Культур-мультур. Часть пятнадцатая

Рассказ поэта Шалухина о путешествии в Белорецк и Зауралье

Когда я пришел на работу в понедельник, в девять утра, я знал, что мы поедем где-то в районе обеда, потому что мы об этом договаривались еще в пятницу. Пьяный Юра Андроидов так мне и сказал – «Поедете, мол, в обед». Там вас будут ждать. Волшебнов позвонил в Белорецк, они ему еще раз сказали: «Приезжайте к пяти часам». Только я зашел в редакцию, даже не разделся, подлетает ко мне Ноль и говорит своим ноющим тоном: «Все, поехали, пора, все уже сидят в машине».

Я говорю, что машины на улице-то нет, Ахмета я не видел. А Ноль все ноет, руками машет, нервничает, все твердит, мол, сидят в машине, меня ждут. Ну, мы и пошли.

Никакой машины, там конечно, не было. Ноль стал бегать вдоль здания, страшно сердитый, все приговаривал, что мы опаздываем.

Тут на крыльцо вышел Ахмет. Ноль стал на него шипеть, мол, где машина, надо ехать. Оказалось, что Ахмет машину поставил с той стороны здания, что ему надо поменять колесо. «Ничего не надо менять!» – замахал на него руками Ноль, – «Надо ехать!»

Тут подошел Волшебнов, Ноль стал орать и на него. В общем, как-то мы все погрузились и поехали.

Ехали, ехали, причем Ноль не позволял нам останавливаться в дороге. Раз только тормознули, отлили, и в путь.

А я, как на грех, не позавтракал, думал, успею в «Огонек» сбегать. Есть охота, как из пушки, но терплю, молчу.

Наконец мы приехали в этот Белорецк. Время обед. Заходим в администрацию, а нам говорят, что человек нужный, из отдела информации и аналитики, будет только в пять часов, как и договаривались. Ну, мы все разозлились. Но делать нечего – поехали в гостиницу. Заселились, пошли искать, где бы пожрать. Зашли в столовую, а там говорят, что закрыто на обслуживание. Долго там ругались с ними Ноль и Волшебнов, потом я пошел с заднего хода, поговорил с женщиной одной (Шалухин подмигнул), и она нам вынесла каких-то чебуреков и газводы. Поели, настроение ноль, пошли в номер, поспать. Я по пути в магазин забежал, принял чуток (Шалухин снова улыбнулся). К пяти часам пришли в администрацию. Тут уж нас встречают по полной! Мужик из администрации говорит: «Поедемте, я вас покормлю, а потом выступать». И мы поехали в ту самую столовую, в которую нас не пускали! Оказывается, это они нас ждали!

Ну, мы пожрали, поехали выступать. Первым взял слово Ноль. Это же библиотека такая, там детей нагнали, а он давай им два часа рассказывать про Чубайса и про евреев, как они развалили Советский Союз и какой он, Ноль, хороший. Вижу, у детишек лица вытянулись, стали потухать. А потом слово взял Волшебнов, он же вообще чиновник, обкомовский. И этот туда же – полоскать демократов и защищать коммунистов. Тоже час болтал. У детей вообще глаза потухли, им уже ничего не хочется. Ты представляешь, представляешь? – Шалухин стал дергать Багрова за рукав.

Ну, тут я встал и говорю: «Я вам про политику ни слова не скажу!» Анекдот сперва рассказал, потом стал стихи читать. Смотрю, оживились, стали вопросы задавать. А Ноля и Волшебнова ни о чем не спрашивали. В общем, на ура прошло.

Так что потом мы опять поехали в столовую, повеселились, эта женщина, что чебуреков нам дала, оказалась моей знакомой, лет пятнадцать назад мы с ней гуляли в одной компании. Она сказала, что с тех пор меня и помнит, не забывает.

Утром просыпаюсь с бодуна, голова трещит. Забегает Ноль: «Давай, поехали». Я на него фунт презрения, пошел в магазин, купил чекушку, колбаски. Прихожу в гостиницу, а там Ноль встречает меня внизу и говорит: «Я ваш номер уже сдал, вот вещи. Иди в машину». Мы с Волшебновым просто упали (он, оказывается, ходил покурить). Злые, как черти, вышли на улицу, сели в машину. Никто не завтракал, только Ноль, оказывается, поел. Он так наивно и говорит: «А я уже встал-то давно, картошечки сварил, покушал». Вот козел! Ну, поехали, значит. А в тот день метель начиналась. По радио вообще предупреждение всем объявляли. Ну, едем, доехали до КПМа, и гаишник нас: «Ехать дальше нельзя, там заносы». «Поехали, поехали» – нудит Ноль. Ну, поехали. И что ты думаешь? – опять стал дергать за рукав Шалухин. – Проехали километра два и остановились, там все снегом занесло. Злые, как черти, поехали назад. Доехали до гостиницы, а там наши номера уже нам не дают, говорят, приехала какая-то делегация. Ну, тут Волшебнов стал красный, как дьявол, побежал в администрацию, там у него друзья еще по обкому были. Прибежал назад еще злее. Я думал, что он сейчас лопнет. Волшебнов и говорит администратору: «Два номера». И дали. Из администрации позвонили, чтобы дать.

Заселились. Три дня там сидели, три дня метель мела, и три утра подряд в семь часов забегал Ноль и кричал, что он сдал номера и пора ехать. Вот скотина!

