Солнце всходит и заходит. Часть восьмая

Глава IV

В ЛИТЕРАТУРНОЙ СРЕДЕ

Наступил 1963-й. Несмотря на описанные выше пристрастия к народным сибирским развлечениям, равно как и несанкционированной литературной деятельности, а также происки КГБ, наш герой (ему исполнилось в январе 17) закончил среднюю школу хорошо. На «четыре» и «пять», как говорилось тогда, да и до сих пор говорится. Вставал вопрос: что дальше? То есть, понятно, нужно было уезжать в столицы, тут сомнений у него не было – а было желание и мир посмотреть, и себя показать. Но вот куда? Однозначно – в гуманитарии. Но, как оказалось, поступлению в гуманитарный вуз кое-что мешало, причем в Красноярске вчерашний школьник еще не понимал – насколько фатально.

Мы говорим о последствиях внимания комсо и госбезопасности, отвратительной характеристики. И том факте, что наш герой не был комсомольцем, а если бы и был, то его бы попросту исключили… Для идеологической системы (то есть гуманитарной, здесь ставился знак равенства) такие люди были неприемлемы. Очень скоро он это поймет, что называется, непосредственно на собственной шкуре.

А пока заметим, что к моменту окончания школы Евгений вращался во вполне себе литературной среде. Во-первых, регулярно публиковал материалы в газете. В том числе, например, и проблемные. И даже поднимающие проблемы, волнующие именно его поколение. И более того – именно продвинутую, как говорят сейчас, часть молодых красноярцев. Вот, например, такая заметка под названием «Досадное “но”»...

«Прихожая – лицо дома», – вот первая мысль зашедшего в новое кафе «Весна». Низкие удобные кресла. Аккуратный столик с журналами. Хочется присесть, отдохнуть. Но идем дальше. Обеденный зал на 54 места. Около окон стоят маленькие яркие столики. Кафе работает по принципу самообслуживания. Скользят подносы. Горячие закуски, крепкий кофе, чай. В глубине зала стойка. Там можно купить различные кулинарные изделия. Чистота, удобство. И все-таки есть одно досадное «но». Кафе закрывается очень рано – в восемь вечера. А как приятно зайти сюда именно вечером! Выпить чашку кофе, послушать музыку. Тем более что у нас в городе нет молодежных кафе, если не считать «Березку», которая работает лишь в субботу и воскресенье».

Вполне очевиден ориентир на столицу с ее знаменитыми в то время «молодежными кафе».

Это было целое явление в начале 60-х, – молодежные кафе с демократичной обстановкой, музыкой, выставками фотографий. Первое такое заведение – знаменитое кафе "Молодежное" – открылось в 1961 году на улице Горького и стало любимым местом столичных – опять-таки «продвинутых» – парней и девушек. Или «Аэлита» на углу Садовой и Краснопролетарской. Или вот – кафе «Артистическое». Располагавшаяся напротив центрального входа МХАТа «Артистичка» считалась в 1960-х «клубом всех искусств». Даже в оформлении: как вспоминают очевидцы, художники Юрий Соболев и Юло Соостер создали здесь атмосферу парижского богемного кафе (собственно, на эти кафе, воспетые Хемингуэем и много еще кем, кивал сам жанр советских молодежных кафе). Небольшое помещение обычно было забито под завязку. В облаках табачного дыма, под кофе с бутербродами актеры, режиссеры, художники и писатели обсуждали новые постановки, статьи, выставки. Мечта, да и только! Это уже потом в рассказах Евгения Попова многочисленные молодежные кафе предстанут в довольно сатирическом виде, а тогда нашему герою они казались непременным атрибутом «настоящей» жизни.

