Зимовье мое, мой закут... Часть первая

Стихи разных лет

Вчера ещё – один из немногих живущих, из последних, из сильных или просто неподдельных поэтов поколения, рождённого в 60-е. Сегодня – на небесах.

Современная поэзия демонстративна, она имеет мгновенный непосредственный выход, пусть он и приходится чаще всего на профана. Этакие письма поэтических профанов друг другу в соцсетях. Это нормально в условиях свободы слова. Всегда ведь даже в стихотворных поделках есть что-то замечательное – буквы, слова, вялые выражения заезженных человеческих чувств, всем всегда понятных и пр. Это не слишком умелое самовыражение имеет магическое воздействие на невзыскательные умы читательских масс. Этому принято лайкать. На это обычно читательская масса и реагирует (не на искусство, не на поэтическое мастерство), на родство расхожих взглядов на поэзию.

В целом уровень грамотности в условиях открытости даже повысился. И написанные стихи сегодня прочитываются фестивалями, этакой дружеской толпой. Но было время, когда поэт вынужден был оставаться божественно одиноким, отстранённым от официоза социума. Просто чтобы избежать в своих сочинениях насаждаемой сверху во все трудовые коллективы нетворческой фальши – готовой идеологии и политической пропаганды в искусстве. Творческое одиночество, таким образом, было спасением для живой души поэта от жесткой ангажированности в литературе и общих (читай отхожих) мест в искусстве. Оставаться независимым и быть даже в бедности – лишь бы вместе с любимой – со своей мировой и горьковатой музыкой. Пусть в великой неприкаянности, в стороне от меркантильной толпы, в настоящей, творческой свободе слова.

И А. Юдин был таким штучным, эксклюзивным (извините за варваризм), таким первородным уфимским поэтом. И он не был одним из членов симпатичной массы желторотых птенцов, хором раскрывающих требовательные клювы в сторону летящей к ним хищной грант-матке. Он не был птенцом советского режима, в котором формировался.

Он был из рода натуральных титанов. Даже с виду – крепыш, если не богатырь. Крупен был, статен. Субтильным поэтическим девушкам обоего пола Андрей являл собой живой контраст. Симпатичный мужик в томном салоне. И в отличие от вялой телесности, утончённо-тухлой безэмоциональности, истерической тенденциозности обитателей тесных художественных квартир каких-нибудь очередных меньшинств или большинств, поэт Юдин, кажется, изначально был наделён редким и драгоценным даром – индивидуальной живой душой и чуткими нервами. Поэт жил как будто под открытым всем ветрам и стихиям прекрасным уфимским небом. Он помнил о своей общности с людьми, живущими в других культурных, более бедных материальных условиях. И звуки для своих стихотворений, вместе с их парадоксальным смыслом, А. Юдин извлекал непосредственно из самих, кажется, первоэлементов материи, а не из готовых продуктов чужого искусства в круговой беготне по культурным амбарам, как это обычно делает вся наша интеллигентская мышиная армия, подвязавшаяся часто только словно от своей безрукости или избыточной (инертной, в сущности) интеллектуальности на благом культурном поприще. Он такой интеллигенции не мешал, а просто жил свою непохожую и трудную жизнь в стороне от поверхностной культуры уже переходного эпохального официоза, извлекая для русской поэзии ещё небывалые в ней звуки и смыслы. Пусть не слишком богатые, но верные каденции.

Для это святого занятия, похоже, А. Юдин и был (или притворялся всерьез и на деле) как бы вовсе безбытным человеком: этаким неустроенным пофигистом, уфимским Емелей, ночующим на своей печи прямо посреди звёздной музыки тяжёлых, слоистых сфер, в каком-нибудь изысканно-заброшенном и свободном от обывательской докуки священном месте. Может, даже порой – чуть не за помойкой или свалкой дивно и неожиданно локализовавшимися и сокрытыми за шатром дерев, на шелестящих, таинственно-дремучих травах. Поэту ведь что надо – лишь бы дух веял, свежий и чистый, не замызганный токсичной суетой приличных с виду граждан – пройдох, временщиков и проходимцев всех мастей. Поэту непременно надо отыскать с помощью своей кошачьей поэтической интуиции священное вот прямо сейчас где-то здесь бытийствующее место. Ощупав его носом. И там уже запросто можно опорожнить перед сном бутылочку, может быть, не только с кефиром. О чём подрастающему поколению домашних графоманов, играющих по квартирникам в поэтов, знать, конечно, не следует. Они взрослые были у Юдина, эти творческие серьёзные игры, и опасные. Да и не игры – вовсе. Такова уж была его весёлая поэтическая теодицея, она же и стихотворная дикция, стихия.

