Неповесть. Часть пятьдесят четвертая

Лакуна

Год катился к завершению, и приближалось время моего первого отпуска, который должен был состояться в первой половине января (я еле выпросил себе этот срок и мне пошли навстречу как несовершеннолетнему). Мечтал я посмотреть Москву новогоднюю, прошвырнуться по «злачным» заведениям, посмотреть, чем живёт столичное общество и молодёжь в частности (посещение Москвы – мой постоянный пунктик). Поэтому я решил заработать больше обычного и подписался в выходные и после работы строить ледовый городок в парке им. Якутова, что соседствует с Дворцом.

Декабрь тогда стоял морозный, и приходилось постоянно бегать отогреваться. Вся работа была связана с водой (все ледяные блоки скреплялись кашицей из полу-растопленного снега, ледяные скульптуры и подавно), так получалось, что я постоянно был мокрый с головы до ног и отчаянно мёрзли руки в мокрых рукавицах и только каким-то чудом не простудился. Уставал я тогда сильно, потому что работал уже почти полный рабочий день (завод плюс халтура), а на халтуре вся работа была физической и крайне неприятной.

25 декабря ледовый городок был сдан комиссии и нам выплатили наши деньги, отнюдь не все, как всегда нашли кучу ошибок в исполнении (нужно же начальству и своё урвать) и срезали гонорар почти наполовину, мужики пошли искать сначала справедливость, потом водку, а я махнул рукой, потому что жалко было время терять. Посему рванул сначала на вокзал, потом в аэропорт, где и купил билет на ближайшее время.

Справедливость хорошая вещь, но время дороже.

Лакуна

В Москву я впервые в жизни летел самолётом и мне очень понравился такой способ перемещения в пространстве. Воздушное путешествие в столицу тогда стоило 30 рублей. Вылет состоялся ещё затемно. Проклятые затяжные регистрации, взвешивание багажа, путешествие к трапу на автопоезде, рёв двигателей, пристёгивание ремней, доклад экипажа и хорошенькой стюардессы мне тогдашнему страшно нравились, я чувствовал себя важной персоной. А стеклянные стены аэропортов позволяли наблюдать взлёты и посадки, резонируя грохоту двигателей. Полёт нашей «Аннушки» АН-10 происходил на высоте более девяти километров над почти сплошной облачностью. Двигатели ревели, самолёт мелко дрожал, я сосал карамельки и не боялся. Пейзажи поверх облаков так напоминали космические, и зрелище восходящего солнца там, в стратосфере, вызывало восторг и желание схватить кисть и написать такое великолепие и необычность (странно, я так и не удосужился ни разу сделать это). Премиленькая стюардесса поведала нам, что за бортом температура минус пятьдесят (тогда в Аэрофлот принимали исключительно красавиц). Явлений «морской» болезни у меня не обнаружилось, но уши закладывало при наборе и потере высоты весьма неприятно, приходилось всё время делать глотательные движения (именно для этого нам раздали карамельки перед взлётом). А уж «Ситро» и минералка показались много вкуснее чем на земле. В те времена после набора высоты можно было курить, ну я стрельнул у соседа сигаретку и задымил (я тогда ещё не курил, но надо было показать окружающим свою взрослость), я чувствовал себя набобом. Вид безбрежной белой облачной равнины за окном вызывал желание сомкнуть глаза, что я и сделал и проспал почти два часа. Разбудило меня сообщение о приготовлении к посадке, нужно было вновь пристегнуться. Перед посадкой снова раздали карамельки, и самолёт нырнул вниз (опять заложило уши) потом мы какое-то время летели прямо над шоссе, а параллельно ему слева проходила железная дорога. Сверху машинки смотрелись крохотными, и даже железнодорожный состав как-то терялся, а окружающие поля предстали полосатыми заплатами различного цвета. Отсюда вся поверхность земли состояла из каких-то разнонаправленных лоскутков разного цвета и формы, среди которых торчали кубики домов, которые посылали к нам вверх дымки, клубки деревьев и палочки столбов электропередачи. Перед приземлением земля резко приблизилась и едущие по шоссе авто стали больше и выглядели теперь масштабней и солидней, потом последовал толчок, скрежет и наш самолёт запрыгал по полосе приземления, оставляя за собой угольно-чёрные дымящиеся следы.