Или того больше – пропаганда (сейчас бы сказали «продвижение») авторов «правильного», прогрессивного направления под видом заботы о подъеме культурного уровня советского человека. Речь идет о гастролях в Красноярске артиста-чтеца. Обратите внимание, ЧТО именно он читает и как. «Голос человека то мужал, рос, то вдруг опускался до нежных серебряных нот... Вот опять взрыв ярости, кипение темперамента... Выступает Андрей Гончаров, заслуженный артист РСФСР. Он снимался в нескольких фильмах, а сейчас приехал к нам читать стихи молодых поэтов. О нем долго будут помнить студенты, школьники, рабочие – все те, кто побывал на его литературных концертах. В программе артиста стихи Е. Евтушенко, Р. Рождественского, А. Вознесенского, С. Чекмарева. Стихи молоды, полны ярой непримиримости ко всему отжившему, косному, будь то попик из «Загорской лавры» А. Вознесенского или солидные махровые мещане из стихов Р. Рождественского. Эти стихи полны непоколебимой веры в человека, его высокое назначение на земле. Своеобразна манера исполнения артиста. Когда слушаешь стихи, невольно встает перед глазами Маяковский. Гончаров нашел интересное звуковое решение таких сложных для исполнения стихов, как «Свадьба» А. Вознесенского и «Мед» Е. Евтушенко. Артист объездил много городов не только в Советском Союзе, но и за рубежом. Он не раз выступал за Полярным кругом. Пожелаем же ему новых удач!»

Газеты были для молодого литератора ценны еще вот чем. В то время, да и долгие годы после, в провинции именно туда стекались местные литераторы. Кто-то находил работу (а чаще подработку), кто-то – среду для общения и выпивки. Ту самую придуманную ими богему, знамя которой они мысленно несли всю свою жизнь (отдельное спасибо Александру Блоку за его инструкцию к действию – «Пускай я умру пол забором как пес, пусть жизнь меня в землю втоптала» и т. д. Наш герой познакомился с такими персонажами провинциальной культурной жизни и своих будущих рассказов еще в школе. Например, с Анатолием Третьяковым, красноярским поэтом, известным своими загулами более, чем стихами (как многие сотни его «коллег» по всему Союзу ССР). Он пил всю жизнь, еще в 20 лет, как утверждают очевидцы, выглядел законченным алкоголиком (наш герой младше его на 4 года, как всегда, подросток нашел хорошую компанию) – при этом дожил до 80 лет. Между прочим, он автор слов гимна Красноярска. И – автор легендарного двустишия про ГАИ (чьи сотрудники, вдохновленные успехами в гимнописании, пытались заказать Третьякову гимн своего ведомства, да только напрасно выданного ими заранее аванса лишились). А бояться Третьякову было нечего, машины у вечно бедного и вечно пьяного поэта не водилось.

Так вот: с Третьяковым наш герой познакомился именно в газете, «Красноярском комсомольце». Наш юнкор пришел в редакцию по делу и стал свидетелем переполоха: срочно нужен был звучный лозунг, посвященный посевной. А тут Третьяков в поисках вечного рубля на опохмелку. К редактору: хочешь, сочиню этот лозунг? Отчаявшийся редактор пообещал ему золотые горы, то есть трешку немедленно. Третьяков на миг задумался – и выдал гениальную фразу: «У весны, как у причала, урожай берет начало». Столь же легко и непринужденно писал он стихи, прославляющие Ленина. Были, впрочем, у него и более удачные образы. Нашему герою запомнилась своего рода баллада с таким сюжетом. Поэт ездит по деревням, выступает перед колхозниками, гостиниц, конечно нет, тогда лирический герой ложится спать прямо на столе президиума, «под головой стихи мои... и голова моя, как орден, на красном бархате лежит»! Сказано ловко.

Третьяков-Третьяковым, но настоящую литературную компанию уже тогда нашему герою составляли два его друга на всю жизнь, Эдуард Русаков и Роман Солнцев. Причем если Русаков (про него речь шла в предыдущей главе), хоть и был старше Попова, только начинал свой литературный путь, то Солнцев был уже звездой местного масштаба. Более того – посланцем от прогрессивной культуры, от той самой «Юности», от одного из кумиров 60-х – Андрея Вознесенского.

Говорит Евгений Попов

Солнцев появился в Красноярске в 1962 году уже в ореоле славы. Про него написал в первомайском номере «Литературной газеты» Андрей Вознесенский, целиком процитировав его стихотворение, и через день имя молодого поэта знала вся страна. Мы его ждали. Получив диплом, он приехал из Казани с женой Галей Романовой, и они оба стали преподавать физику в Политехническом институте. Галя преподает до сих пор, она большой спец по антеннам, а Роман стал успешно делать официальную литературную карьеру, в 1965 он вместе с Вампиловым был принят в Союз писателей по итогам совещания молодых писателей Сибири и Дальнего Востока (а Распутина приняли позже на два года!). Его, кроме Вознесенского, поддерживали Симонов и Твардовский. Много писал, много пил, пижонил. Мы с Русаковым над ним подсмеивались, но он и был наш близкий друг и наша «литературная среда» в Красноярске, помогал нам, чем мог. Стеснялся, что он из деревни. Татарин-полуцыган по имени и фамилии Ренат Суфеев. Вознесенский восхищался, что поэт – физик. И наш друг Ромаша старательно косил в стихах под «физика».

