Смерть Кощея. Полусказка. Часть четырнадцатая

Глава 8.

Я пришел в себя и открыл глаза. Я лежал на спине, на чем-то мягком, и надо мной вверх поднимались складки полупрозрачного балдахина. Воздух окутывал смесью тонких запахов успокаивающих и возбуждающих одновременно. До слуха доносилась тихая приятная музыка.

Я приподнялся на локтях, чтобы лучше осмотреться. И тут же упал назад, в шелковые подушки, потому что перед глазами у меня все завертелось, как вертятся падающие кленовые семена. Мелодичный голос произнес:

– Лежи, дурашка, не вставай.

Полог раздвинулся, и в образовавшемся проеме появилась женщина. Ее изысканная одежда удивительным образом одновременно облегала и скрывала фигуру, двигалась она грациозно и элегантно, а во всем ее облике было что-то разом и животное, и благородное. Она присела на ложе, успокаивающе положив руку мне на колено. Ладонь была теплая.

– Кто ты? – спросил я, сглатывая накопившуюся во рту слюну, из-за чего вопрос прозвучал невнятно.

– Не разговаривай. – Женщина улыбнулась. – Тебе сейчас вредно разговаривать. В свое время ты все узнаешь. Отдыхай.

Голос ее журчал и обволакивал. Ее медленные движения в приглушенном свете убаюкивали, улыбка очаровывала. А она красивая, подумал я прежде, чем погрузиться в сон без сновидений.

Проснулся я бодрым и голодным, с ясным сознанием. Головокружение почти не досаждало, когда я сел в кровати и увидел заботливо оставленную на низком столике тарелку бульона, хлеб и кусок вареного птичьего мяса. Бульон оказался уже не горячим, и я с удовольствием съел завтрак. Чуть дальше кто-то предусмотрительный поставил таз с водой для умывания. Умывшись, я вытерся мягким розовым полотенцем и обратил внимание на мою одежду, аккуратно сложенную на специальных подставках. Там же находились и мои доспехи. Сам же я оказался облаченным в фиолетовую шелковую пижаму, сильно малую мне по размеру.

Чувствуя себя неуютно в чужой одежде, которая к тому же была явно женской, я решил переодеться в своё. В самый неподходящий момент послышался шорох портьеры, и в комнате появилась давнишняя незнакомка. Я был застигнут врасплох и не придумал ничего лучшего, как прикрыться первой попавшейся вещью.

– Доброе утро. – Произнесла женщина, вольготно усаживаясь на кровать. – Вижу, что чувствуешь себя ты гораздо лучше, поэтому спрашивать тебя о здоровье не буду, оставим эти формальности на более позднее время. А сейчас скажи-ка мне, как тебе нравится моя избушка?

Одета она была не так, как вчера, эта одежда тоже была элегантной, а красота ее никуда не делась. Я был обнажен, отчего чувствовал себя ужасно неловко.

– Благодарю вас. Все прекрасно. – Пробормотал я первое, что пришло в голову.

– Красноречие, как я погляжу, находится где-то ближе к концу списка твоих талантов. – Незнакомка усмехнулась. – Оно и не удивительно при такой великолепно развитой мускулатуре. Конечно, Аполлон считался непревзойденным поэтом и к тому же музыкантом, но ведь ты скорее Геракл, не правда ли, красавчик?

Я густо покраснел. Эта женщина могла смутить кого угодно. Сама же она, видимо, никогда не смущалась.

– И вот ведь какое дело, – невозмутимо продолжала она, закидывая ногу на ногу и покачивая изящной туфелькой. – Никак не могу припомнить случая, чтобы античные герои валялись у нас вдоль дорог без сознания, а мне бы приходилось их подбирать и выхаживать в своем гнездышке.

Она сделала паузу, видимо, ожидая ответа. Я не нашелся, что ей ответить и засопел. Беззастенчиво разглядывая меня, она продолжала:

– Ты не подумай ничего такого, мне совсем не жаль, что я так поступила, и ты меня ни капельки не стесняешь своим присутствием. Помогать ближнему поощряемо и похвально во все времена. Но, как и всякую женщину, меня снедает любопытство, отнюдь не праздное, и, прошу заметить, вполне обоснованное, относительно того, что ты там делал?

Я потупился:

– Дрался.

– Ну надо же! – Женщина театрально всплеснула руками. – Кто бы мог подумать, что в наше цивилизованное время можно встретить проявление такой дремучей невоспитанности. Дрался. Фи! Разве ты не знаешь, красавчик, что все современные нормальные люди умеют договариваться между собой? Взрослые люди, по крайней мере, ведь только дети решают свои споры тем, что лупят друг друга по голове совочками. И с кем же ты дрался, дурашка?

– Можно я оденусь?

Она удивленно вскинула брови:

– Конечно, одевайся на здоровье, разве я тебе запрещаю?

– Вы смотрите.

