Культур-мультур. Часть десятая

23

Холодный ветер ударил в лицо Багрова на остановке «Трамплин», когда он вылез из 69 маршрута, и то полусонное состояние, в котором он пребывал во время пути, куда-то моментально улетучилось. Откуда-то появилось желание пройтись, прогуляться, и ноги сами понесли Багрова на ту сторону дороги, в парк «Олимпик», который не так давно открылся во глубине сталинских лесопосадок, на крутом обрыве, откуда город смотрел на протекавшую внизу реку Караидель – Черную реку.

Холодный воздух как на крыльях нес Багрова все дальше, во глубину леса, и он буквально летел навстречу неизвестно чему. Деревья в лесу высились как огромные обглоданные рыбы, торжественные и бессмертные. Багров немедленно вспомнил, что посвящены они подземным богам, торжествующим в этот час. Но воспоминание это, как всякое книжное знание, никак не повлияло на его решимость продолжать свой путь.

Замигали огоньки – это были фонарики лыжной трассы, с крутой горы лихо слетали запоздавшие лыжники.

Багров обошел место их старта и добрался до обрыва. Чудесная картина открылась ему, словно художник изрядно поработал над этим местом всеми оттенками тьмы. Глубокое черное небо, тонко оттененное точками звезд, плавно спускалось с горы, в глубину, где текла иссиня-черная река, на берегу которой лежали темные неподвижные валуны. Тишина и покой, вечные тишина и покой – вот что сулила картина, умиротворение и забытье, которых так не хватало ему.

– Ках-гах-ах! – послышалось над ухом Багрова и медленно, из темноты, слева от него появился черный человек. Медленно, словно зомби, он огляделся вокруг и снова прохрипел, но на этот раз уже отчетливо:

– Хаар-ра-шо!

Ужас охватил Багрова, неотвратимый, липкий, неостановимый ужас, и чтобы не умереть тут же, на месте, он бросился бежать, и страх мчался за ним, словно падучая звезда, что обратила на него внимание с невообразимой своей высоты. Жизнь висела на волоске, и надо было бежать изо всех сил, бежать, бежать на подкашивающихся ногах, что угодно, когда угодно, но только прочь от этого страшного человека на страшной земле.

24

Багров открыл глаза. Картинка вздрогнула, как на экране монитора, и медленно пошла наводиться на резкость. Голова трещала так, словно по ней пробежало стадо слонов. Каракумский канал имени Ленина пересох окончательно, и никаким поворотом сибирских рек спасти положение не представлялось возможным.

Перед глазами Багрова все еще стоял чудовищный бред его сна, в котором он бежал от кого-то, потом метал в небо какие-то круги, серпы и молоты, свастики, звезды Давида и всякую фигню. Они разлетались во все стороны, вспыхивая на линии горизонта, которого достигали с быстротой неимоверной, каким-то коротким синим пламенем. Наконец какая-то штуковина, что вырвалась из рук Багрова и полетела прямо в небо, где-то в черном зените вдруг расцвела ярко-золотой головою льва, оскалившегося в яростном рыке.

Что все это значило – понять было невозможно, и Багров лежал себе на постели, несколько минут привыкая к мысли, что увиденное им было только сон, а не чудовищная реальность, справиться с которой не достало бы никаких сил.

Наконец он понял, что находится у себя в комнате. Как он сюда попал, где он был все это время – он не помнил. Впрочем, память, которую у него отшибло пару дней назад, он и не звал на помощь, но ему казалось, что он был не один, и эту память – память рук, тела было труднее обмануть. Он осторожно повернул голову, но рядом, на узком его диване, никого не было. В общем, Багров не ожидал ничего другого, и все же он смотрел, не узнавая, на свою комнату.

Теперь, после сна, который так ударил его по мозгам, с похмелья, которое не давало ему сосредоточиться, все казалось странным и непонятным. Он огляделся, не в силах узнать комнату, в которой жил уже лет семь или восемь. Здесь по углам стояли большие коробки с книгами, шкаф был так же завален, а сверху лежали рубашки, брюки, носки, еще какая-то всячина. Все это было покрыто двухнедельной пылью, и потому напоминало лунный пейзаж, тем более что в окна светило бледное утро, пришедшее в этот мир, как всегда, по расписанию.

Багров посмотрел на палас, который запечатлел, как фотопленка, все события прошедшей недели – пьяного нового года, который он встречал все же не здесь, иначе руин было бы куда больше, но эта неделя, эти десять дней! Не в силах сосредоточиться, Багров скользнул взглядом по табурету, на котором еще стояла початая бутылка водки, полузасохший бутерброд с докторской колбасой, литровая банка неизвестно чего, в ней торчала ложка, словно остаток сбитого истребителя.

