Солнце всходит и заходит. Часть десятая

Говорит Евгений Попов

Я сел в поезд и поехал в Москву «поступать». На какое-нибудь «гуманитарное направление». Не знаю, на что я рассчитывал, предъявляя мерзкую характеристику, выданную мне в школе, и вынужденно сообщая, что я не комсомолец. Меня проперли из Литинститута, МГУ, Историко-архивного, где заподозрили, что я «на халяву» хочу пожить в московском общежитии на Стромынке. В Институте Восточных языков мне сказали, что я заикаюсь, а это недопустимо для профессии переводчика. Дипломаты! Там Жириновский учился.

Домой мне возвращаться, не поступивши, было «западло», и я подал документы в Московский геологоразведочный институт, МГРИ, расположенный в самом центре на Манежной, напротив Кремля, рядом с «Националем», куда поступал мой одноклассник и подельник по журналу Саша Морозов. Кстати, первую ночь в Москве я ночевал у них, на улице Строителей около метро «Университет», а на следующий день из гордости сказал, что у меня есть место, хотя места у меня никакого не было, и я всю ночь ходил по Арбату. А там, где стал новый Арбат, вовсю шла стройка. Я ходил по Арбату. Была жара. Окна были открыты. Из них доносились храп и пердёж. Я влюбился в Москву.

На следующий день я ночевал в общежитии на Стромынке, бывшем монастыре.

Там ночью бредил солдат. Он скрипел зубами и орал: «Поступить! Войти В ИХ КРУГ». Наутро я забрал документы и меня тут же выгнали из общежития.

Я подал документы в Геологоразведочный на специальность «РМРЭ» – Разведка Месторождений Редких и радиоактивных Элементов. Там «из-за урана» был меньше конкурс и «не брали девочек». Мне в институте сразу понравилось. Напротив Кремль, около здания метет улицу высокий, лысый, интеллигентного вида старик, как потом позже выяснилось, легендарный наш замдекана Алексей Григорьевич Конский, который знал Булгакова, брат знаменитого педагога ГИТИСа и актера МХАТа Григория Конского. Характеристику мою никто смотреть не стал, про комсомол не спрашивали. В общежитии на Студенческой, за Киевским вокзалом, мест не было, и нас на время сдачи экзаменов разместили прямо в институте. Беда только, что сдавать нужно было математику, физику, химию, а я усиленно готовился к русскому, литературе, истории. Да ничего, сдал на четверки и пятерки. Тройку получил, кстати, лишь ПО РУССКОМУ, за сочинение по Маяковскому. Меня подучили, что главное – не было бы ошибок, и я написал коротко, отрывистыми фразами. Когда я спросил, почему «тройка», мне показали сочинение, не было НИ ОДНОЙ ОШИБКИ, но имелась гневная надпись «За убогость содержания». Так я стал московским студентом и прожил в столице с перерывами на практику и каникулы до 1968 года. Мама и сестра сначала подумали, что МГРИ – это Московский Государственный Режиссерский Институт. Я быстро объяснил им, что они ошибаются. Мама не ругалась, а сестра – тем более. Денег вот только у меня не было, и я совсем пооборвался до первой стипендии.

ГЛАВА V. ПОЧТИ ГЕОЛОГ, ПОЧТИ ЛИТЕРАТОР

Спасибо геологии

Итак, геология. В то время куда более уважаемая в обществе отрасль, чем, увы, сегодня. Про геологов пелись песни, снимались фильмы. Быть геологом было не так престижно, как, скажем, физиком, но это была достойная, высокооплачиваемая (по крайней мере, в летний полевой период) специальность. И наш герой не устает говорить геологии «спасибо» до сих пор.

Вот, например, так: «слава случаю, столкнувшему меня с гуманитарных небес в грубые геологи, где жизнь мне показала себя во всей своей красе, важнейшим элементом которой и грязь была, и уродство, но и «небо светлое и какое-то особенно хорошее» тоже в этой жизни имелось. Равно как и дружба. Мужество. Даже – извините за выражение! – романтика. «Да уж не там ли я провел лучшие часы своей жизни?» – иной раз вопрошаю я себя «во дни сомнений и тягостных раздумий».

Это касалось, пожалуй, больше геологических практик, которые, как мы увидим, дали молодому писателю очень и очень много. Как было сказано, вольница! Нашего героя поразило, например, что на Таймыре, в горах Путорана, геологическая партия из тринадцати человек после жуткого дневного маршрута, когда за день проходишь с тяжелым рюкзаком десять-пятнадцать километров, через ручьи, болота, скалы, вечером после ужина дружно, во главе с парторгом слушает по «Спидоле» «Голос Америки». И никто ни на кого не стучит, как на материке.