А что же вся творческая рать, бегающая с пером по редакциям в неравной борьбе за места под солнцем и по домам отдыха для повышения культуры? Эти добрые интеллигентные бегающие люди знают только свою собственную субъектность (снова простите за варварскую латиницу). Не нужно им ни мироощущения их народа-языкотворца, ни глубинного хода трудноуловимых надземных и подземных событий, ни иного высокого безумства – никаких, словом, истинно поэтических соблазнов, трудных по существу. Но под это грантов не дают. Поскольку всё это ещё нужно умудриться сотворить в подлинных, не поддельных, не фальшивых стихах. И Андрей Юдин обходился как-то без литературной поддержки общества культурных, высокопоставленных аксакалов.

Последние обстоятельства жизни поэта нам неизвестны. Но нетрудно предположить, что и они тоже были более, чем трудны. Возможно, поэт перегорел и стихов уже не писал. Последнее место для своей внутренней силы Андрей Юдин нашёл уже, как недавно стало нам известно, на СВО. Где он и погиб в возрасте 55 лет за Россию и её рубежи по своей собственной, доброй и свободной воле, вдалеке от истерических «интеллигентских» докук и всяческих прочих истерик той или иной верхушки общества. И тут уже ничего не поделать.

Память поэту и земля ему пухом.

Алексей Кривошеев

 

Андрей Юдин

 

Зимовье мое, мой закут...

 

* * *

Вся Вселенная похожа

На шагреневую кожу

Тем, что сжата до предела

Моего живого тела.

Все во мне – земля и небо.

Тело держит их, как скрепа

Сочленяющая крайности:

Неизбежности, случайности…

 

* * *

На низкий потолок под утро

Легла побелка бело-синяя.

Как перевёрнутая люстра,

Всяк дерево в убранстве инея.

 

Вниз головой живу, присутствуя

При данном казусе – не более.

И сам себя лягушкой чувствую

На вивисекторском застолье.

 

Всё потускнело, кроме линий,

За ночь одну быстрей, чем олово…

Вселенная – слегка качни её

И – навернётся с ног на голову.

 

* * *

О, я не знал, какая мне цена!

Неразделенная печаль меня достойна.

 

На скате жизни громче тишина.

Спокойно даже то, что неспокойно.

 

И одиночество светлее на двоих

В заторе ледяном сердец чужих.

 

И небо синее становится синее,

Морщинки памяти – яснее,

 

Пока на замерзающей земле

Несут любовь в запазушном тепле.

 

* * *

Равнина. Прутья ковыля

Кой-где еще торчат из снега.

Мороз за сорок. И земля

Трещит суставчатей телеги.

 

Покуда этот наобум

Плутал в снегах у Мелеуза,

Ни ног, ни рук не слышал ум...

Последняя сорвалась уза...

 

Беспамятство влекло назад

В истоки, к устьям, до волокон

Головоломных, до шарад

Сознаньем разлагая кокон.

 

Вот – солнце, сжатое в пазу

Меж облаков, вот – зримо – гонка

Байдарок: вёсла бирюзу

Со дна зачерпывают звонко,

 

Вот – сам он в образе ребенка

В эмалированном тазу...

А я запоминал беспечно

Находку страшную – один:

 

Из-за широких чьих-то спин

Обледенелая конечность

Ладонью путеводной в Вечность

Секла безоблачную синь.

 

* * *

Вечерами город пег.

В складках валиками снег.

Кто в подвижническом жаре

Напевает: «Харе, Харе…» –

 

Меж ушанками снуя,

Одиночее, чем я?

Чист ведического гимна

В нём огонь, а в мире дымно.

 

Но как бог и юн и свеж

Славит божье имя меж

Сгрудившимися домами:

«Харе – Кришне, Харе – Раме».

 

Что шикарные авто,

Даже золото и то

Притягательность теряет.

Призрачное исчезает.

 

И о Кришне, как о чуде

Демонические люди

Слышат пение окрест.

И от тех людей и мест

 

Более я не завишу.

Сам влюбляюсь в Хари Кришну.

 

* * *

Взмывают круто на ветру

Жизнь износившие былинки.

Я против ветра в поле пру.

Иль ветер стихнет, иль умру

 

Я сам на этом поединке.

А облака плывут, как плыли...

И те же скважины, свищи

В миниатюрные смерчи

 

Закручивают кучки пыли.

Смотри – ударит оземь небо...

И я, и ты сойдем на нет,

Как чередующийся свет.

 

Тот, что – то есть, то нет, как не был.

 Подготовил Алексей КРИВОШЕЕВ

Продолжение следует…