Культур-мультур. Часть девятнадцатая

Дальше все было, как во сне, потому что скорая, как оказалось, и вправду была вызвана, двое равнодушных врачей, один лет сорока пяти, другой совсем еще мальчик, не обращая внимания ни на кого, принялись ловко засовывать руки в тело парня. Наконец старший обернулся и сказал – оденьте его, повезем в больницу. Надо зашить.

Ж., с привычным выражением ужаса на лице, ничего не понимала из того, что ей говорили.

– Где его куртка? – чуть ли не на ухо, громко сказала У., соседка с пятого этажа, которая неизвестным образом обнаружилась в комнате. Как оказалось, это она вызвала скорую, и теперь смотрела вокруг, словно врачи были ее собственностью.

– Я, я поеду с ним, – забормотала Ж.

– Не надо никуда ехать, пусть это будет ему уроком, – сказал какая-то женщина с поджатыми губами.

– Ехать надо, – вдруг холодно сказал Багров, – Вы рискуете его больше никогда не увидеть. Обязательно надо поехать.

Эти слова он выговаривал бесконечно долго, и в таком замедленном темпе, что когда сказал последнее, то увидел, как первое слово, словно блин на воде только-только достигло ушей, которым предназначалось, за ним пошло второе, третье и так пока вся его реплика не повисла в воздухе концентрическими кругами на воде с естественным прогалом в области рта, откуда они стали распространяться. Багров видел, что первое слово не произвело никакого впечатления на соседку. Но второе и особенно четвертое произвели какую-то особую работу и ее лицо стало искажаться, с него понемногу стала уходить гримаса равнодушной боли и отчаяния, сменяясь обычной тревогой матери – с сыном плохо, ему надо помочь, надо о нем позаботиться.

Свет в комнате, уже побежавший оттенками и пятнами, в какой-то момент мигнул, и Багров все так же замедленно повернул голову для того, чтобы увидеть, как из головы сына соседки плавно вынырнул тот самый черный шарик. Багров снова удивился метаморфозе, произошедшей с человеком под воздействием этого шарика – лицо парня разгладилось и стало беззащитно-детским, а сам шар (теперь он стал больше) плавно скользнул под потолок и там застыл, словно бы наблюдая за ситуацией. Багров, краем глаза следя за этой странной штуковиной, посмотрел на парня и увидел, что судьба его переменилась. Он и сам не мог понять, что заставило его склониться именно к этим словам. Только что здесь лежал почти что труп, а теперь это был больной, за которым нужен уход, и только. Изображение подергалось, словно на экране телевизора, и Багров ясно увидел, как парень, теперь было ясно, что его зовут Ильшат, после больницы едет в Сибай, женится на девушке по имени Вилюра. У них будет трое детей, младший станет артистом.

Багров перевел взгляд на потолок, шарик висел там, он никуда не исчез, только из абсолютно черного он стал зеркально-черным и в нем, к своему ужасу, Багров увидел ни что иное, как другую судьбу этого парня – больница, затем наркотики и смерть через пятнадцать лет. Никакого сына-артиста, разумеется, там не было.

Багров посмотрел на парня и снова увидел сына-артиста, посмотрел на шарик – в нем лежал тот же самый парень, только без никакого сына. В полнейшем недоумении он помотал головой. Не помогло. Тогда он стал яростно чесать затылок, и тут словно бы от этого движения щарик сорвало с места и он пролетел сквозь потолок куда-то наверх, на четвертый, видимо, этаж. Раздался грохот, какой-то отчаянный приглушенный крик и – словно стены пропустили ее – очень яркая вспышка.

Для Багрова это было словно погасили верхнюю люстру при включенном настольном светильнике. Он молча пошел к выходу, потому что было ему ясно, парню уже ничего не угрожает.

В голове у Багрова был полный хаос. Мелькали люди, которые брели ему навстречу с самым зверским выражениям лица, с ужасом на лице, с неестественным вывертом, Багров их обходил, словно был единственным зрячим в стране слепых. В конце концов он понял, что это именно так.

И когда он вышел на лестничную площадку, ему навстречу с тем же непередаваемым ужасом на челе шел черный человек. Но какой это был человек! О! Полупрозрачный, словно плоть его пронзали лучи посильнее солнца! И в этом свете слабо отсвечивала оболочка, образуя ясный контур живого или пока еще живого вещества. Когда он подошел ближе (Багров молча стоял, прижавшись к стене, к которой он шарахнулся, словно от взрывной волны), стали видны его внутренние органы – не картинка в кино, а так – слабые контуры, кое-как пунктиром начерченные линии, в которых угадывались кишки, желудок, сердце, легкие и – Багров не поверил своим глазам – словно младенец, жуткая копия человека находилась внутри, в районе сердца и легких.

Он поднял глаза – в голове человека пульсировал черный шар, тот самый! И человек этот все шел и шел – прямо на него…

39

Черная, отливающая плексигласом, ночь стояла вокруг аэропорта «Шереметьево-2». Мрачные, измученные ожиданием тени встречающих толпились тут и там, посверкивая кошачьими огоньками глаз. Время от времени кто-то вставал и, пошатываясь, выходил в ночь, которая, очевидно, не приносила облегчения, потому что возвращающийся волочил ноги сильнее прежнего, словно не он крутил сигарету, а она, как в трубочку, вытягивала из него последние соки.

