Метафизическая частушка

1. Роман Михаила Елизарова «Юдоль» вышел после серьёзного перерыва, редкого для этого плодовитого и популярного автора. Не просто популярного — обладающего устойчивым кругом поклонников, если не сказать фанатов. Для современной литературы это явление нечастое. Тут, думаю, важно ещё и то обстоятельство, что Елизаров известен и как автор-исполнитель (к выходу романа он обещал выпустить одноименный альбом; не знаю, выпустил ли). Аудитория Елизарова-прозаика и Елизарова-барда совпадает не полностью, но они и не изолированы, одна постоянно пополняет другую (в основном слушатели переходят в разряд читателей). Маркетингово это очень грамотно. Вообще, конечно, Елизаров представляет собой редкую у нас разновидность писателя-бренда. У такого автора, как и у любого бренда всегда возникает своего рода развилка. С одной стороны, хочется развиваться, говорить что-то новое. С другой — есть опасность разочаровать поклонников, потерять аудиторию… «Юдоль» — это именно тот Елизаров, автор ранних рассказов, романов "Pasternak" и «Библиотекарь», каким его любят поклонники, отслеживающие развитие излюбленных тем и образов писателя.

2. Итак, перед нами история вторжения в наш мир тёмных, демонических сил, несущих ту самую заглавную «Юдоль». Что это такое — в книге объясняется множество раз, каждый раз по-другому. Но в целом ничего хорошего. Если коротко — это богооставленность, состояние мира, в котором тёмное начало легко одерживает верх. Автор выражает твердую уверенность, что наш сегодняшний мир в это самое и погружён.

Тут еще и время, и место действия работают на концепцию — провинция времен перестройки, с Кашпировским по телевизору и свинцовой скукой повседневности. В известном смысле, книгу можно прочитать и как политический памфлет: мол, многочисленная нечисть и мерзость, описанная Елизаровым, налезла в наш мир именно в перестроечные времена. Отмечу мастерство автора в описании позднесоветских деталей — всякий, кто их помнит, после «Юдоли» начинает одновременно испытывать ностальгию и отвращение. Уметь надо вызывать такие разнонаправленные эмоции! Елизаров в этом большой дока. Как и в пародийных стишках, которыми буквально наполнен роман (например, переделки советских песен на бесовский лад: они начинают звучать по радио с новыми словами, но практически никто этого не замечает; становится жутко).

3. И вообще, как изобретательно, как ярко описывает автор весь этот сброд, его ритуалы, его внешний вид, его иерархию! Все это продумано тщательно, до мелочей, а подано энергично и увлекательно. С большой, надо сказать, изобразительной силой. Словно воочию видишь все эти странные лица и странные пейзажи. И как это далеко от полусценарного языка, которым взяли манеру писать некоторые даже известные авторы! У Елизарова в лучших местах мы имеем дело именно со словесной живописью.

Так и вспоминается то Гоголь, то Заболоцкий:

Все смешалось в общем танце,
И летят во все концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.

Другое дело, что в гениальном стихотворении автора «Столбцов» резюмируется вся эта свистопляска так:

Разум мой! Уродцы эти –
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье, –
То, чего на свете нет.

В «Юдоли» всё ровно наоборот. Разум, как и вера, вообще добро, низвергнуты, уничтожены. Только демоны и составляют реальность (зыбкую и сумеречную, что на этом свете, что на том). Безутешное страдание тотально. Человек, да что там — Бог оказывается бессилен. (Про Бога отдельная история; крайне не советую читать книгу поклонникам ортодоксальных религий, причем любых — тут реально есть чем оскорбиться).

4. Честно говоря, читать многостраничные теологические рассуждения Елизарова (ещё и вполне кощунственные) — крайне утомительно. Их как будто стало больше, чем в прежних вещах, и они по-прежнему какие-то непропечённые. Даже не сомневаюсь, что в них заложен и яд, и острота, но, повторю, разобраться в сортах этой скучной писанины способны разве что фанаты Елизарова. И поэтому любое предложение сделать 400-страничный роман более читабельным за счет сокращения философии вызовет у них жуткое возмущение. А по-моему — следовало бы. (С другой стороны, я совершенно не исключаю возможности того, что автор сочинил все эти куски, что называется, «для прикола», этак демонически ухмыляясь — мол, читайте, анализируйте бессмыслицу; тем более стоило бы это убрать).

5. А вот такие описания — несомненно, оставить: «Троллейбус грохочет, точно короб с инструментами, трясётся ухабами безликих улиц. Сплошь пятиэтажные панельки, вроде и не настолько старые, но выглядящие так, словно их возвели в незапамятные времена. В этих печальных краях год бытования идёт за все три или даже больше, как служба на подводной лодке. Тут школьники взрослеют к пятому классу, заключают в подвалах и на чердаках несчастливые скоротечные браки, взрослые дряхлеют к сорока, а старики и вовсе не доживают до пенсии. Но есть и своя прелесть в этой чахоточной мимолётности, точно у мотыльков-однодневок».

РЕЗЮМЕ: А вообще — всякому известно, что апологию зла сочинить куда проще, чем чем апологию добра. Черти описаны в мировой литературе на порядок интереснее, чем ангелы, есть откуда заимствовать. (Кстати, идея с продажей души дьяволу, вообще с вторжением демонического в наш мир, в этом году обсуждается не только у Виктора Пелвеина в "A Sinistra", но и у Юрия Буйды в романе «Лев и Корица»; видать, тревожными временами навеяно). Елизаров, несомненно, идёт по пути наименьшего для себя сопротивления. Получая в итоге ещё одну страшную сказку с плохим концом, каких было у него уже немало. Такой типичный «роман Елизарова». Четырехсотстраничную метафизическую частушку, не более того.

Я взял на себя смелость эту частушку свести к четырем строкам:

Прочитали мы «Юдоль» –
Всюду черти дразнятся.
Жизнь есть боль и смерть есть боль,
Ни малейшей разницы.

Если так, стоило ли огород городить?