Нет слаще слова «жизнь». Часть семнадцатая

Меня привезли в сортировочный госпиталь. Там, развязав мои раны, снова посмотрели, перевязали и привезли в другой ГЛР. В этом госпитале меня обследовали: «Уже полмесяца прошло со времени ранения. Время прошло, но положительных результатов нет. Не надо дожидаться рентгенолога. Надо срочно загипсовать». Вывели в соседнюю комнату, посадили на стул и решили загипсовать.

Одна из медсестер, кажется, еврейка, поставила возле ноги эмалированную чашку, как белая мука гипсовый порошок, и замочила марлевую обмотку: «Поставь раненную ногу сюда». Я, обеими руками взявшись за ногу, поднимаю ее и очень медленно ставлю. «Стопу правильно ставь!» — говорит сестра. Я не могу поставить, как она требует, нога болит, как будто горит ступня и трещит. В это время еврейка: «Вот так вот ставь!» — разозлившись, отталкивает мою ногу. А у меня словно искры из глаз. Я шваброй, которая стояла возле моих сапог, с ненавистью в момент ударяю сестру по голове: «Сволочь, убирайся прочь!», — воплю. Швабра надвое ломается. Сестра выбегает в коридор и кричит: «Ай, убьет!», и по лестнице вбегает на второй этаж. В это время стоявший рядом на костылях русский проматерился: «Танкист не прозевал! Правильно поступил, так и надо ей!» Врачей и сестер человек восемь прибежало. Охая-ахая: «Что с тобой, товарищ ранен-больной?» — спрашивает одна врачиха.

— Я ее ударил.

— За что?

— Она хотела надо мной поиздеваться. Я успел защититься.

— Разве так можно? — попытался кричать военврач. А ему в ответ тот парень с костылем:

— Танкист правильно поступил. Я тоже так сделал бы. Она его больную ногу грубо оттолкнула.

— Но как, товарищ ранен-больной, для вас лучше? Тогда сами помогите гипсовать, — оставив ту медсестру, велел другим разойтись. Прибежала другая медсестра.

— Товарищ военврач, рентгенолог пришел. — А врач той медсестре говорит: «Тогда отставить гипсовку. После обеда поведем товарища танкиста к рентгенологу. А сейчас рану надо вымыть и сделать легкую перевязку».

— Я боюсь, товарищ военврач, — говорит та медсестра. А военврач ей:

— Ничего не бойся, вы теперь друг друга хорошо поняли. Так ведь, товарищ ранен-больной? — Улыбается мне военврач, и я улыбнулся.

После обеда меня повели к рентгенологу, а на второй день на ногу положили гипс. Военврач сам наложил мне гипс, а та медсестра, хорошо мне знакомая, смотрит и помогает врачу. Закончив, военврач говорит: «Привыкай, мой герой, терпеть дней 45, а потом мы у тебя сапоги снимем, ты будешь плясать», — по-матерински погладил по голове.

Меня переводят на второй этаж в 14-ю палату. А медсестра из 15-й палаты, почему-то обрадовалась. Оказалось, секрет в том, что, как она говорит: «В моей палате был один раненый по фамилии Валеев. Его недавно в глубокий тыл отправили. Он был похож на тебя. Смуглый был. Я скучаю все время по нему. Ты тоже татарин?» — и улыбается. В углу — я, а рядом со мной кровать, которую как люльку простыней закрыли. Наверно, так сделали, чтобы на рану тяжело раненного мухи не садились.

Через несколько минут пришла сестра и, прямо ко мне обращаясь: «Твою историю болезни неправильно заполнили. Ты — Валеев? В истории — тяжелое осколочное ранение в левой стопе, перелом первой плюсневой кости и не удаленное инородное тело. Подлежит эвакуации в глубокий тыл. Немцы этот город часто бомбят, поэтому тяжело раненных отсюда всегда отправляют в глубокий тыл. Ты уже третий пациент по фамилии Валеев», — и улыбается. Какое хорошее отношение к раненым, но только эта еврейка-медсестра осталась больным местом в моей памяти.

