Солнце всходит и заходит. Часть тридцатая

ГЛАВА XII. ПЕРВАЯ КНИГА В РОССИИ

Сто тысяч любовей

 В 1989 журнальные публикации у нашего героя пошли, что называется, косяком. В журнале «Волга» (где в 1988 уже вышла подборка рассказов) была напечатана – впервые – «Душа патриота, или Письма к Ферфичкину». Для подготовки публикации наш герой выезжал в Саратов. Рассказы напечатаны и в альманахе «Зеркала» (издательство «Московский рабочий»), и в альманахе «Стрелец» (издатель – известный деятель «второй культуры» Александр Глезер). Да и много еще где.

Но самое главное – в издательстве «Советский писатель» вышла первая книга Евгения Попова на родине. Сборник рассказов «Жду любви невероломной» с прекрасными иллюстрациями Сергея Семенова (их принес в редакцию сам Евгений Попов). Отличным тиражом – 100 000 экземпляров. Среди прочего это означало повышенный гонорар – в районе 5 000 рублей. Огромная сумма для вчерашнего изгоя. Да, собственно, и для всякого советского человека.

Несмотря на «вегетарианские» времена, книгу пришлось «пробивать». Как всегда, помогло несколько обстоятельств и несколько людей, поддержавших проект. Например, будущий министр культуры Евгений Сидоров, краем участвовавший в антиметрОпольской кампании (и ставший единственным, кто потом за это извинился). Пользующийся влиянием в издательских кругах, он помог нашему герою. Удачно совпало, что редактором книги стала Ольга Ляуэр, жена тоже «запрещенного» писателя Сергея Каледина. Каледин и сам горячо поддержал книгу.

Интересный спор разгорелся относительно состава сборника. Наш герой, то ли стесняясь, то ли нарочно, чтобы проверить, включил в состав несколько не лучших рассказов. Так редактор их все вычислила, указала автору, и в книгу вошли действительно сильные вещи. И «ранние» – 60-х–70-х, и новые, из начала 80-х. В отличии от американской книги, собранной, как мы отмечали, во многом почти случайно, здесь подбор был строгим. Многие рассказы из этой книги переиздаются и по сей день. Дебют (а для самой широкой аудитории это был действительно дебют) был, что называется, ударным.

Кстати, гораздо позже, в ЖЖ разгорелась целая дискуссия – кто же автор слов песенки, звучавшей в 60-х и давшей название рассказу, а потом и сборнику? Общими усилиями удалось прежде всего найти ее текст. Вот он.

Раскидал осенний лес рубли целковые.

Столько золота – граблями собирай.

Только девушки теперь все бестолковые:

Вместо золота любовь им подавай.

Любовь, любовь, любовь им подавай.

Что жемчужная наколка, что мне бархатный сафьян

У меня любовь, как Волга, ей бы в пару океан.

Жду любви невероломной, а такой большой, такой огромной

Как сиянья солнца океан.

Облака плывут, как перья лебединые,

Улетают журавли в далекий край.

Мне бы слово услыхать одно единое.

Услыхать – а там хоть помирай.

А там, а там, а там хоть помирай.

Что жемчужная наколка, что мне бархатный сафьян

У меня любовь, как Волга, ей бы в пару океан.

Жду любви невероломной,

а такой большой, такой огромной

Как сиянья солнца океан.

Так вот, это "Трио девушек" из оперетты "Сто чертей и одна девушка", музыка Тихона Николаевича Хренникова, текст Евгения Евгеньевича Шатуновского. По радио, кстати, ее исполняла с большим успехом без всякого трио Майя Владимировна Кристалинская.

В рецензии на книгу (опубликована во все еще эмигрантском журнале «Континент») Кира Сапгир увлеченно писала:

«Тебе выбрасывают, ошеломляя, пригоршней все это, спеша сказать все как есть, скороговоркой... Все как есть? А не похоже ли эта словоохотливость на обман – на первый взгляд, сказать все, с тем чтобы утаить главное? И где оно, главное, и отчего автор тебя обманывает? Читатель остается чуть не обиженным – глумится над ним, что ли, автор? И где ловушка? А может, она и заключается в том, что ее на самом деле – нет? И, ошеломленный, читает он, читатель, названия рассказов, вроде: «За жидким кислородом», «Отрицание жилета», «Хорошая дубина»...