Ну и совсем не романтичные, зато стопроцентно жизненные подробности: что урановые штольни на Алдане пользовались у геологов дурной славой вовсе не из-за радиоактивности и альфа-бета-гамма излучения, а из-за того, что там повсюду были навалены кучи дерьма, в которое можно было по темноте запросто вляпаться…

А что касается собственно студенческой жизни, то она была, что называется, «забавами полна», как и во все времена.

Следы этих забав и развлечений разбросаны по многим книгам Евгения Попова. Частично оставлены «лирическому герою-повествователю», частично приписаны героям, среди которых, заметим, немало авторских аватаров. Вот, например, что вспоминает герой зрелой прозы Евгения Попова писатель Гдов: «он пятьдесят лет назад был студентом Московского геологоразведочного института имени С. Орджоникидзе и заночевал однажды в районе Трех вокзалов, отчего потом немного лечился от легкой, но постыдной венерической болезни. Денег на такси у него к утру уже не было, и он шел в свое общежитие на улице Студенческой так же, как и сейчас, пешком, но очень долго. Метро еще было закрыто, однако тогда, в 1965 году, был такой же прелестный июнь, как и сейчас... и дорога молодому любителю секса далась легко». Кстати, воспоминания о той истории у Гдова, несмотря на указанное осложнение, остались самые положительные.

Или еще одно приключение. Геологоразведочный институт располагался тогда в самом центре Москвы, на Манежной, рядом с филологическим факультетом и факультетом журналистики МГУ (теперь в том здании Геологический музей, а институт съехал далеко от центра, к метро «Беляево»). Кстати, в это же время на филфаке учился Виктор Ерофеев, а на искусствоведческом Юрий Кублановский. Никого из них наш герой тогда не знал.

Так вот, все окрестные студенты ходили в одну дешёвую студенческую столовую. Там, кстати, продавали пиво, но на него часто не хватало денег. ...Посреди двора филфака за зиму образовался огромный сугроб, и наш герой поспорил со своими товарищами-геологами, что пройдет его насквозь. Приз был более чем солидный – бутылка водки! Они ударили по рукам, и наш герой пошел. Но это оказалось нелегко, потому что снег уже слежался и был ужасно грязным. Не привыкший сдаваться, в чем мы могли убедиться уже не раз, сугроб он прошёл, буквально уничтожив все на своем пути, и бутылку водки получил.

За ним с ужасом наблюдали студенты и студентки филфака. Кстати, студенты-геологи не считали особой экзотикой то, что с практики они возвращались иной раз с ножами, а то и с огнестрельным оружием. Наш герой как-то пальнул около общежития из ракетницы – и сумел благополучно уйти от наказания.

А вот мемуар из времен студенчества куда более изысканный. Так сказать, притча об искусстве и жизни. Уж не будем разбираться, что было, чего не было… Итак, 31 декабря 1967 года, поздний вечер.

«Пусто было в метро. Новый год. Двенадцатый час. На переходе с Арбатско-Филевской линии на Сокольническую линию я вдруг неожиданно для себя запел:

Скоро увидим Царя Царей

И ты, брат, и я.

Скоро араба обнимет еврей,

И ты, брат, и я.

Радуйся, брат, что родился Христос.

Счастье он людям принес.

Принес, приносил, принесет…

Дальше началась фантастика.

– Ваши документы, – услышал вдруг я тихий, вежливый голос и завертел башкой.

– Ваши документы, – повторил голос, и я обнаружил, что за спиной у меня стоит очень сумрачный, можно сказать, – каменнолицый служивый, из тех, кого сейчас называют «менты», и они не обижаются, а тогда называли «мусора», и это им очень не нравилось.

– Паспорта нэту... нэту… нэту, – шутливо спел я ему музыкальную фразу из песни «Цыпленок жареный», вечно популярной в СССР и России. Я же весельчак тогда был.

– Придется пройти, – сказал мне страж порядка, и я понял, что незамысловатая моя шутка не удалась.

– Далеко?

– Где кочуют туманы, – тоже сострил он цитатой из популярной в те годы песни на слова ныне забытого А. Чуркина.

Мы и пошли. Втиснулись в грязноватое, узкое, тесное помещение с какой-то развешанной по стенам бумажно-канцелярской советской мерзостью типа плакатов и алых треугольничков, черно-белый телевизор моргал.

– Нету у меня документов? Зачем мне? Я на Новый год иду, – пытался объясниться я, но он не принял моих объяснений.