Когда второй раз появилась, сестра принесла мне стакан, ложку, два костыля: «Постарайся научиться ходить на костылях. Судно таскать трудно. Сначала я сама буду помогать ходить на костылях». А в третий приход подошла вплотную ко мне, налила какую-то бесцветную жидкость в мой стакан. «Вот если эту райскую водичку выпьешь, чуть-чуть поднимется аппетит и поспишь немножко. Это спирт, ты его выпей одним залпом, потом запей водой. Что вас, мужиков, учить, не уж-то вы не выпиваете?» Я говорю: «Не только спирт. Толком выпивать я не научился, а в тылу я вообще никогда такого не употреблял».

— Меня зовут Галя. А тебя как?

— Жават, — говорю.

— А ты знаешь, как переводится?

— Наши имена в основном взяты из языков фарси. Но значения я не знаю.

— Жават начинается с буквы Ж, так я тебя буду Женей называть. Ладно?

— Хорошо.

Галя мне кушать принесла. Я впервые за 18 суток после ранения поел досыта и как следует.

Мой сосед совершенно зависим от людей. Хотя ноги у него целые, но обгоревшие. Обе руки обгорели и стали нерабочими. Его пальцы забинтованы в растопырку, как у гармониста. Лицо под повязкой. Значит, лицо у него обгорело. На мой вопрос медсестра ответила: «Он танкист. Его вынесли из горящего танка». Этот танкист и не разговаривает, и не стонет. Просто лежит. В туалет ходить, покушать, попить, сходить куда-то, все дела только с помощью няньки делает. «Этот парень терпит, ни звука не слышно. Я бы не стерпел», — говорю я медсестре. «Да у него и стонать-то сил нет», — отвечает она.

Спустя неделю тяжело раненных стали перемещать на первый этаж. Это было удобно для эвакуации. Меня поместили в 3-й палате первого этажа. И Галя с нами вместе. Здесь намного лучше, но ходить без присмотра не разрешают. Мол, в туалет или нянька, или медсестра должны сопровождать. Хочется на улицу подышать свежим воздухом в полную грудь. Намного меньше стало боли, и спать стало хорошо.

Да, боль утихает. Только почему-то ранение сердце бередит. Нервы на пределе. Когда врачи обход делали, я говорю: «Ранение очень беспокоит, зудит». «Ну, тогда рана ваша заживает», — говорит врач.

Но у меня иссякает всякое терпение — ни спать, ни есть не могу. У меня снова температура начала подниматься. Я иду, и в туалете голову под холодную воду сую. Только так немного успокаиваюсь. Из-за гипса ногу и почесать невозможно. Как начал в туалет выходить, встретил из экипажа Яковлева, мехводителя Шенпоренко, наводчика Некрасова, командира экипажа младшего лейтенанта Ануфриева. У них дела идут хорошо. В халатах на улицу выходят. Только тогда я узнал от лейтенанта Ануфриева, что при форсировании Вислы нашу 16-ю артиллерийскую самоходную бригаду хорошо потрясли, и они в глубокий тыл ушли на переформирование.

Когда второй раз встретил Шенпоренко и Некрасова, то с их помощью вышел на улицу. Мы в беседке сидели: Шенпоренко, Некрасов, младший лейтенант Ануфриев, к ним присоединился младший лейтенант Кузьмин, опиравшийся на один костыль: «Я думал, что вы уже где-то в Киеве или в Москве. А вы вслед за фронтом ползете». Ануфриев ему: «Выкладывай, откуда ты вернулся?». Кузьмин рассказывает: «Когда вас в госпиталь проводили, мы за Хыров дрались три дня. После взятия Хырова, нас отправили на северо-запад по направлению Варшавы. Я был ранен, когда форсировали Вислу, но не успел переправиться на ту сторону реки. На реке Висле нас фашисты разгромили. Нас беспрестанно бомбили и осыпали с берега с орудий и пулеметов. Сомневаюсь я, что наши части смогли продвинуться. Значит, многие наши товарищи, в том числе и командиры, погибли».

Продолжение следует…

Сост.-комментатор — к. и. н. З. Р. Рахматуллина; перевод В. Ж. Тухватуллиной.