Подобная чертовщина, обрядившаяся в наивную прозодежду, – отрицает и высмеивает само умение пародировать и иронизирует над самой иронией, к которой мы так привыкли, что без ее приправы уже и не можем переварить ни один литературный пирог, заваренный на дрожжах общественной пользы... И стоит лишь испугаться – видишь, маски-то вовсе нет. Есть просто рассказчик-автор – вот он, в виде персонажа в его новой книге, – художник Сергей Семенов, видно, друг-приятель, создал несколько нежных шаржей-иллюстраций: на пизанском сооружении из стульев, бутылок, стаканов – босой, охотник с колесом от телеги на плече... странник с пойманными собачками, привязанными к посоху, – на голове поярковая шляпа с зеленой веткой.

И постепенно начинаешь понимать, что все это – и проза вроде бы как у «деревенщиков», и «исповедальная» – в стиле писателей поколения 60-х, и народная вязь – все это так и есть – только на другом витке... Но, не успев понять это, опять натыкаешься на ловушку: ведь эпический рассказ со всеми этими стилями на самом деле – ни о чем, о каких-то неважных домашних историях, нарочно выхваченных из жизненного контекста. И, обомлев, читатель сомневается: а имеет ли право отражаться в литературе такая реальность? Но ведь отражается же!? А как бы посмотрели Эсхил и Расин на творца Акакия Акакиевича? И – новая злая шутка: раз этот лишенный литературной логики мир имеет право на существование, существует – значит, он – настоящий, в котором ты живешь. И, отрицая написанное, ты вычитаешь настоящий мир из себя самого! Ты – необязательная деталь в мире, где ты не можешь не ощущать себя центром вселенной. А уж не борется ли автор с человеческой гордыней?!

А что, если он хочет научить тебя любить ту взвесь мелочей и пустяков, из которой и складывается на самом деле наша настоящая жизнь? Не великие страсти, а повседневность способствуют добыванию общечеловеческой морали буквально из всего (так народные умельцы могут выгнать из чего угодно самогон). И тогда до тебя доходит, что этот мир микрорайона, заменившего зощенковскую коммуналку, описан с теплом и жалостью к тем, кто имеет право на самое пристальное внимание, – к современным маленьким людям. «Человеку иллюзия нужна, а не свобода, – говорит один из героев Е. Попова. – Дай нашему столяру иллюзию, и он будет рад и доволен. А дайте ему свободу – он разрушит все и в первую очередь самого себя...»

Увы, в самом ближайшем будущем так и оказалось!

Возвращение нашего героя в официальную культуру и утверждение там в качестве одного из лидеров ее «новой волны» продолжалось, что называется, по нарастающей. Наш герой вскоре стал одним из членов общественной редколлегии по новой прозе в издательстве «Московский рабочий». Именно в «Московском рабочем» вышли уже в 1990 году книги Виктора Ерофеева и Анатолия Гаврилова. (Вышел первый сборник «новой женской прозы» «Не помнящая зла», где дебютировала с рассказами Светлана Василева). Тоненькие сборники, печатных листов по 5, но настоящие книги! В том же издательстве была опубликована книга «Прекрасность жизни». В 1990 году никаких идеологических преград не имелось, правда, Нина Буденная, дочь маршала, работавшая в издательстве, дружески приговаривала нечто вроде «вот попались бы вы папашиным, они бы вас уважили….». Но для «папашиных» – правоверных коммунистов и сочувствующих им силовиков – те времена были, естественно, совсем не подходящими. Любопытно, что в духе новейших веяний предполагалось «слепое рецензирование» рукописей – но Сергей Чупринин, к которому «Прекрасность» поступила на рецензию, автора, конечно же, узнал сразу. Да и трудно было не узнать – к концу 80-х формирование уникального идиостиля прозы Евгения Попова было уже завершено. И это был действительно уникальный стиль, крепкий сплав высокого, низкого, официозного и интимного...

