Неповесть. Часть семьдесят первая

Лакуна

Подошло время отправки нашего отряда восвояси, и вот тут и оборвалась жизнь отъевшихся и обнаглевших гусей (двух) – они были запечены в глине, нафаршированы чесноком и яблоками, и поглощены за околицей и запиты ярко-зелёным Шартрезом (вкуснятина, я вам скажу – это, конечно, о гусях).

Утром за нами приехали автобусы, мы написали на корпусе поломавшегося картофелеуборочного комбайна напутственный и не очень пристойный текст и отбыли в свою Уфу. Сония плакала, провожая нас, и просила оставить ей адрес, на случай если у неё опять случится беременность, адрес мы охотно дали, но никогда больше не увидели эту разбитную бабёнку – видно, не случилось ей опять «мальчишка порожать». Нас благополучно вывезли в город, где и начались занятия сразу по приезду.

За пьяные подвиги меня лишают стипы, прискорбно, конечно, но жить можно.

Мы отбыли в цивилизованный мир, напылив на прощанье.

Лакуна

На занятия все накинулись с жадностью, многие из нас соскучились по живописи. Среди прочего добавляются новые дисциплины: Психология и Педагогика, наше заведение ведь носит ярлык педагогического. Психология – это интересно, а Педагогика весьма занудно, но придётся этот материал сдавать в сессию и смиряюсь (на время).

В этом семестре мы уже писали и рисовали живую натуру (портрет), и нам было дано задание по композиции: «Утро бригадира». Лучше всех это сделал Серёжка, который лето пробыл в геологоразведочной партии вместе с Женькой Куликовым, там они что-то не поделили, и он вернулся раньше. А к концу сентября отец его забрал из училища и отправил работать на завод, тем не менее, мы виделись по-прежнему ежедневно. К этому времени я уже узнал принцип работы электромагнитного звукоснимателя и стал пытаться изготовить этот прибор собственноручно (нужно было плоский магнит обмотать тонкой – 0,08 мм изолированной проволокой, сделав не менее 3–4 тысяч витков). Этот прибор помещался под струнами (стальными) и колебания их индуктировались в электрические импульсы, которые отправлялись в усилитель. Второй способ извлечения электричества из струн состоял в помещении на деку гитары пьезокристалла (с таким звукоснимателем можно было играть и на нейлоне), пьезоэлемент просто наклеивался на деку.

Тут ещё в наш магазин культтоваров привезли несколько очень приличных акустических гитар производства ЧССР и они стоили просто копейки (пятнадцать целковых, тогда как наши такого же класса стоили много больше сотни). Я успел приобрести такую и Серёжка тоже. Струны на них стояли нейлоновые и звучание поэтому было не слишком роковым (слишком мягким), но пьезоэлемент на свою я тут же приклеил. Мы решили изготовить электрогитары самостоятельно (что нам ещё оставалось). Для этой цели выпросили грифы от разбитых гитар у приятелей, а Сергей на своём заводе вырезал из толстого текстолита тяжеленные «доски» по своим эскизам. Имея такие заготовки, мы приступили собственно к изготовлению и оснащению наших изделий (на это ушло месяца три, поскольку никакого опыта у нас не было и приходилось до всего доходить своим умом). Ну и продолжали учиться играть, Серёжка захотел на басу играть, даже попробовал левой рукой как Маккартни, но понял что нормальное (правое) положение ему удобней. Гриф (мензура басовой гитары длиннее обычной) для его гитары пришлось использовать от сломанной бас-балалайки, выпрошенной у завхоза, а струны были сняты с пианино в нашей аудитории.

Тренировались мы у меня, втыкая наши гитары в проигрыватель и магнитофон, поставленный на запись. К тому времени я купил себе подержанный магнитофон рижского производства, зачем-то переделанный на скорость 12 или 13 см\сек. Называлось это прямоугольное изделие весом в двенадцать килограмм, кажется, «Spalis» и имело собственный встроенный динамик.

А пели мы в замечательное изделие модели МД-47 – скруглённую прямоугольную коробочку из пластика цвета слоновой кости. Микрофоном сим оснащались все отечественные магнитофоны. Звук он воспринимал хорошо (даже слишком), но был ненаправленного действия и поэтому воспринимал не только прямую трансляцию, но все варианты эха в помещении – получалось, что ты находишься внутри жестяного или стеклянного сосуда. Голоса звучали неестественно и дико, на фоне постоянного шума и лёгкого фона переменного тока. Микрофоны такого рода можно использовать лишь в полностью заглушённом пространстве.

Саунд у нас получался кошмарный, но мы себе нравились.

Лакуна

Своих песен у нас пока не было, и мы пытались петь чужие и на чужом языке (текстов у нас не было и мы корячились выпевать слова на слух, постоянно ругаясь, поскольку каждый слышал свой набор звуков). Однако распеваем ежедневно. Звукосниматели делали несколько недель (тонкая проволока постоянно рвалась). Играли мы помногу и тут же записывали все звукоизвлечения, чтобы после прослушать. Получались совершенно кошмарные записи. К тому же мой магнитофон был нестандартный и плёнки, записанные на нём, больше нигде проиграть не удавалось (скорость движения ленты у него была примерно 13, т. е. и не 9,6 и не 19,2). Я уже вроде писал, что приобрёл это чудо с рук (потому что за него просили совсем немного).