Наконец на четвертый день мы поехали, метель утихла. А за уральским хребтом и встали! Все эти дни Ахмет бурчал: «Надо купить новую камеру». Деньги были у Ноля, но он их не давал, мол, нечего делать!

И вот мы в чистом поле без колеса. Сидим. Час сидим, два сидим. А я все эти дни был под газом, там делать же нечего. И вот я дал им дрозда, четыре часа ругал Ноля самыми последними словами. Материл и в хвост, и в гриву. И за то, что он коммунист, и за то, что он старый зануда, и за то, что всех ненавидит. И все это время он молчал!

Потом возле нас тормознул какой-то жигуленек, у него оказалась лишняя камера-запаска, и вот мы доехали до Сибая. Там утром я просыпаюсь, а никого уже нет. Оказывается, Ноль сказал, что я уехал поездом! А сам, видишь, приехал еще в пятницу и нашептал Андроиду, что я бросил их. Вот как отомстил мне. А я же там без денег, мне же надо как-то добраться до дома. Ну, я пошел в местную администрацию, объяснил, в чем дело и мне отметили командировочный, отправили в гостиницу. А на следующий день глава ехал в Уфу, и взял меня с собой. Мы с ним всю дорогу болтали. Он дал мне свою рукопись и попросил ее отредактировать.

33 

Шалухин делал круглые глаза, ухмылялся, хихикал, в патетических местах хлопал Багрова по плечу, подмигивал, в общем весь отдался рассказу. Багров вел себя соответственно – хохотал как лошадь на маппет-шоу, бил себя по ляжкам, хватался за живот, обнажал зубы, тронутые самым страшным врагом россиян, в общем, веселился от души.

Наконец веселия стало через край, и, как всегда бывало в таких случаях, Шалухин замолчал. Но молчал не так страшно, как он это делал иногда, когда только по глазам можно было понять, что он жив, наткнувшись на мертвенный взор. Замолчал он от огорчения, от обиды, от детского сознания, что его провели, подставили, облапошили на ровном месте и сделать с этим ничего нельзя. «Ведь скоро уже полтинник, а с ним все еще не считаются все эти сволочи», видимо, думал он. И теперь только смотрел на Багрова, а Багров, как всегда в таких случаях, не знал, куда себя девать, что говорить, что делать, как выйти из такой ситуации. Говорить, что Ноль старый вурдалак, что он со всеми поступает не иначе, было бессмысленно, потому что Шалухин-то знал, что он не все, что он Шалухин! И с ним поступать нечестно есть нечестно в высшей степени, это такой страшный удар по карме, что хуже не бывает. Багров, судорожно изображая сочувствие, незаметно увлекся и сам чуть не впал в депрессию, воображая, что это его обидели, что это с ним обошлись неправедно. «Нехорошо это», подумал он. Впрочем, какая-то здравая часть ума уже подверстывала ему разные сведения, выстраивая цепочку, в которой все люди время от времени, словно петляя по жизненному пути, с размаху ударялись то об одного, то о другого человека, которые торчали, словно острые колья, врытые в землю в неположенном месте. Оцени свою жизнь как череду конфликтов с такими людьми и получится, что всякий раз, как только ты думаешь, что начал жить и все у тебя получается, на пути появляется как дорожный столб вот такой человечек и пронзает тебя, летящего, железной арматурой, торчащей из бетона. Багров припомнил, как в школе деревенской сорок лет, а то и больше преподавал учитель по кличке «Мосол». Его ненавидели все, Багров подозревал, что с самого первого дня работы. И что же? Он так и отработал свои сорок с лишним лет в этой школе. Размышляя об этом, Багров в общем-то уже был склонен ностальгически прощать таких людей. Тем более, что жизнь их наказывала сама. Причем как-то, даже на взгляд Багрова, сверх меры. Тот же Мосол потерял своего единственного сына, который только-только закончил техникум. Пошел на танцы, а утром его обнаружили висящим в петле их маленького сарайчика на задворках. Что с ним случилось – вообще-то проще пареной репы. Его отвергла девушка, которую он любил. Но обычно люди в таких случаях мучаются, да и только. А этот жил в атмосфере, пафосно думал Багров, в атмосфере ненависти к его отцу. Жить с сознанием, что твой папаша ублюдок, в общем-то, не сахар.

Багров, блуждая взглядом, вдруг обнаружил, что Шалухин со страшным любопытством рассматривает его. Багрову стало не по себе, словно кто-то поймал его за чем-то чудовищно предосудительным типа ковыряния в носу. Он издал недоуменное мычание, которое можно было интерпретировать, как «чего уставился?»

– Все нормально, – ласково сказал Шалухин, – просто ты только что был здесь, и вот уже куда-то поплыл, писатыл...

– Сам ты писатыл, – буркнул Багров, но уже улыбаясь. – Пойдем сегодня в театр «Нур», – вдруг выпалил он, видимо, от сознания, что все обошлось так хорошо, все живы и ничего особенного делать с этим не надо. – Там сегодня спектакль «Роковая тайна». Пойдешь?

Но спрашивать, вообще-то, было бесполезно. Шалухин не ходил в местный театр, он вообще в театр не ходил. Бросил взгляд на часы и нахмурившись, он заторопился.

– «Огонек» работает без перерыва, – ехидно сказал Багров.

– Ууу! – сделал зверскую физиономию Шалухин. – Ты на кого тянешь? На родного отца тянешь?!

Багров засмеялся, на душе было хорошо, он смотрел, как удаляется Шалухин по лестнице дома печати, уходя вниз, и в общем-то, ни о чем уже не думал.

Продолжение следует…