Мы приземлились в Шереметьево II (в зоне зарубежных авиалиний почему-то), потом оказалось, что другие аэропорты не принимали из-за метеоусловий. В аэровокзале в зоне прилёта мне даже удалось выпросить пару бутербродов с разноцветной икрой в буфете (там торговали на валюту, как сейчас в duty free), а также налюбоваться вприкуску иностранными бутылками, сигаретами и наклейками на них.

Тут же зверски захотелось долларов.

Лакуна

До Белорусского вокзала добирался на автобусе больше часа. Москва встретила отсутствием снега и нулевой температурой. Поселился я у наших знакомых на Бутырском валу рядом с Белорусским вокзалом, почти напротив мельницы, построенной в XIX веке. Дом, где я остановился, выглядел типично московским, конца тридцатых, выкрашенный тёмно-зелёной краской с белой рустовкой (кстати, мой на Ленина, 2 очень на него походит). Двор был обширным, засаженным деревьями и кустарником, задняя ограда отгораживала выемку Московской железной дороги, по которой поезда ходили очень часто. Разместился я на третьем этаже, в комнате выходящей окном на железную дорогу. Первую ночь почти не спал – кричали и стучали за окном поезда. У хозяйки сын постарше меня, студент какого-то вуза, а я приехал в разгар сессии, поэтому он помогал мне только советами и выбором маршрута для прогулок и покупок, а в остальное время либо отсутствовал, либо зубрил.

Все мои маршруты этой зимы начинались либо в Метро «Белорусская», либо я отправлялся пешком по Горького к Красной площади и ГУМу. Например, завтракать хорошо было в кафе-молочной, у самого начала улицы, на правой стороне, меню там было составлено из очень вкусных молочных блюд. А обедать либо в кафе «Националь», либо в «Метрополе», где подавали шикарные супы и блюда из мяса. Денег у меня было порядочно и можно было не считать их. Автомобильная площадка перед «Метрополем» или «Националью» служила в те годы ещё и автомобильной выставкой, такого количества иномарок до этого я тогда ещё не видел. К тому же рядом с «Метрополем» находилась ещё и заправка, работающая за валюту, где эти чуда кормились. В ГУМе я тогда приобрёл что-то из одежды, но в основном охотился за грампластинками (отдел по торговле ими был тогда вынесен в левое крыло, с входом с улицы), кроме ГУМа пластинки можно было взять около музыкального магазина на Неглинной и ещё в паре мест, вспомнить адреса которых сейчас не удаётся. Поскольку я тогда был зелёный лопоухий провинциал, даже толком не знающий, что нужно конкретно, то привёз домой только кучу ненужной пластмассы, которую и выбросил благополучно сразу после первого прослушивания.

В эту зиму в моду входил новомодный Твист и в этом виде «спорта» я поднаторел достаточно, даже в Уфу привёз медаль за его исполнение, полученную в Лужниках на Новогоднем балу (медаль была шоколадная, но вручали-то тогда всего два десятка).

Побывал я и в Третьяковке и в Пушкинском, но как-то невнимательно смотрел и куда-то всё время спешил. А также побывал: в Политехническом на какой-то лекции по астрофизике, и в Планетарии, который тогда работал вовсю, да ещё в какой-то церкви на службе, где глазел по сторонам и внимал стройному пению певчих.

Но, в основном, таскался по московским улицам и умилялся. Ощущал огромность этого города. Столичная суета моя сделала меня среднестатистическим наивным провинциалом, исполненным восторгов и зависти к москвичам.

Так совершались мои Московские самостоятельные каникулы.

Лакуна

Возвратился домой как раз под «Старый Новый год». Ёлка всё ещё высилась на центральной площади, моргала разноцветными лампочками и аттракционы работали вовсю.