– Бутылку доставай, – сказал он.

– Какую бутылку?

– Ту, что у тебя за пазухой.

Я достал. Он сморщился.

– Эх вы, интеллигенция на босу ногу! Книжки читаете, а пьете исключительно одну мерзоту.

– Так я пошел? – спросил я.

– Куда это он пошел? – удивился мент.

Тут-то как раз и добормотал по телеящику Брежнев свое приветственное слово советскому народу. Часы на Спасской башне принялись отсчитывать полночь.

– Разливай, – сказал представитель правопорядка, доставая два граненых стеклянных стакана, явно позаимствованных в подземном автомате для производства газированной воды. С сиропом – 3 копейки, без сиропа – 1 копейка» (Эссе «СОЦИАЛИЗМ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ». Случай на станции «Библиотека им. Ленина»).

Такое вот праздничное единение. (Правда, насчет того, что реплика про социализм с человеческим лицом была произнесена тогда, в 1967-м – ну или уже в наступившем 1968-м, как и в любом другом советском году, мы что-то сомневаемся...). Но паспорт с тех пор наш герой носит с собой обязательно.

Жил наш герой в общежитии на улице Студенческой, 33 (метро, соответственно, «Студенческая» тоже). Студгородок, состоявший из восьми пятиэтажных корпусов, был построен в самом конце 20-х, является памятником конструктивизма. Комната на четыре койки (где, само собой, жило людей то меньше, то больше). Ее обитатели и их гости много пили и пели под гитару песни 60-х годов – Окуджавы, Городницкого, Клячкина. Слушали «Голос Америки» и «город Лондон, Би-Би-Си». Наш герой вдобавок ухитрялся писать, и написал, о чем речь ниже, много уже «своих», уже «настоящих» рассказов.

Он до сих пор помнит многих преподавателей (хотя с окончания вуза прошло более 50-ти лет!). Вот как рассказывает об одном из них: «У нас в институте был заместитель декана – Алексей Григорьевич Конский, брат народного артиста СССР Григория Конского. «Наш» Конский пошел на фронт ещё школьником практически. Там он был ранен и никакого образования после не получил. Но все геологи страны, кто закончил геологоразведочный, знают его. Его называли – «папа Конский». Он знал фамилии всех студентов. Даже когда к нему приходили уже давно закончившие вуз, Конский всех вспоминал. Он был защитник студентов и вытаскивал нас из всяких историй, помогал, когда хотели отчислять за плохое поведение... Когда я с ним познакомился, то уже, наслышанный о нем, спросил: "Алексей Григорьевич, а вы правда знали Булгакова?". Он говорит: "Я его знал, а вот ты, пьянь сибирская, откуда можешь знать это святое имя?". Я прозу Булгакова тогда и правда не читал, только пьесы – как раз вышел сборник. И мне Алексей Григорьевич рассказал, что Булгаков, действительно дружил с ним и с его братом. Когда Булгаков бросил курить, то подарил пустую пачку из-под папирос и подписал, что это – подарок братьям Конским в тот день, «когда Булгаков бросил курить».

Для нас он был уже человек пожилой, за 50 лет. И вот неожиданно узнаем: Алексей Григорьевич женился на уборщице из общежития и поселился с ней в общежитии напротив нас. И мы стали видеться чуть ли не каждый день. Вот встречаемся мы с ним в коридоре, и он нам говорит: "Какие-то вы грустные". А мой товарищ – Егорчиков – ему: "А чего радоваться, денег-то нет". Конский отвечает: "Денег нету, зато Конский есть. Пишите заявление на материальную помощь". Мы написали, мой товарищ наплел там непонятно чего. Интересна была резолюция Конского, совершенно неграмотная: "Выдать Егорчикову указанную сумму денег, потому что обои его родители лежат по больницам". Но деньги-то выдали!».

Впрочем, были и куда более серьезные педагоги и, соответственно, предметы – например, «Геология СССР», там требовались настоящие знания, нужно было уметь показать на карте страны, в любой ее точке, какие там залегают породы, в том числе и на глубине, где какие полезные ископаемые.

