассказ, якобы принадлежащий его перу, «Бессовестный парень», в книге приведен. (Рассказ, конечно, совершенно поповский, весьма изобретательный и издевательский). Но потом взялся за ум, восстановился в брошенном было «политехе» и стал тем, кем, видимо, ему и суждено было стать.

Поворотным пунктом был крайне странный сон, приснившийся Иван Ивановичу под воздействием наркоты (в скобках – номер комментариев).

«Прямо в поднебесье, на опасной высоте были туго натянуты эти самые разноцветные ниточки-канатики – на разной и опасной высоте, разных цветов и оттенков (537). И, вроде бы, внешне совсем не прочные, хрупкие (538), но какие же они не прочные, когда на них вполне свободно плясало громадное количество самых разнообразных личностей (539).

Личности все эти были в основном вида холеного, вальяжного, большей частию с трубками, фильтрованными сигаретами (540). Кто в добротном габардиновом костюме, кто в замшевой куртке и джинсах, попадались и косовороточники в смазных сапогах, но все равно было видно – личности. С седыми шевелюрами и без оных, толстенькие и тощенькие, красивые и безобразные – все они показались Ивану Иванычу до боли в глазах знакомыми (541), а только он почему-то не мог их назвать поименно (542). Они держались уверенно, помогая себе балансировать в пространстве зарубежными и отечественного производства авторучками и пишущими машинками (543). Некоторые плясали грациозно (544), другие неуклюже, пока еще поглядывая вниз. А внизу, насколько глаз охватит, – бесконечная, безобразно расползшаяся грязная лужа гнусного серого цвета (545).

– Это что? – испуганно спросил Иван Иваныч.

– Дерьмо (546), – весело ответил Голос.

– Господи! – сказал Иван Иваныч (547).

– Ну так что? – ласково спросил Голос. – Хочешь у меня на ниточках-канатиках плясать на разноопасной высоте (548)?

– А зачем? – спросил Иван Иваныч (549).

– Как зачем? – удивился Голос. – Будешь всю жизнь плясать на желтых, красных, синих, белых ниточках-канатиках. Плясать, кланяться, улыбаться, варьировать (550) и плясать, плясать, плясать!..

– Но зачем (551)?

– А вот уж не знаю, – неуверенно сказал Голос. – Там... Там, наверное, хорошо, – вслух размышлял он (552).

– Ну и плясать, плясать, плясать, а потом что?

– А потом – что потом (553)? Выпляшешь на одной ниточке положенный по уму срок, выше поднимешься (554), предварительно отдохнув на площадочке. Видишь площадочку?

Иван Иваныч пригляделся. Разглядел и площадочку. Маленькая такая площадочка, где нитки крепятся (555).

– Тут, конечно, тоже немного подплясывать надо. Но заметь – здесь посвободнее, зона отдыха, так сказать (556)...

Действительно, и там кое-кто находился. Шевелили ногами с громадным выражением собственного достоинства (557)».

Однако был и другой сорт обитателей привидевшегося наркоману-дебютанту мира.

«Там, в серой омерзительной грязи молча корчились ОНИ. Иван Иваныч сразу понял, что это – ОНИ. Они, те самые ЗЕЛЕНЫЕ МУЗЫКАНТЫ (618).

Лица их (619) были усталы, злы, напряженны. Нагие тела облеплены грязью. Молча корчились они и тянули руки, но народ безмолвствовал (620), народ кротко глядел вперед (621).

– Почему им никто не поможет? – в отчаянье выкрикнул Иван Иваныч.

– Нельзя, – устало (622) ответил Голос. – Невозможно. Сами должны выкарабкаться (623)... Как Достоевский, как Толстой (624)...

И лица их были усталы (625), злы, напряженны. Молча корчились они, и тянули руки, и рвали струны, в кровь сбивая пальцы, и падали, и шатались. Они корчились, они захлебывались, они тонули в мерзкой грязи, они рвали струны и раскрывали рты (626), но ни одного звука не вырывалось из опаленных ртов (627), и молчали балалайки (628), и молчал народ, и стояла на страшной площади жуткая вековая тишина (629).

На это нельзя было смотреть. Нужно было тут же сойти с ума или повеситься (630).

– А-а-а! – в безумии закричал Иван Иваныч.

И проснулся (631).

Такая вот аллегория. Герой выбрал жизнь пляшущих на веревочках разных уровней карьеристов, а не Зеленых Музыкантов, пытающихся вырваться из ада. Автор, в общем, ему даже слегка сочувствует. Каждому свое.

Покажем несколько комментариев к приведенному фрагменту, чтобы продемонстрировать, насколько они разные.

(620) Цитата из пушкинского "Бориса Годунова". Пушкин, между прочим, обо всем предупреждал, но его не слушали, ошибочно думая, что он шутит. Про Достоевского думали, что он заговаривается. Безгранично верили лишь Л. Толстому, плохо понимая, что он вообще говорит.

