Культур-мультур. Часть двадцать третья

49

Они говорили уже полчаса и все не могли наговориться. Девчонки соседнего столика, которые с интересом прислушивались к болтовне Багрова и Залесова, в конце концов и сами не заметили (хотя Багров тоже этого не заметил), как подсели к ним и тоже влились в разговор. Или это они сами к ним подсели? Багров не помнил. О чем шла речь – Багров и этого потом не мог припомнить. Просто было весело, просто были шуточки – беззлобные, веселые, обо всем на свете разговор, типа того, что любила рассказывать некая Инга – стояли они как-то с подружкой возле светофора, вдруг какой-то мужик помчался на своем мерседесе прямо на красный свет.

– Смотри, камикадзе! – сказала Инга.

– Ты его знаешь? – удивилась подружка.

Вот эту Ингу, продавщицу из модного бутика, с которой он познакомился на какой-то вечеринке и потом всю эту вечеринку слушал ее веселую болтовню, и вспомнил Багров. Мало того – он сам вдруг обнаружил с немалым удивлением в себе способность весело болтать, не заморачивая себе голову ненужными деталями и вопросами. Он просто улыбался в сторону двух девушек по имени Катя и Лена, он даже не пытался их разглядеть, они просто сидели напротив, такие милые и добрые, а самое главное, доброжелательные пятна, смущенно улыбались, когда остроты доходили до какого-то края, от души хохотали над особо удачными словечками, показывая ряды юных нетронутых зубов, стоявших как ровные заборчики или оборонительные валы, на пути неприятеля.

Они и сами не заметили, как выбрались на улицу, должно быть, в этом сработала какая-то физиология, потому что в какой-то момент Багров обнаружил, что он стоит над бетонным корытом, которое, кажется, единственное не изменилось в кинотеатре «Родина» с тех еще студенческих лет или даже с конца войны, когда пленные немцы стали возводить это здание. И странное дело – ни запах, который стоял в этой комнатке, должно быть, с того самого момента, как первый немец обнажил свой военнопленный клинок и сделал свое дело, ни какие-то мрачные парни, которые молча и сосредоточенно курили в предбаннике этого заведения, ни дверь с тяжкой пружиной, ощутимо ударившая Багрова по спине, ничуть не поколебали его хорошего настроения и он весело присоединился к Залесову и двум девчонкам, чтобы с ними уже отправиться вдоль по Ленина.

«Сколько лет, сколько лет, – думал Багров, – я не мог найти вот этого верного тона! Сколько лет я молчал как бука, не зная, что сказать этим самым прелестным девчонкам, и вот все идет как по маслу!»

Все дело было в том, что именно в этот кинотеатр он пришел когда-то со своей будущей женой и здесь же через сколько-то лет она сказала ему, что все кончено. То есть она сказала, что на время поедет к маме, и когда-нибудь вернется, но на самом деле уехала навсегда. Вот потому Багров и ненавидел этот кинотеатр, и больше не ходил в него, и даже обходил стороной. А тут надо же, оказалось, что нет никаких дурных воспоминаний, что все хорошо. О чем он думал еще – непонятно, может быть, он думал о чем-то еще, о новой жизни, например, и уже предвкушал какие-то удовольствия, как вдруг заметил вещи, которые не заметить он не мог, не должен был.

Должно быть, это началось внезапно, не так давно, но продолжалось уже минут, наверное, пять или даже десять. Светлое небо над Уфой вдруг подернулось какой-то тонкой паутиной, патиной непонятного происхождения, вдруг ощутимо стало холодать и улица Ленина вдалеке словно расплылась, как это бывает от сильного напряжения зрения.

– А хотите, я покажу вам фокус, – вдруг сказал Багров, и не понимая, что он делает, указал на черную иностранную машину, которая стояла на той стороне улицы, возле министерства внутренних дел. За темными стеклами не было видно, есть кто-то в машине или нет никого. Все в радостном возбуждении посмотрели на эту машину и, разумеется, не заметили в ней ничего особенного. Багров протянул руку, вышло это как-то театрально, но он в общем-то не помнил, как он выглядит, он был весь охвачен этим дурацким возбуждением. Как же весна, лето, девчонки!

Ничего не происходило. Залесов пожал плечами, ему, видимо, уже не очень нравилась вся эта заварушка, видимо, он чувствовал, что случилось что-то не совсем обыкновенное.