Багров стал подниматься, потому что надо было уже идти на работу. Невидимый механизм в голове знал свое дело. Снова промелькнули какие-то картинки, страх убыстрил движение рук, поворот туловища в жалких попытках надеть на себя рубашку, натянуть брюки… Извиваясь, как рыба на безжалостном крючке реальности, Багров неотвратимо приводил себя в некий порядок. Наконец он накинул на себя тяжелое пальто и длинными шагами вышел за дверь. Заскрежетал ключ, и все затихло. Пара пустых бутылок из-под водки, которые закатились под диван, настороженно слушавшие странные звуки сверху, облегченно вздохнули и снова погрузились в дремотное состояние, свойственное тем, кто сделал свое дело и сделал его хорошо.

25

Багров засмеялся, и вдруг в голове прояснилось, и он вспомнил, кто он и узнал, где он. Все было просто – он сидел в столовой Дома печати и разговаривал с девушкой по имени Лена. Она работала в какой-то газетке на полставки, кажется, «Вечерней Уфе». Багров познакомился с ней недавно, кажется, за неделю до нового года. Все эти «кажется» и были свидетелями недавнего знакомства, когда говоришь ни о чем, вот так же стоишь вместе в очереди в столовую, болтаешь о чем придется, тут не до точных сведений о человеке.

Но с тех пор прошла та самая неделя, а может быть, и две, и вот Багров снова видит ее, даже не пытаясь восстановить, что он там такое знает о ней и о чем они говорили тогда. Так что и сейчас они говорят о всяких пустяках, одновременно занимаясь процессом поглощения пищи. По этому обстоятельству Багров и понял, что сейчас обед, что-то около двенадцати. Потому что как раз в это время народу бывает не так много, и журналисты не стоят молчаливой нервной очередью, не косятся друг на друга, словно подозревая собратьев по перу в потаенной мыслительной работе, которая не останавливается ни на минуту, напоминая, должно быть, некий громадный бур, который прет без остановки, пронзая все новые и новые пласты бытия с тем, чтобы дойти до нефтеносного слоя, и тогда наружу хлынут новые, еще никем не отработанные темы, и читатели кинутся раскупать газеты, и тираж подскочит до небес.

Но, в общем-то, ничего такого никогда не происходило, и редкие сейчас журналисты, печатники, фотокорреспонденты, да и просто случайные люди, которые попали в это время в дом печати и решили перекусить в столовой или намеренно пришли сюда за этим, вставали из-за стола с отрешенным выражением лица, которое свидетельствовало только о том, что кормят здесь не так чтобы хорошо, но и не так плохо, как в столовых сельхозинститута, и что некоторое время можно не думать о том, чтобы такого бросить в бездонную яму желудка.

Багров засмеялся еще раз, и опять сознание вернулось к нему, словно смех был живой ниточкой, протянутой от реальности к мрачным глубинам мозга. Теперь он сосредоточил луч понимания на собеседнице и вдруг увидел, что она бледна, и припомнив, что с того не то чтобы памятного разговора прошла неделя, если не больше, понял, что ее, скорее всего, не было на работе.

– Ты болела, что ли? – спросил он с некоторой прямотой журналиста, для которого говорить о нравственности в доме уличенного в ее отсутствии есть самое милое дело.

– Да, на новый год выпила коктейль, – нехотя сказал Лена. – Прочитала в своей газете, что если выпить водки, а потом закусить сырым яйцом, будет очень хорошо. Ну, а потом две недели валялась дома с животом.

– А ты давно работаешь в газете? – спросил Багров, внутренне усмехаясь.

– Да уже года два, а что?

– Ты разве не знаешь – все, что пишут в газете – это ложь?

Багров засмеялся. Засмеялась и Лена, вдруг приложив эти слова к своей ситуации, словно попав на свою собственную удочку.

Но от смеха вдруг тошно стало самому Багрову, его мозг, лишенный всякой эмоциональной защиты и ограничений, в какую-то долю секунды просчитал все, что следовало из этой сентенции и уже доложил свой главный вывод, из которого следовало только одно – что Багров уже столько-то лет своей жизни потратил бог знает на что, на ложь, от которой никому на свете не было хорошо, а скорее всего, только плохо. Вереницы статей, заметок, публикаций промелькнули перед глазами Багрова. Сотни тысяч слов, которые он то легко, то с трудом нанизывал в более-менее стройные предложения, были никому не нужным и даже вредным хламом. Багров еще продолжал улыбаться, но ком уже подступил к горлу и он, чтобы не разрыдаться тут же, при всех, неловко встал, опрокинув стул, пробурчал что-то непонятное, и быстрым шагом пошел на выход. Ошарашенная столь непонятной реакций на собственную шутку, Лена (если, конечно, это была она) смотрела вслед Багрову, пытаясь отхлебнуть почти остывший чай из граненого стакана. Руки у нее тряслись, она выронила стакан, и сладкая жидкость чая разлилась в кисельных берегах, залив стол и частично – упавший стул, на котором только что сидел Баграв. Поверхность стола вздыбилась, сладкая судорога прошла по нему, гоня волну к краю, на котором образовалась неровная трещина, изгибами напоминавшая чудовищную пасть. Секунда, и все исчезло. Девушка вскочила, ее стул тоже упал. На грохот оглянулись, но все уже было кончено.