Над «Прекрасностью жизни» наш герой работал с редактором Михаилом Холмогоровым, причем редактор впервые был настроен еще более радикально, чем автор – в плане той информации, которую совсем недавно иначе как клеветой на советскую власть не именовали. Книга получилась солидная – самая толстая у автора на тот момент, 416 страниц. Оформлена была стильно, по-современному (художник все тот же Сергей Семенов) – черно-белая, большой портрет автора «в образе» на обложке (шляпа, борода, свитер, газета «Правда» в руках). Креативные, как сейчас сказали бы, шрифты. Правда, бумага не очень – ближе к газетной. Новые времена были все ближе! Однако и тираж, 75 тысяч, и гонорар оставались вполне еще советскими. Как и цена, указанная на обложке 1 рубль 60 копеек.

Это мы забежали немного вперед. Вернемся в 1989-й. Перестройка в сфере культуры шла к своему расцвету. Печатали авторов, ранее ходивших в слепой машинописи. «Самиздат» стремительно прекращал существование. Из всех окон звучал Высоцкий и совсем недавно запретный русский рок – да что из окон, тот же репертуар был и у внешне вполне правоверных советских телеканалов.

И – примета того времени – начались многочисленные творческие вечера. Посвященные как живым авторам, так и новым классикам – например, Булгакову, Мандельштаму и Гумилеву. Многие из них проходили у советской интеллигенции по разряду «не может такого быть». Например, состоявшийся в начале 1989 года в Доме архитектора творческий вечер Василия Аксенова – по понятным причинам отсутствовавшего на нем. Эмигранта! Врага государства! В самом сердце Москвы – в непосредственной близости от дома Брежнева! Организатора этого мероприятия еще вызывали в КГБ – но уже ничего не сделали. Как ничего не сделали и телевидению, на котором наш герой в компании Андрея Мальгина несколько раз упомянули Василия Павловича. Причем как в том, так и в другом случае исход дела был непонятен, и у ответственных лиц был повод поволноваться….

Начались встречи с читателями авторов альманаха «Метрополь» – сам альманах будет издан несколько позже. Конечно, это было своего рода парадоксом – легальные, многолюдные встречи с авторами де-юре запрещенного издания. Но тогда на такие мелочи внимания никто не обращал, более того, они активнейшим образом привлекали публику. Виктор Ерофеев обожал эпатировать публику (в том числе весьма солидную, возрастную) исполнением со сцены своих смелых – ну или, по-простому, непристойных рассказов, вроде «Персидской сирени». Самым масштабным был вечер «МетрОполя» в крупном ДК на Электрозаводской (именуемом теперь «Дворец на Яузе»). В том вечере в качестве иностранного гостя присутствовал уникальный человек – составитель «Энциклопедического словаря русской литературы с 1917 года» немецкий славист Вольфганг Казак. Уникальность его издания (вызвавшая сильный гнев советских литначальников) была в том, что автор совершенно справедливо не делил русскую литературу на эмигрантскую/советскую, или антисоветскую/официозную. В его словаре, между прочим, были писатели самые разные – включая и деятелей подполья, и самого Леонида Ильича Брежнева. И вот что там говорилось о нашем герое (цитируемое издание словаря вышло в 1988 году): «Рассказы П. показывают человека в сов. действительности, причем внимание автора обращено на людей, живущих в тяжелых условиях. Не какая-либо необычная ситуация в ходе искусно построенного сюжета создает особенность краткой прозы П., но внимание к повседневности и умение докопаться до человеческой глубины в повседневном. Он показывает русского человека, готового снова и снова приспосабливаться к недостойным обстоятельствам, которые не меняются. «О пугающем говорит он обыденно и даже как бы монотонно» (В. Иверни). Рассказы П. радуют многообразием, что относится как к выбору судеб и персонажей, так и к повествовательной манере, в которой соседствуют трезвый реализм, трагикомическая ирония и расширение повествовательной перспективы методом сказа». В тот раз участникам мероприятия даже выплатили гонорар. «Новая литература» действительно вставала в один ряд с официальной, что еще полгода-год назад казалось невероятным.