Из машины никто не выходил, стояла и стояла себе машина, хотя… Открылась передняя дверца, из нее выскочил шофер. Он отбежал на пять или шесть шагов, как раздался небольшой хлопок, взрыв и машина, подпрыгнув на месте, загорелась ярчайшим пламенем. Столб огня поднялся выше второго этажа. Это было весело и так не натурально, что все смотрели весело, раскрыв рот, пока из пламени не появился черный господин среднего роста, от которого веяло ужасом.

50

Бывает так, что долго, очень долго ты живешь, собрав себя в кулак, собрав всю свою волю и думаешь, что все хорошо, что все получилось. И вот такие вещи случаются именно в момент, когда ты думаешь, что уже победил.

Багров после умного разговора, после тепла кафе, после общения с девчонками как-то размяк, он вдруг не к месту вспомнил, что ходил в этот кинотеатр со своей бывшей женой, обнимал ее за плечи, отчего рука затекла и потом пришлось ее долго возвращать к жизни. Это открытие неприятно его поразило, как всегда поражает какая-нибудь простая житейская неприятность. Только-только ты разбежался, как вдруг...

51

Не успел Залесов рта раскрыть, как Багров, который только что показывал рукой на какую-то машину, развернулся и куда-то побежал, явно сам не свой. Девчонки, которые не ожидали ничего такого (Лена и Катя), тут же поменяли свои планы и уехали к себе в Инорс. Очень удивленный таким поворотом событий, Залесов поехал к себе, на свою Новостройку.

Он ехал в автобусе и молчал, явно не зная, что и думать. Самые разнообразные, всякого сорта и веса мысли бродили у него в голове. Автобус – старенький пазик, был полупустой. На каждой остановке из него выскакивали пассажиры, словно ошпаренные чем-то, пока Залесов не остался один. Водитель – пожилой башкир – страшно ругался, призывая людей на остановке садиться. Но, только глянув на морду пазика, народ спешно отходил.

Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы на остановке «Советский райисполком» в автобус не зашел пьяный Рапиров. Увидев полузнакомое лицо, он подсел к Залесову. Как ни в чем ни бывало, он принялся болтать с Залесовым о всяких литературных делах, в гуще которых он варился. Залесов отвечал нехотя, он все еще был в шоке.

Видя, что его сосед не склонен поддерживать разговор, Рапиров принялся рассказывать о том, как он ездил в гости к поэту Банникову лет шесть или семь назад. Залесов только кивал головой, хмыкал в патетические моменты, порою кивал. Рассказ оттого получился практически монологом. Вот что услышал Залесов.

Рассказ Рапирова о поездке к Банникову

В какой-то момент перестаешь помнить, каким ты был вчера или позавчера, или десять лет назад, начинает казаться, что таким, какой ты есть сейчас, ты был всегда, только волос было меньше седых, да зубов было больше здоровых, да Сашка Банников был жив и здоров, и ты ворчал на него что-то вроде – опять бухает где-то! лучше бы писал. А он и писал.

Года два подряд он писал мне в письмах – приезжай да приезжай, особенно летом, где-то в июле – начале августа, ну чего тебе стоит. Не получалось, все работа и работа. Я тогда поторговал чем-то, что продаваться не хотело. Ну, когда это стало ясно уже всем, дай, думаю, поеду, а чтобы он не замордовал меня чем-нибудь, а что вы хотите, такой человек, взял я с собой Айдара Хусаинова. Ну, позвал, то есть. С утра пошли-поехали на автовокзал, поболтались чуток, взяли билеты и стали ждать. Пока о чем-то нехотя поговорили, все-таки утро, не разговоришься, подошел автобус, и мы поехали. Ехали-ехали, какие-то пустыни, то есть зеленые поля, Бирск, то да се. Наконец въехали в горы. Часа четыре мы всего ехали, по дороге даже останавливались где-то, там две бабки громко между собой разговаривали, не обращали внимания на пассажиров. А сами вроде как пирожками торговали. Пассажиры к ним подошли, а бабки ноль внимания. Наконец все стали возмущаться, мол, пирожки давайте, и все смели. А они страшно дорогие и очень плохой выпечки оказались. Мы тоже, дураки, этих пирожков полопали. А бабки, довольные, пошли домой. А мы с горя отлили в сторонке и поехали дальше.

Наконец приехали. Так себе райцентр, все родное, советское, книжный магазин, то-се, пошли к реке, там подождали парома. Паром пришел. Все стало другим – река, полутуман такой, а река там большая, больше, чем в Уфе, потому что дикая, наверное.

