Солнце всходит и заходит. Часть двадцать третья

Андерграунд и «Каталог»

Итак, наш герой был окончательно, как казалось недругам, а иной раз, пожалуй, и ему самому, отторгнут официальной литературной жизнью. И – погрузился в подполье. То есть, андерграунд.

Оказалось, что «андерграунд» в это время, на рубеже 80-х, стал мощной структурой. Не антисоветской, а вот именно что НЕСОВЕТСКОЙ «второй культурой». В это время структура этой культуры была уже разветвленной, весьма сложной и неоднозначной. Как писал Осип Мандельштам, «есть многодонная жизнь вне закона». Первая попытка андерграундного движения, да и самиздата, приходится на 60-е годы («Гиршфельдовцы», как мы видели, попали здесь в нужный поток). Окончательно всё стало складываться после 1968 года, когда уже никаких иллюзий не было ни у кого. Появились различные писатели, которые не печатались в официальных издательствах и журналах даже и не хотели там печататься. Если наш герой хорошо относился к журналу «Юность», то, например, Д.А. Пригов демонстративно заявлял, что даже не знает, где находится его редакция. В одном Питере издавалось около десятка подпольных литературных журналов. Причем, как вскоре заметил наш герой, в «андерграунде», как и в официальном Союзе писателей, были свои литературные генералы, середняки, графоманы и стукачи. Свои салоны и свои «светские львы». Своя система ценностей. Свои меценаты – в том числе международные (дипломаты, корреспонденты, деятели культуры). В качестве порицания можно было услышать, например, следующее: «Стихи твои, товарищ, такое дерьмо, что их можно даже и в журнале «Юность» напечатать» (да, этот журнал к 80-м годам стал своего рода мерилом пошлости и соглашательства!). Надо сказать, Евгений Попов после «МетрОполя» сразу же стал и здесь, в «андерграунде» видной фигурой. «Низвергнутый из Союза писателей СССР я вдруг оказался не на дне, а в чрезвычайно симпатичной новой реальности, где мне уже был теперь доступ на Малую Грузинскую и в мастерские тайных художников, где сочувствующие стакан наливали и делились рукописями, чтобы читать и обсуждать – доживет ли Советский Союз до 1984 года, а если доживет, то как тогда нам прикажете жить?»

Жизнь в подполье кипела. И как-то само собой разумеющимся образом в жизни нашего героя возник новый подпольный «проект», альманах «Каталог», уже третий в его жизни после «Гиршфельдовцев» и «МетрОполя». Его придумали друзья-писатели Николай Климонтович и Евгений Козловский и позвали нашего героя уже именно как видного деятеля неофициальной культуры. Хотелось сделать не то, чтобы второй «МетрОполь» – но орган именно нового литературного поколения. Все участники были молоды. Большинству не было и сорока. Может быть, поэтому над «Каталогом» с самого начала витал некий дух авантюризма.

Как вспоминает наш герой сегодня, «Климонтович нашёл меня на Юге, около Сочи, куда я поехал купаться в море. Туда приехал Климонтович. Мы с ним день пили, а потом пошли на пляж, и настолько всего боялись, что переписывались бумажками, которые тут же сжигали. Это была глупость стопроцентная, потому что кому мы нужны были, непонятно».

Наш герой согласился на новый проект, хотя знал, что ничем хорошим это для него не кончится. Может и не каждую секунду, и не на пляже, но КГБ подобными затеями интересовался живо. Гэбэшники ходили по писателям и информировали их на всякий случай, что первым «МетрОполем» занимался Союз писателей, но если появится № 2, то он уже целиком будет заботой КГБ со всеми вытекающими из этого строгими последствиями. Так и случилось. Как вспоминает наш герой сегодня, «Каталог» ввиду моего в нем участия был, очевидно, принят за дочернее предприятие «МетрОполя», а это уже рецидив, сказали мне в КГБ. В какой-то степени они были правы. В каком-то смысле я мстил за «метрОпольские» унижения. Я ведь был воспитан Сибирью и не привык, получив по морде, не дать сдачи».

О новых злоключениях речь впереди. Зато, как обычно в такого рода проектах, наш герой обрел и новую литературную компанию, и новых друзей. «Каталог» делала «великолепная семерка» – как именовал их по «Голосу Америки» Василий Аксенов, поддержавший затею «с того берега». Из этих семерых Владимир Кормер, Евгений Харитонов, Дмитрий Александрович Пригов, Николай Климонтович уже на том свете. Еще один «каталожец» Филипп Берман теперь в Америке. Седьмого, Евгения Козловского, наш герой не видел лет сорок.