И тут я выбрал нестандарт.

Лакуна

В силу того что я теперь весь свой досуг использовал для музыки, во двор почти перестал выходить. Да, правду сказать, без Азика, наша компания склеивалась плоховато, а тут ещё и новые друзья и более широкий круг интересов. Эрос теперь постоянно пыхтел со своим железом или гонял на мотороллере.

Неподалёку в одном из соседских дворов жил парень с неплохими вокальными данными, звали его Витя, но самоназвание его было Зет (так он всем представлялся, впоследствии это стало его псевдонимом на эстраде). В детстве он перенёс полиомиелит и поэтому сильно хромал. Был вполне компанейским и принят на этой почве к нам в компанию, натурой он был увлекающейся и постоянно попадал в нелепые ситуации вроде следующей: как-то раз его горе-приятели уговорили нашего Зета попробовать какой то галлюциноген (или колёса по-наркомански), который начал действовать уже много после его визита к этим шутникам. Мы застали его героически перелезающим через тонюсенький прутик на асфальте перед нашим домом (он-то видел толстенное бревно) отсмеявшись, мы всё же проводили его до дома, но пока искали ключ под ковриком у двери, Витя бился в истерике перед стопкой кирпичей, заготовленных для ремонта печи, и вопил, что враги его замуровали.

Вот этот Витя тоже стал ко мне заходить, да и мой бывший одноклассник, а ныне звезда столичного джаза (Уфа столица Башкирии, а Витька Петров перешёл в ресторан «Башкирия», и это означало, что рейтинг его приблизился к максимальному) тоже частенько меня навещал (когда мама отправлялась в очередную командировку – то и на ночь). Приползал он ко мне после закрытия кабака, основательно поддатый, приносил с собой «коктейль» из слитого после посетителей разного пойла в бутылке из-под шампанского, ставил на стол, наливал мне и себе. Это происходило где-то в час ночи и почти сразу он устраивался на нашем сундуке, причём, всегда засыпал с фразой: «Это Биттлз», – какую бы музыку я в тот момент ни слушал, и даже если я слушал по «Голосу» информацию.

Вот обещал не вспоминать алкоголь…

Лакуна

Этой осенью я всё же преодолел себя и обратился к Наде Гурьевой с просьбой допустить и меня к её сокровищнице, то бишь к посещению её ежевечерних посиделок. Квартира её тут же была переименована в Салон. Это действительно напоминало салоны XIX века, где собирались интеллигенты и обсуждали новости и прочитанное, спорили и шутили. Это было лучшее место для души и лучшее место всей моей юности. Девицы его посещавшие были умны, начитанны, а из мужского населения там вначале кроме меня никого и не было, позже я притащил туда Сергея.

Мы много времени проводили вместе до прихода её мамы с работы, а она возвращалась после 22 (я так ни разу с ней и не встретился, за первый год моих посещений). После 22 мы с Надей обычно, если позволяла погода, шли в скверик при Совбольнице, ещё и там продолжая наши разговоры, эти встречи частенько заканчивались далеко за полночь и приходилось идти домой пешком (расстояние было порядочным, но я был молод и вокруг было столько занимательного).

С ней было необыкновенно интересно общаться на все темы, с ней легко было просто молчать и курить (курили мы тогда безбожно много). Не сразу до меня дошло, что я в неё влюблён. Между тем парень у неё был, это был тот самый Вениамин Вершинин, с которым мы жили вместе в колхозе, однако у неё он никогда не появлялся (когда и где они встречались так мне и неизвестно).

Сейчас она за ним замужем уже целую жизнь, у них двое детей, и живут они в Одессе.

А тогда мы делились самым сокровенным, я был в курсе развития её отношений с Венькой, мне она показывала свои стихи, о которых он не знал тогда, ну и я под её влиянием начал пописывать. Это она окончательно раскрыла мне глаза на великолепие нашего языка, через неё я познакомился с таким обворожительным поздним Валентином Катаевым (когда ему надоело бояться, и он стал писать свободно и легко, а главное безумно интересно). Первым перлом и открытием для меня стала «Трава забвения» – пронзительная книга воспоминаний об ушедшем. Теперь я стал гораздо лучше понимать и Бунина и Маяковского, которых полюбил. Теперь я стал внимательней читать стихи, где каждый звук должен прозвучать отдельно и уложиться постепенно в кантилену конечного образа. Я тоже радостно делился своими книжными пристрастиями и находками. Мы обменивались книжками. И разговаривали, разговаривали обо всём на свете… как жаль, что время так неумолимо скоротечно…

Именно там в Салоне родилось моё творческое кредо. 

Продолжение следует…