(623) Это? Это еще что такое? А это, пожалуй, сентенция в духе запоздалой к 1974 году эстетики западных молодежных бунтов и революций 1968 года, прокатившихся от Беркли до Праги и включивших в себя выход крохотной группы смельчаков на Красную площадь г. Москвы в знак протеста против "братской помощи Чехословакии". Одновременно это, конечно же, – Россия, и в этом смысле "Зеленые музыканты" – почвенническое сочинение.

(628) Да что же это такое?! Какие еще, к чертовой матери, "балалайки"?!

(629) Шумят столичные витии.

Та-та-та-та-та-та-та-та.

А там, во глубине России,

Там – вековая тишина.

Как только вернусь в Москву, обязательно выучу эти стихи наизусть, а то прямо стыдно перед читателями, что я не помню, кто их написал. Вот оно, наконец-то, и сказалось, отсутствие гуманитарного образования. Вот же коммунисты, перегородившие мне дорогу к подлинной культуре, отчего я и пробавляюсь всю жизнь ее эрзацами.

(631) И правильно, между прочим, сделал. Так-то оно и лучше – и для Ивана Иваныча, и для нас с вами, дорогой читатель!

Как видим, тут и «разъяснения» цитат (мало что разъясняющее), и просто эмоциональные восклицания, и публицистические замечания.

«Подлинная история «Зеленых музыкантов» таит в себе много загадок. В основном они вызваны его изначально «двойной» природой. Да, с одной стороны это комментарий «настоящий», познавательный, но с другой – он играет с читателем в «свою игру». Например, как замечает Надежда Григорьева, «Попов разворачивает шутовскую, но довольно полную картину литературного быта второй половины XX века. Комментарии тасуют карточную колоду сведений: от размера гонораров в "Литгазете" до подробной детализации быта графомана, вынужденного из-за скудной жилплощади писать стихи, сидя на унитазе. Карнавализованные исследования судеб отдельных русских писателей соседствуют с комизмом самого сопоставления их творческой работы. Комментарий № 483 ["У меня мать умерла, – сказал Иван Иваныч. – Да? – Попугасов сделал озабоченную мину (483)"] разрастается во "вложенный" 25-страничный роман под названием "Мина", посвященный сравнительному анализу литературной производительности трех писателей, каждый из которых пишет свой роман под названием "Мина".

Кстати – это та самая «Мина», которая могла стать настоящим, большим романом о войне (мы упоминали об этом в прошлой главе). А стала важной частью «Музыкантов…» – и уж конечно, не пародийной, как полагает рецензент. И еще, немаловажно, что «мина» одинаково звучит на финском, немецком и русском языках. Но и не на сто процентов серьезной – тут, скорее, мы можем говорить об отстранении героя-рассказчика от автора и обычной для Евгения Попова самоиронии. (Мотив мины силен и в «Накануне Накануне» – мину изобрел Инсанахоров, за что получил Нобелевскую премию, с миной сравнивается и он сам – рвануть должно было в России и т. п.).

Писали о «Музыкантах...» довольно много, и довольно по-разному. «Исследователи, говоря о творчестве писателя, придерживаются разных точек зрения. Одни полагают, что роман Е. Попова – это пародия на комментарий, где стирается граница между академическим изданием и народно-шутовским, и порождается «тем самым в рамках многоаспектной пародии новый романный жанр». Другие считают, что писатель в своем произведении предложил перспективное, творческое использование приема комментирования. Первая, романная, часть в целом вполне традиционна, комментарий же «расширяет пространство романа, ограниченное возможностями изображения, до свободной дополнительной информации, до прямой публицистической оценки изображаемого. Таким образом, используя прием «комментария», закрепившийся за постмодернистской литературой, Попов создает, совмещая «старый» и «новый» опыт, «тезис» традиционного повествования и «антитезис» романа-комментария». Некоторые, напротив, склоняются к тому, что «записи его бессвязны», по принципу «что на душу придет» (тут тебе и водяра, и сибирские похождения, и женщины, и круизы по мировым столицам с воспоминаниями в духе известного «и сам Марсель Марсо ей что-то говорил», и еще много иного)». Эти мнения обобщила в своей работе «Метатекст в романе Е. Попова «Подлинная история «Зеленых Музыкантов» Елена Баринова.

Сама она пишет следующее: «Такой эксперимент создает скорее формальный (поверхностный) эффект, нежели серьезно углубляет содержание. С одной стороны, комментарии весьма дополняют и разнообразят фактографический материал, представленный в «Зеленых музыкантах», дают фон, расширяют контекст. С другой стороны, их обилие, относительная самостоятельность и условная связь с претекстом как бы упраздняют последний, опустошают его. А своеобразная манера письма, литературный стеб, в свою очередь, подвергает сомнению документальность фактов и имен. Уже в самом начале читатель находит следующую пометку (к комментариям): «суть которых заключается в том, чтобы Васе (см. комментарий 75) никогда больше не было страшно». Да и сам Попов определяет жанр произведения как роман-комментарий (а не историческая хроника, например).

Продолжение следует…