Прозаик Владимир Кормер был земляком нашего героя, из Красноярского края (родился в 1939-м на знаменитой «лагерной» станции Решоты. Его отец был «лишенцем» и не имел права жить в Москве и областных центрах). Он окончил факультет информатики в МИФИ. Работал в Вычислительном центре, в Центральном экономико-математическом институте и в Институте социологии. И вдруг его карьера сделала поворот: 10 лет Кормер был заведующим отделом зарубежной философии в редакции журнала «Вопросы философии». После того, как его роман «Крот истории» был издан в Париже, получил (первым!) только что объявленную эмигрантскую премию имени В. Даля, из журнала ему пришлось уйти. Происходило это, по словам нашего героя, так: «Когда Кормер подал заявление об увольнении «по собственному желанию», его непосредственный начальник N. обнял экс-подчиненного со слезами радости на глазах: «Спасибо, Володька, что САМ! Нам ведь давно велено было тебя гнать, да как-то неудобно, парень ты хороший!» Коллеги провожали Кормера «в диссиденты», как на пенсию. Были накрыты столы, звучали тосты и пожелания счастья в его новой жизни. «Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура», так называлась статья Кормера, напечатанная им на Западе под псевдонимом Алтаев и в какой-то степени послужившая толчком для создания сборника статей «Из-под глыб» под редакцией Солженицына, который на «глыбовских» страницах уважительно полемизировал с «Алтаевым».

Кормер перебивался случайными заработками (в том числе писал за других научные работы). Впрочем, у него имелась запись в трудовой книжке и официальный статус «помощник скульптора» (у собственной жены Елены Мунц)... После разгрома «Каталога», его постоянно таскали на Лубянку, он много пил. Умер от рака в 1986-м... Свой лучший роман «Наследство» – о московских интеллигентах ХХ века – напечатанным увидеть не успел.

Нашего героя с Кормером познакомил в том самом 1979 году Юрий Кублановский. Подружились. Выпивали. Как вспоминал Евгений Попов,

«– Вижу, вижу! Веселая богемная пирушка «отщепенцев» и им сочувствующих. Строгий Кормер сидит во главе стола с чашей «Чашмы» в изящной руке. Ему задают эти самые вопросы, на первую порцию которых он отвечает кратко:

– Всегда!

На вторую:

– Никогда!

На финальную:

– Думай о высоком!

После чего немедленно запевает военную песню:

– Лейтенант молодой и красивый,

Он родную страну покидал…»

В «Каталоге» были напечатаны фрагменты его романа «Хроники случайного семейства».

Рано умерший Евгений Харитонов был автором прозы, в чем-то созвучной прозе Евгения Попова 80-х годов (о ней речь пойдет в следующей главе). Отнюдь не по тематике – но по приемам осмысления реальности, по «мерцанию» образа автора, наконец, по тонкому, лиричному (хотя и демонстрируемому открыто) отношению к миру. Харитонова считают одним из родоначальников гей-эстетики в современной отечественной прозе – но значение совсем-то невеликого количества рассказов написанных им гораздо шире (рассказ «Духовка», опубликованный в «Каталоге», например, одна из лучших русских историй любви, и кто там какого пола совершенно не важно).

Дмитрий Александрович Пригов, к моменту знакомства бывший уже, пожалуй, одним из генералов андерграунда станет не только другом Евгения Попова, но и героем его первого романа «Душа патриота». А Евгений Попов – его крестным отцом (Пригов крестился по православному обряду в 1984 году, в Грузии, причем, по свидетельству нашего героя «был крайне серьезен и даже торжественен, отнесся к крещению безо всякого там постмодернизма или, упаси Бог, концептуализма»).

Но это потом, а пока наш герой и его новые друзья не нашли лучшего времени, как объявить в год Олимпиады о создании независимого Клуба беллетристов, имеющего эстетические разногласия с Союзом писателей. Кроме того, они попросили Управление культуры Москвы выделить для их посиделок и чтения друг другу художественных произведений небольшое помещение. Но и этого мало – они попросили издать тиражом 500-1000 экземпляров образцы их сочинений, собранные для наглядности в альманах под названием «Каталог». Как вспоминает наш герой, «Мы не таились. Все было открыто. Там были даже анкеты авторов, слегка пародирующие советские. У меня, например, в графе «национальность» значилось «русский из Сибири». Напомним – открытыми были и «Гиршфельдовцы», и «МетрОполь».

Власти ответили жестко. Начались обыски. Вспоминает Евгений Попов: «Я помню, что мы с Кормером на Цветном бульваре стоим, и я говорю: «Володька, слушай, ну, мы что, совсем с ума сошли. Нам все кажется, что за вами следят, это паранойя какая-то. Кормер не знал, и я не знал, что в это время у него уже был обыск». Пришли и к Федоту Сучкову, в мастерской которого квартировал наш герой со своей будущей женой Светланой (спали, как рассказывал Евг. Попов, попросту на двери, положенной на кирпичи). «Полночи гэбэшники таскали холщовые мешки с рукописями – забрали в том числе многое из того, что принадлежало Сучкову (включая рукописи классиков). Как сказал наутро Сучков за бутылкой: «Знаешь, парень, мы никогда с тобой не узнаем или тебя из-за меня шмонали, или меня из-за тебя»... Сучков тогда сотрудничал с подпольным журналом «правильных марксистов» под названием «Поиски».