– Конечно, смотрю. Не знаю ни одной страны на свете, где людям запрещали бы смотреть, а я, к твоему сведению, нахожусь у себя дома, а у себя дома я не привыкла отказывать себе в чем бы то ни было, тем более в такой малости, как зрение.

– На меня смотрите. – Я злился на себя за то, что никак не мог перестать обращаться к ней на вы.

– Ах, вот ты о чем. – Она сделала вид, что только сейчас поняла, о чем речь. – Об этом можешь не беспокоиться, ты вряд ли сможешь поразить меня чем-то таким, чего я раньше никогда не видела. А своего тела ты можешь совершенно не стесняться, тем более, что сложен ты великолепно.

– Отвернитесь.

Женщина хмыкнула и отвернулась, обиженно вздернув подбородок.

Я спешно оделся и придирчиво себя оглядел. Надо сказать, что одетым я чувствовал себя гораздо уверенней. Я деликатно кашлянул.

– Не могу сказать, что одежда тебя испортила, – произнесла она, повернувшись и оглядев меня с ног до головы. – Определенно, нет. Но и в предыдущем виде тебя не в чем было упрекнуть. Однако мне не терпится продолжить нашу увлекательную беседу и я хочу предложить перейти в место более подходящее для этого, чем моя спальня. Прошу за мной.

Я двинулся за ней, глядя ей в спину и усилием воли не давая глазам опуститься ниже талии. Гостиная оказалась обставленной с тонким вкусом, достаточно просторной, но уютной. Жестом предложив мне разместиться в кресле, сама она выбрала кожаную кушетку и, закинув ногу за ногу, раскинула руки на спинке. Движения ее были исполнены кошачьей грациозностью, но в то же время было в них что-то змеиное. Красота ее одновременно манила и отталкивала, взгляд ее призывал перейти черту и тут же предупреждал об опасности такого перехода, а ее уверенности мог позавидовать любой мужчина.

– Итак, мы остановились на том, что ты с кем-то подрался и в результате оказался лежащим на дороге без сознания. Так с кем же ты все-таки до такой степени не сошелся во мнениях?

– С Кощеем.

Услышав это имя, она как бы застыла, но в следующее мгновенье, овладев собой, широко улыбнулась:

– Ах вот оно что, как я сама сразу не догадалась. Большие мальчики решали свои большие проблемы, и как это водится у мальчиков, свели все к тому, у кого длиннее меч. Кстати, что-то я в твоем снаряжении как раз меча и не видела.

– Он сломался.

– Неужели ты решил прийти на встречу с Кощеем со сломанным мечом?

– Сломался во время боя.

– Вот этому я как раз не удивляюсь. Видишь ли, дурашка, Кощей владеет исключительным клинком, равного которому нужно еще поискать, поэтому приходить к нему бодаться, не имея на руках козырного туза, я имею в виду соответствующее оружие, все равно, что пытаться перешибить обух плетью. Сразу видно, что ты практически ничего о Кощее не знаешь.

– Все так запутанно.

– О, да! Запутывать – это он любит, этого у него не отнять. А вот ты, красавчик, сложностей не любишь, верно? Ты у нас специалист по простым решениям, ведь простое значит ясное, а ясное значит хорошее, доброе, а все эти интеллектуальные упражнения – это для слабаков с тощими бицепсами.

В принципе, она была права, только… Как-то не очень приятна была эта ее правота. Да что там, права она и точка. Ясно ведь, если и был у меня шанс одолеть Кощея, то только силой оружия.

– А как можно такое оружие добыть?

– Это, конечно не мое дело, но, видишь ли, твой вопрос разжег во мне любопытство, то самое, о котором я тебе уже говорила, и потому будь любезен, ответь мне: для чего оно тебе?

– Убить Кощея.

Я поразился собственным словам. Тогда, в самом начале, я хотел совсем другого. В начале, я хотел славы, потом хотел вызволить Василису, потом хотел славы за то, что вызволю ее, а еще позже хотел и славы и Василису. Когда же я захотел убить Кощея? Не тогда ли, когда впервые открыл глаза в этом располагающем и таком ласковом доме, и осознал свое первое позорное поражение? Не тогда ли, когда понял, что спортивная злость превратилась в обычную ненависть? Когда пришло понимание, что между мной и славой, между мной и Василисой, между мной и ими обеими, стоит отвратительная фигура в черных доспехах? И если не убрать ее с дороги, если не уничтожить ее, если не обратить ее в ничто, то не останется ничего, кроме позора и бесславия.

– Убить?

Она запрокинула красивое лицо и залилась смехом. Смеялась она тоже красиво. Правда, меня не покидало ощущение некоей театральности всего, что делала эта женщина, будто бы она играла некую роль, но играла ее так исключительно хорошо, что зритель верил всему, забывая о том, что в кармане у него лежит билет на спектакль.

Продолжение следует…