В Уфе она Уфимка, так себе, а там Караидель. Да еще Павловка недалеко, все разливается, наверно. Ну, в общем, блеск и нищета партизанок. Переплыли на пароме, прошли длинный ряд домов, которые по весне небось затапливает, и попыхтели на гору. Там две дороги – одна напрямую, через гору, а другая в объезд этой горы. Когда погода плохая, на нее не заберешься, все скользит. Там уклон почти сорок пять градусов. Хусаинов-то комплекцией не оплошал, да и я, дурак тоже, ну лезем и лезем, а уже полдень близится. Жара. Наконец заползли на эту вершину, вроде легче стало, пошли, а там на обочине сидят местные, водку пьют, ну, и нам предложили. Мы отказались и говорим, так, мол и так идем туда-то и туда-то, к тому-то и тому-то. А знаем, говорят, наш человек. Водку хорошо зашибает. Смысл, в общем, такой, можно у Хусаинова спросить. Ну, мы потоптались для приличия и пошли дальше. Пары минут не прошло, догоняет нас хлебовозка и тормозит. Выглядывает один из тех, кто там выпивал и говорит: «Полезайте, подвезем куда надо». Ну, так и прибыли. Дома его не оказалось. Вообще дом мы его спутали, зашли в другой, на нем номера не было, вот и обознались. Большой такой дом, чистенький. Зашли, а там никого, покричали-покликали, вышли. Идет бабка. А он в соседнем доме живет, говорит она, и показывает на неказистый такой домишко. Так его дома нет, он на покосе, сходите к его родителям туда-то и туда-то. Мы пошли. Милые такие люди, мама его, простая такая женщина, полная, был там и отец, того совсем не помню. Директор школы в отставке. Хорошо нас встретили, напоили чаем, мы пошли прогулялись, искупались, да еще зашли там к одной тетке, матери одной моей сокурсницы, мы с ней вместе учились в сельхозе, она теперь живет в Нефтекамске, и я давно уже ее не видел. Вернулись, поболтали о том, о сем, у них беженцы-армяне живут, что-то еще, подъезжает машина и с нее выпрыгивает, ну, он. В кирзачах, загорелый. Привет-привет, он пошел, умылся, и сразу к нам. Жена, дети тихо так переместились, я даже не запомнил, как они выглядят, а мы сели на веранде, бутылку вытащили, мы привезли которую, и поговорили – как там тот и этот, какие новости, ну наши, по делу нашему, то да се, так бутылку и выхлебали.

Он сказал, что кресло, на которое я сел, он сделал сам и много чего было им такое сработано – грубовато, но сидеть можно. Потом бутылка-то кончилась, он и говорит: пойдем еще возьмем. Нет, он сначала бражку вытащил, мы ее прикончили, ну уже попьянели, так вот он и говорит – пойдем, мол, купим еще, деньги вроде есть, ну если не хватает, то пары тысяч. Были это еще старые деньги в году 94, кажется, уже и не помню точно. А я и говорю ему, да ладно, мол, чего там, и так хорошо, и так пьяные же, а он ни в какую, пойдем да пойдем, часа два так препирались. Он говорит – для меня выпить – это отправиться в путешествие. А я говорю – я вот люблю все понимать и быть в курсе. В общем, потом он сдался или уж я ему говорю, мол, спать давай, что ли, мы же все-таки с дороги. В общем, легли спать.

Утром рано он уехал опять на сенокос, а я это дело не люблю и не стал с ним проситься, настаивать, да он, как само собой разумеющееся, нас не позвал и не говорил даже. Сказал только, что, мол, мать покормит. Ну, так мы и сделали. Поболтались, покупались, в магазине я купил что-то очень дешево две стамески и два же мастерка. Купил бы больше, да денег не было, только на билеты оставалось. Вечером он приехал, вытащил откуда-то еще бражки, занял, наверное, у кого-то, опять мы выпили и опять он нас мурыжил – пойдем да пойдем, купим еще да выпьем. Но мы с Хусаиновым не пошли. Хусаинов потом мне сказал – как ты, мол, это вытерпел, я бы давно уж согласился бы. Если бы тебя не было, я бы, наверное, не вытерпел, – сказал я ему.

Наконец мы уехали, переписывались, то да се, а через год или два, когда я уже переехал в Уфу, мне сказали, что он умер. Да, приезжал в Уфу, приходил в дом печати, мне говорили, он только был или он пришел, как ты ушел, я тоже был в доме печати в эти дни, потом он уехал, а мы с ним так и не встретились. Вот он вернулся из Уфы и через день, говорят, и умер. Его жена через месяц или два позвонила и сказала, вот, мол, умер, так вот все и было. Да.

Продолжение следует…