Роман

Конечно, тем временам можно только завидовать – ну, если ты писатель, место которых сегодня, скажем прямо, крайне далеко от популярных в обществе тем. То ли дело тогда. Достаточно было Андрею Вознесенскому процитировать в статье «Мы – май» в «Литгазете» 5 мая 1962 года всего-то одно стихотворение никому не известного «студента-физика из Казани Р. Солнцева», и имя Романа узнала если не вся страна, то все интересующиеся литературой. То есть, по тому времени, вот именно что практически «вся страна». Включая литературную молодежь Красноярска.

Как говорит Евгений Попов уже сегодня, «Бог дал нам подружиться сразу же, как только он прибыл в Сибирь. Мы подружились, мы встречались чуть ли ни каждый день, мы обменивались свежесочиненными рукописями и заветными книгами». Благо, у Солнцева и его жены Галины появилась вскоре своя квартира, где литературная молодежь, говоря по-современному, и тусовалась беспрерывно. Не мешала разница в возрасте – 7 лет, немало для ранней молодости. Ну и разница в социальном статусе: не говоря уж, что один школьник, а другой преподаватель вуза. Наш герой к тому времени прославился лишь на подпольной ниве, а у Солнцева уже была напечатана большая подборка стихов в том самом, столь желанном журнале “Юность” (№ 8 за 1962 г ).

Даже уезжая в Москву, наш герой не собирался расставаться со своими друзьями. Во-первых, рассуждал пылкий, но вполне прагматичный молодой литератор, не на Марс же я уезжаю, а во-вторых, может еще и не поступлю. Поступил. Так сказать, вскочил в литературный трамвай с хорошей, крепкой подножки.

Дружба осталась на всю жизнь. При том, например, что также оставшийся в Красноярске Эдуард Русаков всегда держался от Солнцева чуть-чуть в отдалении – считая его чрезмерно социально озабоченным, такие уж они разные люди. А отклик (причем скорее всего добровольный, искренний) на знаменитый разгром Хрущевым творческой интеллигенции, написанный Солнцевым, вызвал среди его приятелей, по нынешнему замечанию нашего героя «злобноватые ухмылки». А после к 100-летию Ленина в местной газете Солнцев напечатал серию «юбилейных» миниатюр (как-никак будущий вождь не чужой краю, «отбывал» в Шушенском). Их также немедленно обсмеяли его независимые друзья, не на шутку огорчив обидчивого автора.

Солнцев скоро перешел на положение официального писателя, то есть, всякую иную службу оставил, уже в 1964 году выпустил в Москве первый сборник стихов. Позже стал писать прозу, очень шестидесятническую, исповедально-лирическую. Был рано по советским меркам принят в Союз (причем его приняли без сучка, без задоринки. А вот Александра Вампилова, который вступал одновременно с Солнцевым, с большим скрипом! А Валентина Распутина вообще на два года позже). Само собой, страдал от цензуры, но в андерграунд уходить не намеревался.

Кстати сказать, с Андреем Вознесенским наш герой познакомился именно благодаря Солнцеву – в Москве они вместе с Романом пришли в квартиру, где автор «Гойи» еще жил с родителями. Наш герой был впечатлен самим фактом общения со знаменитым поэтом, а уж когда тот предложил почитать им свою новую поэму – «Лонжюмо» – это был чистый восторг. Вознесенский, который уже тогда, в начале 60-х, активно ездил по миру, читал ее из аккуратного, явно «нездешнего» блокнота с тисненой обложкой и вставленным золотистым карандашиком. «Ленинская тема» слушателей нисколько не смутила, а мороз по коже от услышанного тогда, как и многие строки самой поэмы, хорошо помнятся и до сих пор.

После этого наш герой время от времени передавал мэтру стихи друга. Со временем, когда Солнцев, замеченный и поддержанный уже и Симоновым, и Твардовским, стал писать иначе, чем в юности, Андрей Андреевич это отметил с неудовольствием – что это, мол, Роман записался в деревенщики.

