Солнце всходит и заходит. Часть двадцать седьмая

ГЛАВА XI

«ПЕРЕСТРОЙКА – ВАЖНЫЙ ФАКТОР»

Дебют в «Юности»

Была такая частушка – как понимаем, образца 1986 года.

Перестройка – важный фактор,

Но не выдержал реактор.

Вся Европа кроет матом

Наш советский мирный атом.

Вскоре не выдержит реактор и покрупнее имеющегося в виду – вся страна. Ну а пока первые перестроечные изменения встречались кем с восторгом, кем с недоверием. Может быть, кому-то и вовсе было все равно, но интеллигенция рефлексировала по поводу новых веяний активно.

Полуподпольная жизнь нашего героя, особого восторга по поводу горбачевских заявлений поначалу не испытывающего, тем не менее, подходила к концу. Как говорит он сам, «перестройка» началась для меня не с Горбачева в шляпе, который ездил по городам и весям СССР, твердя заученное «больше социализма», а с публикации моего короткого рассказа в разделе сатиры и юмора журнала «Юность» (1986).

Тут действительно целая история, размером с тот самый рассказ. О нем мы еще скажем, а пока слово новоявленному (в те времена) автору «Юности»: «Как уже известно читателю, я, выгнанный из Союза писателей, с параноидальным упрямством носил и рассылал по разным редакциям свои сочинения и везде получал «отлуп». А вот в 1985 году, когда помер хворый Черненко и воцарился здоровый Горбачев тут же что-то стало неуловимо сдвигаться, и в журнале «Юность» меня не послали куда подальше, а стали медлить и отвечать неопределенно типа «посмотрим», «читают, «ждите». Вот я и ждал, наведываясь в редакцию примерно раз в месяц и каждый раз слыша упомянутое.

Вдруг я однажды прихожу в редакцию со своим обычным вопросом, и на меня волком смотрит зав. отделом публицистики журнала Юрий Зерчанинов, про которого я знал, что он фотограф и муж комедийной артистки Клары Новиковой. «Не будет вашей публикации», – заявляет он мне, переходя на «вы». – Почему? – Вы сами знаете, а если не знаете, спросите Андрея Дмитриевича». – «Сахарова?» – хотел сострить я, но понял, что шутки в данной ситуации неуместны и вскоре уже стучался в дверь главного редактора «Юности» Дементьева Андрея Дмитриевича.

«Да, не будет публикации, – подтвердил он. – Потому что ваши рассказы уже неделю каждый день читают по «Би-Би-Си», собрание сочинений, можно сказать…»

– И это сколько же раз мне придется за одно и то же отвечать? – корректно взвыл я. – Там читают рассказы из «МетрОполя» и моей американской книжки, за что я уже понес наказание.

– А откуда я знаю, старые или новые? – резонно возразил мне Дементьев, и я дал ему толковый совет обратиться в КГБ, там наверняка всё знают.

– Что ж, пожалуй, так, – задумался Дементьев, а я вышел.

И – свершилось. Не помню в каком номере, но вскоре у меня в «Юности» напечатали рассказ. Этому предшествовали и другие события.

Вдруг мне позвонил начальник отдела сатиры и юмора Х., полную фамилию которого я здесь приводить не стану, чтобы его задним числом не позорить. Ведь он, естественно, сейчас среди «передовых и прогрессивных». Он велел мне срочно приехать в редакцию, «возникла проблема с версткой». Рассказ мой назывался «Тихий Евлампьев и Homo futurum». Не ахти какой рассказ!

– Почему фамилия персонажа Евлампьев? – испытующе спросил он, глядя мне «глаза в глаза».

– Потому что я ее придумал, – честно ответил я.

– А вы знаете писателя Курчаткина? Знаете, что фамилия главного героя его нового романа Евлампьев?

– Курчаткина знаю, роман не читал, причем здесь я?

– Это – проблема. Вы ее должны решить, – настаивал Х.

Короче говоря, мне пришлось при нем же звонить Курчаткину и долго с ним объясняться. Сначала он думал, что я просто-напросто пьян средь бела дня, потом обиделся, что я не читаю то, «что пишут товарищи».

Еще короче – Курчаткин разрешил мне Евлампьева. Тут в комнату зашел еще кто-то из журнального начальства. Например, ответственный секретарь Леопольд Железнов. Начальник сатиры-юмора поделился с ним своими тревогами. Железнов сказал:

– Ерундой не занимайся.