Наиболее нетерпеливые стояли, прислонившись к стеклу, которым была отделена зона приема, отчего их лица, и так далеко не ангельские, плавно перетекали в нечто уж совсем нечеловеческое, в какие-то пятна Роршаха, и нужен был труд по обратному их перевоплощению.

Офицеры Аэрофлота, послушными манекенами восседающие за стеклом и делающие только им одним понятную работу, не обращали внимания на встречающих. Эта еженощная картина их не смущала. Так, должно быть, привыкаешь к самым ужасными мукам, если видишь их ежесменно и они входят в твою работу как важная, если не основная, составляющая.

Тем не менее был еще один повод не смотреть в темноту – один из встречающих с такой силой прижимал свою физиономию к стеклу, что она превратилась в кричащую гримасу боли и отчаяния – неловко было даже видавшим виды офицерам.

– Хрухурухру хру компании Пан Маракуца из Нью-Авива, – как ни в чем ни бывало заговорили невидимые динамики, и просторный холл аэропорта откликнулся гальваническими судорогами судорожно-разбойного движения, которое включало в себя вскакивания, потягивания, посматривание на часы. Не спеша люди потянулись по одному к залу ожидания, и вот уже обступили его плотно, так что мыши негде было бы проскользнуть, буде она решилась это проделать.

В темном чреве зажегся свет, обозначив пустой коридор, в котором, как все поняли, и должны были появиться новоприбывшие.

–Хрухурру хру компании хрурухру рейсом из Рью-Йорка, – продолжили свой диалог динамики, словно участвуя в разговоре с кем-то, чьи реплики не были слышны.

Молодой человек, которому и принадлежала гримаса отчаяния, между тем все так же пристально вглядывался в пустой конец освещенного коридора. Никто не появлялся. Никого не было. Была одна пустота. Молодой человек тем не менее смотрел во все глаза, хотя и тщетно – никто так и не появился. Уставившись в коридор, он тупо таращился в пространство, не понимая, куда подевались пассажиры рейса, который только что объявили. Когда он моргнул в сотый раз, оказалось, что несколько человек уже вышли из коридора и уже стоят возле офицеров, которые досматривают багаж. Удивившись сему обстоятельству, молодой человек на секунду отвлекся от своего отчаяния, но тут же снова предался ему, потому что люди пошли уже сплошной живой лентой. Все, как один, молчаливые, они шли, груженые какими-то баулами, чемоданами, сумками, выныривая в конце коридора, и тень лежала на них так, словно при материализации их где-то там в небе, на них лежала частица звездного вещества, из которого и создано все на свете.

Молодой человек, видимо, проглядев уже все глаза, наконец увидел кого-то и стал взмахивать рукой, чуть не заехав в лицо соседу, который, как и он, придвинулся к самому выходу и теперь стоял, загораживая путь выходящим. Но тут он отодвинулся, давая дорогу отчаянно жестикулирующим арабам и спасаясь от локтя. Те же говорили быстро и неразборчиво, как будто вели репортаж с футбольного матча, исход которого решался прямо сейчас.

Молодой человек наконец толкнул пятившегося от него соседа, грузного мужчину неизвестной национальности, зато с шестимесячным животом, воткнулся в толпу и выхватил огромный чемодан из рук молодой женщины в джинсах. Второй огромный чемодан она ему не дала, а молча скинула с плеча неменьшую сумку. Молодой человек что-то спросил, но она не ответила, а только кивнула головой за левое плечо. Там обнаружилась девочка лет семи. Молодой человек что-то сказал ей, неловко, с чемоданом и сумкой в руках приподнял ее и они пошли на выход. Догнав женщину, молодой человек все что-то выспрашивал у нее, все настойчивей и настойчивее, пока не заговорил чуть ли не в голос. Тогда стало ясно, что он спрашивает: «Ты что, не видела, как я тебе махал рукой? почему ты не ответила?»

– Видела, – нехотя согласилась женщина. «Не хотела, вот и не махнула», – добавила она вдруг злобно, и они пошли дальше. Когда проходили в толпе, девочка, которая уже шла сама, ни к кому особо не обращаясь, словно напевая про себя, вдруг сказала: «А у нас в России лучше». И даже подпрыгнула на одной ножке словно бы подтверждая эти слова.

Народ хлынул уже рекой, и вскоре молодой человек, женщина и ребенок скрылись из глаз.

Пожилой мужчина неизвестной национальности, придерживая свой живот, помятый в толкучке, все еще стоял у выхода. Наконец из коридора показался большеголовый господин хорошего среднего роста, одетый, словно на светский раут, с небольшим кейсом в руках. За ним, прижимая к груди какой-то баул, чуть ли не падая и не подталкивая в спину, шел чернявый мужчина с пышными усами под острым носом. Это пошел нью-йоркский рейс.

Толстобрюхий не изменил выражения лица, он просто молча двинулся за человеком с кейсом, и они вместе вышли из аэропорта и, сделав несколько шагов, молча встали посреди небольшой площади. Через несколько секунд к ним подъехал «мерседес» цвета мокрого асфальта. Они молча скользнули в него и машина отъехала.

В аэропорту молча, одна за другой, стали гаснуть лампы – уже практически рассвело.

Продолжение следует…