Наш герой был не плохим, скорее средним студентом. Тройки, четверки. Пятерки – куда как редко. Но стипендию получал всегда – это было вопросом не престижа, но выживания. Само собой, водились и денежные деньки, когда студенты-геологи возвращались со своих практик, изрядно там подзаработав. Но, столь же очевидно, очень быстро они и заканчивались. Кстати, бороду наш герой носил уже начиная со школьного выпуска, поэтому даже будучи 17-летним первокурсником сходил за матерого геолога. А о его популярности говорит следующий факт. Он тогда заикался, причем существенно больше, чем, скажем, сейчас (может, кстати, и пил отчасти из-за этого? Алкоголь развязывает язык и говорится «выпимши» куда свободнее…). Так вот: к концу первого года обучения вся его группа начала заикаться тоже. Невольно подражая авторитетному товарищу! Между прочим, геологи, в том числе и геологи-студенты довольно много читали, хорошо разбирались в русской литературе, включая современную. Объясняется это просто: в экспедициях у них было достаточно времени, хватало не только на выпивку, но и на чтение.

Наш герой с удовольствием вспоминает своих однокашников, со многими поддерживает отношения и сейчас, а с упомянутым Егорчиковым дружил всю жизнь, до его ранней смерти – и много раз под разными именами выводил его в своих произведениях. Б.Е. Трош, например… Или Горчаков… Или Хабаров… Сейчас однокашников почти не осталось – Володя Гержберг, ныне детский писатель и Алик Свиридов живут под Москвой, «чукотский» Володя Зуев обосновался в Эстонии… Нет Алексея Матреницкого, Лехи Колотова, Коли Трофимова, имевшего прозвище «Макарка», Вадика Скляра, Толика Лысова.

Ну и вот еще за что мог бы наш герой сказать спасибо геологии – в лице своего МГРИ – за то, что все годы учебы имел возможность больше времени проводить в Ленинской библиотеке, чем на занятиях. Мы думаем, что именно это стало главной заслугой Московского геологоразведочного института имени С. Орджоникидзе перед современной отечественной литературой!

Говорит Евгений Попов

Тогда я мог там читать почти всё, чем интересовался. Многое тогда еще не убрали в спецхран. Это была изданная в СССР проза 20-х годов, старые «толстые» журналы. Помню, что читал Замятина, Зощенко, первое издание «Хулио Хуренито» с главой «Великий инквизитор» (про посещение Хулио и юным Ильей Эренбургом Ленина), при переиздании в 60-е исчезнувшей. До сих пор помню финал этой главы – «И Учитель поцеловал Вождя в высокий благородный лоб». Если не ошибаюсь, даже издание Ремизова (1944, США) мне попалось, «Улисс» в довоенной «Интернациональной литературе» был жадно прочитан. Подчеркиваю, что все это выдавали для читального зала обычному СТУДЕНТУ-ГЕОЛОГУ, а не обреченному доверием власти какому-нибудь доктору филологии. После 1968 года эта лавочка закрылась, и когда я стал искать прежде читанные издания, то их уже не было в общем каталоге, мне тихонько сообщили, что они уже в спецхране. Интересна история моего НЕЧТЕНИЯ в 1964 году «Повести непогашенной луны» Пильняка. Я заказал № 5 «Нового мира» за 1926 год, где она была напечатана, но там ПОВЕСТИ НЕ БЫЛО, хотя в № 4 ее анонсировали, а в № 6 редакция уже каялась в совершении важной политической ошибки. Повесть изъяли и чем-то там таким заменили. Кстати, когда «разоблачили» Берию в 1953 году, подписчикам Большой Советской Энциклопедии разослали типографские гранки точно такой же по количеству букв и слов статьи «БЕРИНГОВ ПРОЛИВ» с предложением наклеить этот текст поверх жизнеописания негодяя.

Еще для меня источником чтения была потрясающая библиотека поэта Марка Соболя, доставшаяся ему от отца, писателя Андрея Соболя, который по свидетельству Ильи Эренбурга покончил с жизнью в 1926 году, застрелившись на скамейке Тверского бульвара. Фронтовик Марк Андреевич в 30-е сидел, но никогда об этом не рассказывал. Книги эти я давал читать своим товарищам-студентам, мы вообще в группе были «начитанные». Я даже привез 4-й том из собрания сочинений Пильняка в Красноярск, дал его почитать Зорию Яхнину, и тот сообщил мне, что эту книгу у него забрал наведавшийся к нему гэбэшник. Я ему не поверил и рассердился. «А ты что, хотел бы, чтоб он меня забрал?», – нелепо возразил мне Яхнин. Больше я библиотекой Марка Соболя не пользовался, мне было совестно. Хотя эту историю с Яхниным я ему рассказал, и Марк Андреевич только пожал плечами, зная легкомысленность Яхнина. А еще мне, пожалуй, стало совестно после прочтения таких книг числить уважаемого К.Г. Паустовского лучшим писателем всех времен и народов, подражать ему.

Продолжение следует…