Кстати, наутро явился и некий диссидент – подготовить материал для «Голоса Америки» об очередном факте произвола советских властей. По словам Евгения Попова, «Он Федоту говорит: «Так, сколько часов был обыск?» «С вечера начали в 2 ночи закончили. Ну, часов 10» Тот говорит: «Напишем 12» И спросил: «Сколько забрали единиц хранения? Не помните? Ладно, напишем побольше». Такая вот пропаганда и контрпропаганда...

Свозили нашего героя и на Лубянку – побеседовать (об этом ниже).

Организаторы «Каталога» не сдавались – жаловались на произвол в ЦК и «дорогому Леониду Ильичу». Попова и Кормера позвали в Управление культуры, где его начальник Ануров (вспоминает Евгений Попов) «интеллигентно посоветовал нам заткнуться, пока не посадили. Что веры в наши хорошие намерения нет никакой, потому что о нас постоянно трубят «Би-Би-Си» и «Голос Америки». Для убедительности совета я, Пригов, Кормер и Климантович получили так называемые «прокурорские предупреждения», Филиппа Бермана отправили в Израиль, куда он до этого безуспешно рвался несколько лет, нежный Женя Харитонов умер на Пушкинской улице от сердечного приступа, а Козловского, который на радостях, что наконец-то стал знаменитым, принялся публиковаться в «Континете», посадили. В Лефортове он хорошенько подумал, и вскоре его выпустили после покаянной статьи в «Московской правде», где он поведал городу и миру, что его сгубило тщеславие и антисоветчики Аксенов, Алешковский, Владимов. Противно вспоминать, но он сдал бельгийского дипломата, который переправил наш альманах на Запад Копелеву для «Ардиса». Сдал также подружку собственной жены актрисы Лизы Никищихиной. Она, аспирантка МГУ, привезла ему из Парижа журнал с его публикацией, а также какую-то хрень типа японских часов «Сейко» в качестве гонорара. После очной ставки с Козловским, где она заявила, что даже не знает про «Континент», гэбэшники сказали ей, что она за границу не поедет больше НИКОГДА. Они ошибались. До «перестройки» оставалось лет пять, до конца СССР – десять». Я его не имею права осуждать. Я в Лефортове не сидел, а он сидел.

Вскоре альманах «Каталог» издал все тот же «Ардис». В этом издании 262 страницы. Альманах состоит из семи разделов, каждый из разделов отведён одному из участников альманаха и состоит из краткой биографии автора (с фотографией), а также текста его произведения.

Что же касается «прокурорских предупреждений», то это было ноу-хау Андропова. Инакомыслящих, которых тогда, в начале 80-х становилось все больше, чтобы всех сразу не сажать, заставляли подписать бумагу о том, что КГБ по Москве и Московской области предупреждает, например, гражданина Попова, что он находится НА ПУТИ СОВЕРШЕНИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, и эта бумага передается в Прокуратуру по месту жительства (гласный надзор).

В частности, нашему герою:

«инкриминировали, что я:

1. Поддерживаю связь с отщепенцем Аксеновым и постоянно согласовываю с ним свои антиобщественные планы.
2. Поставляю клеветническую информацию западным корреспондентам.
3. Создал ряд произведений БЛИЗКИХ К КЛЕВЕТНИЧЕСКИМ, с элементами цинизма и порнографии.

Я сказал, что вся эта советская туфта не соответствует действительности. Где доказательства? Аксенов для меня не отщепенец, а великий русский писатель, несправедливо лишенный родины. Я писатель тоже, всего лишь писатель, а не политик. «Клеветническая информация» мне предъявленная заключалась в том, что на вопрос, не являюсь ли я членом кружка «правильных марксистов» «ПОИСКИ», я ответил американскому журналисту «нет». А произведения, которые они мне ШЬЮТ – продукт русской смеховой культуры, описанной академиком Д. Лихачевым и наглядно иллюстрированной «Заветными сказками» Афанасьева.

Все это я изложил на обороте бумаги и расписался под вышесказанным. И все же три моих рассказа, согласно экспертному заключению какого-то сукина сына из Союза писателей, были официально запрещены к распространению на территории СССР. Помню названия: «Небо в якутских алмазах», «Неваривализм» и «Во времена моей молодости». «Во времена…» с годами обнаружились, а первые два рассказа исчезли начисто».

Говорит Евгений Попов

Всем все надоело, и даже гэбэшники не проявляли особого рвения. Вяло таскали. Вяло шили дела. Нас в Москве разогнали, но питерская гэбуха решила поэкспериментировать и практически по нашему рецепту устроила для своего андерграунда КЛУБ-81. С Леной Шварц, Виктором Кривулиным и Михаилом Бергом. Но это уже не моя история.

Продолжение следует…