В 1989 году в Советский Союз впервые после эмиграции приехал Аксенов. Он все еще оставался в положении человека, лишенного советского гражданства, потому приехал как американский гражданин, был официальным гостем американского посла Джека Мэтлока (своего друга). И жили Василий и Майя Аксеновы в тот приезд именно в резиденции посла Спасо-хаусе. В Шереметьеве автора «Затоваренной бочкотары» ждала триумфальная встреча. Репортеры программы «Взгляд» проникли в зону прилета, формально – за пределы СССР, и, несмотря на протесты охраны, снимали у выхода в зал. «Здравствуйте, Василий Павлович! Приветствуем вас в Москве!». Василий Павлович вел себя солидно, как и полагалось особо важной персоне, которой он, несомненно, воспринимался в СССР.

Накануне визита – 5 ноября 1989 года – Аксенов дал обширное интервью американской телекомпании National Cable Satellite Corporation (NCSC). Он ехал на родину, полный надежд. О чем и рассказал ведущему Брайану Лэмбу.

"– А как насчет Михаила Горбачева? – допытывался журналист, – Что отличает его от других лидеров?..

– Знаете, с моей точки зрения, Горбачев – чудо. Мы… почти потеряли надежду на какое-то развитие… Всё выглядело мертвым, особенно компартия. Коммунистическая партия была трупом, и мы не верили, что она способна породить кого-то способного активно действовать.

– Как же это случилось?

– Это чудо. Просто чудо."

Наш герой в торжественной встрече не участвовал. Как когда-то, уже почти десятилетие назад, они с Аксеновым просто созвонились – и встретились (сначала в американском посольстве на приеме, а потом дома). Ощущения долгой разлуки, в общем, не было. Они были в постоянной переписке, и наш герой знал много подробностей американской жизни Василия Павловича, например, о сложных отношениях с Иосифом Бродским (как известно, Бродский «торпедировал» публикацию романа Аксенова «Ожог». Впрочем, как вспоминает славист Ольга Матич, знакомая и нашему герою, «нобелиат» благоволил только к своим, питерским, например, Довлатову – или к писателям, кто пишет заведомо хуже его самого. Аксенов ни к тем, ни к другим не относился). Кстати, о нашем герое Бродский отозвался как-то раз вполне положительно… В тот раз они долго бродили по перестроечной Москве. Аксенова узнавали – он был популярен и сам по себе, как знаменитый писатель, и как медийная личность. Плюс от эмигрантов, которые тогда в основном только присматривались к перестроечному Союзу ожидали чего-то совсем особенного… Типа, приедут, и порядок наведут, покажут, как надо жить, ведь они вроде и наши, и не наши, «знающие лучше» (этот фокус прошел на ура в Прибалтике и отчасти в Восточное Европе – но не у нас, уж не знаем, к добру или худу). Так вот – на Патриарших прудах Аксенова узнали несколько совсем молодых людей обоего пола, распивавшие на садовых скамейках пиво или другие пока еще запрещенные напитки. Они буквально осадили Аксенова в жажде автографов. А какой-то парень протянул Аксенову для росписи собственный паспорт! Паспорт, мол, поменяю, ерунда вопрос, а автограф останется! Аксенов расписался. Было видно, что внимание публики ему льстило, но, конечно, не обольщало – он прекрасно знал себе цену.

Вскоре, осенью того же 1989 года, Аксенов станет крестным отцом сына нашего героя – Василия.

Ну а дальше все известно. В 1990 году в журнале "Юность" (в номерах с 1 по 5) впервые в Советском Союзе был опубликован самый антисоветский роман-антиутопия Аксенова «Остров Крым», что было невозможно себе представить до освободительной Перестройки Горбачева. В том же году издательство "Огонёк" печатает не менее крамольный роман "Ожог".

В 1990 году Михаил Горбачев своим президентским указом вернул Аксёнову советское гражданство. Отныне он мог свободно приезжать на родину. До конца своих дней Аксенов жил, что называется, на три дома: Россия – Америка – Франция.

Продолжение следует…