И вышел.

Окрыленный Х. отчего-то стал очень доволен, но потом опять погрустнел.

– А давайте мы все-таки заменим фамилию. Придумайте, чтобы в ней было девять букв, как в «Евлампьеве».

– Пожалуйста, Евстафьев, – брякнул я и тут же с ужасом подумал, что сейчас меня начнут обвинять в том, что я глумлюсь над Виктором Петровичем Астафьевым.

Довольный моей сговорчивостью начальник сатиры-юмора зачеркнул, вписал, и вскоре «ЕВСТАФЬЕВ» уж появился в этом модном журнале. Дементьеву спасибо. Его ПОСТУПОК я никогда не забуду. Мог бы ведь, как остальные, и «бритвой по глазам» (анекдот про Ленина)».

Рассказ между тем, несмотря на нынешнюю авторскую оценку, весьма примечательный (он войдет и в первый советский сборник Евгения Попова «Жду любви невероломной», до которого всего-то три года…). Цитируем рассказ по позднейшей публикации, в которой автор все принудительно привнесенное вернул на место.

Зачин у рассказа традиционный для Евгения Попова: сказочно-анекдотный. «А вот какой случай вышел с тихим инженером Евлампьевым, когда он ласковым июльским вечерком вышел на асфальт своего каменного квартала, чтобы подышать немного свежей прохладой, озаренной неземным сияньем далекой луны, снять с себя напряжение рабочего дня, прошедшего в ругани с нахрапистым представителем заказчика, приготовиться к волшебной июльской ночи с молодой женой Зиной, чертежницей, которая в данный момент, разобрав постель, раскладывала на белой скатерти пасьянс, нежно сказав Евлампьеву на прощанье: «Ты смотри, Гришенька, далеко не уходи, а то я за тебя боюсь…»

Однако, как можно догадаться, все случилось несколько иначе. «Тихий» Евлампьев встречает некоего немолодого человека в габардиновом макинтоше. За пивом (которым обеспечил в неурочный час инженера незнакомец за маленькую мзду), выяснилось, что человек в макинтоше якобы живет совсем без денег. Именно поэтому он, как явствует из названия, человек будущего. Безусловно, читатель того времени не может в связи с этим героем не вспомнить официальную доктрину о советском будущем – то есть, о коммунизме. По поводу того, что там все будет бесплатно, и самих денег не будет, а будет сплошное удовлетворение потребностей, ходило множество анекдотов. И рассказ Евгения Попова – как раз из этого разряда. Как же человек будущего (читай – коммунистический человек будущего) умудряется прожить без денег в социалистическом настоящем?

«А я иду, например, в книжный магазин, где какая-нибудь персона важно листает перед покупкой прекрасные репродукции – например, того же западного Пикассы, ценою в 160 рублей книжка. Я тогда пристраиваюсь со спины и тоже их все смотрю, обогащая кругозор. И глаз мой увлажняется, увлажняется, а лицо сияет от духовной радости».

«Я вам расскажу про одежду. Я ведь убедился, что и одежду, как это ни странно, совсем не надо покупать. Потому что нынче все покупают новую одежду, а старую куда им девать? В комиссионку – да кто ее там купит? Барахолки закрыты. Вот они и отдают ее мне. Вот вы посмотрите – какой на мне макинтош солидного производства, а какая на мне кепочка, вышедшая из моды в 1964 году, а какие на мне остроносые ботиночки, которые нынче никто не носит?»

Сегодня мы видим в этих заявлениях своего рода борьбу с потреблением, разумное ограничение потребностей и т. п. Модные у западных «леваков» лозунги. Тогда это воспринималось как издевательство – ведь большинству советских людей о материальных благах, от которых отказывается «человек будущего» можно было только мечтать. Более того, эта мечта, это фатальное «недопотребление» мощно сыграет на крах советской системы и всей страны. Да и ощущаться как основной тренд жизни «простых россиян» будет многие десятилетия. Не осознавая того, автор угодил в важнейшую болевую точку социума, причем точку «долгоиграющую».

«Ведь скоро денег ни у кого не будет… я являюсь прообразом человека будущего. Ох, меня потом вспомнят, меня потом вспомнят! Вспомнят, что был такой один первый чудак, у которого не было денег в то грозовое время, когда они у всех были. Ох, вспомнят!»