Были у Солнцева, само собой, недоброжелатели и завистники из красноярской литературной братии. Например, те, кто так и не покинул самодеятельного статуса «рабочих поэтов». Причем Солнцев, как вспоминает наш герой, на «происки и бредни» реагировал остро, переживал, так и не покрывшись никогда начальственной броней. Собственно, также нервно реагировал и на шуточки своих друзей-приятелей. Например, на малопристойные пародии упомянутого Анатолия Третьякова.

Евгений Попов постоянно вспоминает и о том, как «официальный» Солнцев помогал своим друзьям юности, находящимся совсем в другом положении: «Роман пытался, практически безуспешно, устраивать и мои литературные дела. Водил меня в «Молодую гвардию», еще куда-то, и не его вина, что «оттепель» к тому времени уже закончилась, и время вновь стало жестким, колючим, СОВЕТСКИМ. А друзей он не бросал и не сдавал никогда. Когда мне в 1986 году исполнилось 40 лет, и я, исключенный из Союза писателей за альманах «Метрополь», обретался в литературных нетях, он был единственным гостем на моем скромном дне рождения, где убедительно внушал моей любимой теще Галине Александровне, что ее зять не отщепенец, не фуфло, а обыкновенный русский писатель. То же самое он говорил всегда и везде, несмотря на то, что доброжелатели неоднократно предупреждали его, что с такими персонами, как я, ему, ОФИЦИАЛУ, лучше бы не якшаться». Писал Солнцев, например, и в крайком комсомола, расхваливая нашего героя, для того, чтобы его отправили на совещание молодых литераторов (это в начале 70-х).

В конце 70-х Роман Солнцев стал близким соратником В.П. Астафьева (среди прочего их объединяла любовь к классической музыке), решал вместе с ним множество общественно значимых дел. Но суть даже не в делах, а в том, что Солнцев своего старшего товарища (такого же, каким для Евгения Попова стал Василий Аксенов) впоследствии не предал, не отступился от него, как многие, кому Астафьев всю жизнь помогал... Однако и свершения на ниве литературно-общественной были, да еще и какие! Не зря классик называл Солнцева великим трудягой. Факт! Вот, например: они вместе составили и смогли пробить издание антологии поэтов из российской глубинки «Час России», о которой многие вспоминают до сих пор. Для многих авторов это была единственная публикация за пределами их региона… Это было в 1987 году. Как раз в это время общественник-Солнцев развернулся вовсю (хоть и сетовал, что вся эта работа, иногда прямо гигантская, отнимает и время, и силы, и отвлекает от работы литературной). Благодаря ему появилось множество культурных инициатив и проектов, многие из которых работают в Красноярске до сих пор. И как еще работают! Известны на всю страну. Например, Красноярский литературный лицей. Или журнал «День и Ночь». Или книжная серия «Поэты свинцового века» – где публиковались стихи несправедливо забытых, ушедших как правило в муках безвестности, отличных поэтов со всей страны. Или мероприятия международного значения, вроде Фестиваля тихоокеанского региона.

Солнцев был одним из учредителей Союза российских писателей, его сопредседателем, Президентом сибирского ПЕН-клуба. Да бери больше – он избирался народным депутатом СССР от Красноярска (как, между прочим, и Астафьев), то есть членом парламента единственного, легендарного созыва. Притом – членом той самой ультрадемократической «межрегиональной группы». А дальше ни много ни мало государственным секретарем – председателем Комитета по общественным и политическим связям администрации Красноярского края. (А Эдуард Русаков в это же время – пресс-секретарем администрации, правда, выдержал недолго, ушел сам при всеобщем удивлении чиновников: разве можно бросать такое хлебное место!).

Что интересно: в Москве, где он, конечно, часто бывал в разном статусе, где у него было огромное количество знакомых и друзей, Солнцеву, что называется, не поработалось. Был эпизод, когда ему выделили и кабинет, и дачу в Переделкино, и полномочия (создавались новые писательские объединения, после распада мощнейшего Союза советских писателей). Такой жизни Солнцев выдержал от силы месяца два. Бежал обратно, в Сибирь! И сделал, конечно, правильно, вокруг вопроса о собственности рухнувшего ССП такое творилось, что участвовать в этом было просто опасно… В Красноярске же он занимал достойное, а точнее, уникальное место.

Продолжение следует…