26

Багров, который столкнулся в дверях с какими-то посетителями и чувствительно их зашиб, шел по коридору, не оборачиваясь на приветствия и полузадушенные вскрики. Очнулся он, когда уже спустился на первый этаж и встал возле лифта, поймать его здесь было куда вернее, чем на втором, где была столовая. Мимо второго этажа лифт чаще всего проскакивал мимо, в него уже успевали набиться люди снизу.

Возле лифта стояли коллеги, с которыми Багров поздоровался – с кем за руку, кому кивнул, кого хлопнул по плечу, типа давно не виделись, все это он делал автоматически, как делал всегда, но теперь в нем билась жилка вопроса – неужели и это все ложь, неужели и это он делает исходя из каких-то непонятных ему самому побуждений, а вовсе не потому, что он искренне рад видеть кого-то, а кто-то, в общем, и не заслужил этой его радости?

Бешенство уже почти прошло, и он был рад, что не выскочил на улицу или в окно, ни там, ни там ничего хорошего не ждет человека, который находится в почти невменяемом состоянии. Багров отодвинулся, пропуская мрачных газетных теток, как увидел невысокую девушку, которая скромно стояла за их могучими спинами. Багров, не задумываясь, шагнул к ней, и только потом в голове что-то щелкнуло. Он знал эту девушку, года четыре назад видел в мастерской Василя Ханнанова, ее тоже звали типа Лена или что-то вроде того. Так и вышло, все так и было. Только что-то было не так. Быть может, просто прошли эти четыре года, их пути не пересекались, а вот теперь они пересеклись – ни с того, ни с сего.

Они поговорили о том, о сем, что, в общем-то, означало только одно – привет, как дела, где ты пропадала, чем сейчас занимаешься, и все эти вопросы и ответы.

– Ты была такая тревожная, – вдруг сказал Багров и улыбнулся. – Я даже тебя боялся. А вот теперь ничуть не пугаюсь. Интересно, что с тобой случилось?

– Все просто, – сказала Лена или как там ее зовут. – Просто я обрела свою религию.

– Католичка? Православная?

– Нет, – улыбнулась простодушная дева.

– Неужели мусульманка? Где тогда платок?

– Нет. – Лена продолжала улыбаться, спокойная, радостная, сытая, и даже – почувствовал Багров – чем-то очень даже привлекательная.

– Я теперь ангел судного дня. Это такое ответвление католичества.

Багров никогда не слышал об этой организации, и несколько секунд глупо хлопал глазами.

Довольная произведенным эффектом, Лена улыбнулась чуть шире и сказала:

– Я теперь знаю, для чего живу, чем могу помочь человеку, что он ждет от меня и чего я жду от него. Я стала просто понимать людей.

Их толкали, потому что они стояли возле лифта и не удосужились отойти в сторону. Наконец после особо энергичного толчка Багров сделал шаг назад к стенке, но лифт уже вернулся и Лена вошла в него, махнув рукой – попрощавшись. Кажется, у меня был ее тогдашний телефон, подумал свою думочку Багров, но мысль его не пошла дальше, потому что ее причудливый изгиб перешел в другую плоскость.

– Что же, – думал Багров, – если она примирилась с жизнью, то что с ней произошло, как не примирение с жизнью, и она вполне спокойно ходит здесь, в доме печати и ничто ее не раздражает, а наоборот, она улыбается, она счастлива, так, может быть, все дело именно в том, чтобы обрести подобный взгляд.

И все же Багров не захотел вернуть ее, не бросился рыскать по этажам, чтобы порасспросить поподробнее, вдруг и ему удастся стать этим ангелом судного дня, или мормоном, или еще кем-нибудь? Потому что, чем экзотичнее вера, тем более идиотическая улыбка расцветает на лице, вот что смущало Багрова, он уже насмотрелся всех этих представителей белого братства или – как она там себя назвала?

Лифт вернулся обратно, с партией покидавших дом печати, и Багров вошел в него, успокоенный своими умозаключениями. Он вдруг подумал о том, что встреть он сегодня человек сто, которым не везет, то к концу дня он тоже чувствовал бы себя полным неудачником, у которого в жизни нет ничего хорошего, ну и, соответственно, наоборот, – когда вокруг тебе улыбаются милые, добрые люди, то и жизнь хороша, и жить хочется еще пуще.

Тяжелое молчание висело в лифте, и Багров поспешил задержать дыхание и прикрыть глаза – еще с полминуты, и он поднимется на свой этаж. Скоро, скоро его встретят дорогие сердцу коллеги.

Продолжение следует…