Понятно, что энтузиаст имел в виду коммунистическую утопию – но угадал с будущей эпохой первоначального накопления. И в пору великой бедности 90-х, полагаю, не один читатель вспоминал тот рассказ из «Юности»… (Не беда, что автор, по сути, разоблачал странного гражданина как попрошайку, под предлогом высоких речей «разводящего» собеседников на некие не очень большие суммы – таких «идейных попрошаек», в которых превратились многие интеллигенты мы видим до сих пор).

Евгений Попов добрым словом вспоминает Андрея Дементьева, тогдашнего редактора журнала. Все же в 1986 году это была «та еще» «Юность», которая вела прямую линию от катаевского журнала, жадно читаемого пытливым подростком в далеком Красноярске...

Но лиха беда начало! После «Юности» нашего героя позвали печататься в «Новый мир». Туда как раз вернулся и стал заведующий отделом прозы Игорь Виноградов, который некогда ушел из журнала в знак протеста против снятия Твардовского (наш герой видел его раньше, случайно, еще до всех «метрОпольских» скандалов – он зашел в редакцию, где обсуждалась возможность публикации сборника абсурдистских пьес, конечно, в то время тоже абсурдная). Теперь они встретились в редакции «Нового мира». Вот как это вспоминает Евгений Попов: «У Игоря Ивановича на столе лежал лист бумаги, исписанный с двух сторон вопросами ко мне. «Ну, сейчас начнется, – приуныл я. – Пьянство нельзя, грубые слова нельзя…» Мне все это напомнило визит в КГБ по делу Козловского, где следователь Попов тоже приготовил для встречи со мной листок с вопросами.

– Женя, вы сознательно употребляете в речи персонажа слово «ложить»? – спросил вдруг Виноградов.

– Сознательно, – потупился я.

– Вопрос снимаю, – сказал Виноградов.

И так далее. Большинство вопросов-претензий ко мне я оспорил и объяснил, но пару действительно точных замечаний принял с благодарностью».

Более того, по словам нашего героя, Виноградов был Божьей милостью редактором. «Для меня «Божьей милостью» это тот редактор, который знает мой текст лучше меня, но не лезет меня исправлять или учить «писательскому мастерству». Такими же были Берзер, Борисова. Такие редакторы были тогда редкостью. В основном редакторы были тогда предварительные цензоры, держащие нос по ветру в чаяние, «как бы чего не вышло». Виноградов вскоре вновь покинул «Новый мир», не сойдясь во мнениях с Сергеем Залыгиным, который, кстати, славно громил вместе со всеми «МетрОполь» и, в частности, написал обо мне, что я графоман, и он не принял бы меня даже в Литинститут. Чуть-чуть опоздал, меня и без него два раза не приняли. Инна Лиснянская рассказывала, что когда она его потом упрекнула «за меня», он со вздохом признался: «Был грех». Я его, кстати, никогда не читал. Игорь Виноградов был одним из основателей Русского ПЕН-центра. Это многие попытались в свое время забыть и изрядно в том преуспели. Кроме того он вместо своего друга Владимира Максимова вскоре стал редактором антисоветского «Континета», переместившегося для издания из Парижа в Москву. Вечная память! Большая подборка вышла у меня тогда в «Новом мире» (1987), и предисловие Шукшина наконец-то было напечатано без купюр».

Публикации в периодических изданиях постепенно становились для Евгения Попова тем, чем и должны быть – не сенсацией, а нормальным, практически повседневным завершением писательского труда, выходом на широкую аудиторию.

Параллельно «пробивался» и «подельник» нашего героя по «МетрОполю» Виктор Ерофеев. Он пошел по научной линии – публиковал свои литературоведческие работы (в 1990 году многие из них выйдут под одной обложкой – в книге «В лабиринте проклятых вопросов»). Ну а теперь было важно восстановить несправедливость с исключением из Союза писателей – что и было сделано.

Говорит Евгений Попов

В 1988 меня восстановили с сохранением стажа в СП СССР и даже пытались взять с меня взносы за десять лет отсутствия в оном. Дама, оформлявшая меня, спросила, в каком году я был впервые опубликован. Я ответил, что в 1959, это была подпись к фотографии. «А художественная проза? – спросила дама и, услышав цифру 1962, поздравила меня, что я уже выработал писательский стаж, и будь мне в 1988 году 60 лет, мог бы уже уйти на пенсию. Так я из вечно «молодого писателя» стал ветераном. Спасибо, как говорится, родной Советской власти.

Продолжение следует…