Наша ватага использовала горку как полигон для объятий (мы обычно пристраивались к девицам, чтобы поддержать, так сказать) или устраивали падение целой цепочки катающихся. Целовать раскрасневшихся девиц во время совместного спуска было занятно и приятно. Жаль, конечно, что одежды зимой так много. Было весело, одним словом.

И сразу же по приезду попадаю в каталажку, меня изловили прямо на горке, придравшись к цвету лица (ты пьян!). В те годы любого, кого забирали на улице даже просто для профилактики или проверки документов, в участке непременно обыскивали с ног до головы, заставляя раздеваться и разуваться, при этом приходилось выслушивать замечательные казарменные шутки в свой адрес и упаси боже как-то пытаться реагировать на них – тут же начиналось избиение. И поскольку при обыске у меня в сумке был обнаружен рисунок-копия с картины Ф. Гойи «Маха обнажённая» и ещё несколько других (но те были «приличные»), тут же было объявлено, что я де разносчик порнографии и рисунки моментально конфисковали, конфисковали также и все деньги, бывшие со мной (по-видимому, портрет Ленина на червонце тоже порнография); процесс конфискации проходил под громкое ржание милиционеров и дружинников, вызвали и тех, кто находился в патруле на улице, и они до обильного слюноотделения комментировали рисунок. Продержали меня там часов пять-шесть для острастки и выпустили лишь когда приблизилась полночь и патрульным пришла пора сменяться. Хорошо, что хоть не отобрали мой карманный приёмник, передачи «Маяка» хоть как-то скрасили лишение свободы, не так скучно было там торчать с алкашами и драчунами. Ничего из отобранного так и не вернули, а об извинениях не стоило и мечтать.

Бдительность и ещё раз бдительность.

Лакуна

Между тем изготовление автономной носимой техники выходит на новый уровень – появляются ещё более мощные транзисторы, которые позволяют использовать уже нормальные громкоговорители и появляются ферриты с более высокой магнитной проницаемостью, позволяющие делать двух- и трёхдиапазонные радиоприёмники. В журнале «Радио» появляется множество любительских радиосхем (три четверти которых почему то не работает). Я изготавливал, в основном, только две из них: «Москва» на пяти транзисторах и двух переходных трансформаторах, намотанных на миниатюрные ферритовые кольца. Намотка таких колец наиболее трудоёмкая и филигранная работа, мотать приходится узкой шпулей, пропуская её через колечко, а провода сечением 0,08 мм и поэтому легко рвутся, и тогда начинай всё сначала. Правда, был способ намотки с разломом и последующим склеиванием кольца, но склеенные кольца очень боятся механических воздействий и работают хуже (особенно у таких недотёп, как я) и ещё нормального клея было не достать, был только БФ-2, а он требует особых и длительных условий сушки. Ещё мне нравилась схема, состоявшая всего из двух транзисторов: высокочастотного «П-402А» и мощного «П-4В», она была вполне надёжна и проста в изготовлении. Мой второй приёмник был собран именно по этой схеме. Но он работал довольно тихо.

Скоро появляются в свободной продаже и первые носимые транзисторные радиоприёмники, особым спросом пользовалась рижская «Spidola». Эти аппараты были много мощнее карманных и вещали уже достаточно качественней, т. к. на них уже были установлены широкополосные динамические головки, а «Spidola» уже умела принимать радио и в коротковолновом диапазоне, для которого в неё была встроена блестящая телескопическая антенна, а на коротких волнах находились все зарубежные «голоса», т. е. вся тогдашняя модная музыка.

В свете этого рывка прогресса и я завёл мощный приёмник, однако этот агрегат уже сам не делал, памятуя о своей криворукости, я попросту купил его у Володи Шляпникова. Это был элегантный чемоданчик из морёного дерева, вследствие чего звук был безукоризнен. Теперь одной забавой стало больше: подкрадываешься к кучке болельщиков футбола, которые вслушиваются в комментарии матча на своей технике, а тут как врубишь музыку с «Маяка» (надо сказать Володин приёмник заглушал все тогдашние изделия советской промышленности) – болельщики сразу же начинали нервничать и ругаться, а мы хохотать.

Прикарманная радиотехника и брожение умов.

Продолжение следует…