Культур-мультур. Часть восьмая

21

На улице ветер ударил Багрова своими длинными ручищами, и он стал сильнее кутаться в свое длиннополое хасидское пальто, пытаясь закрыть все бреши. Эта борьба на минуту отключила механизм, который жужжал в черепной коробке, а когда он включился снова, Багров уже сидел в троллейбусе, который медленно тащил его по заснеженной Уфе. Относительное тепло и отсутствие внешних раздражителей переключило внимание на внутренние раздражители. Он стал вспоминать, что с ним было сегодня, и когда раздражение и обида улеглись, он вдруг почти вскрикнул от неожиданности. Забыл, забыл! От нетерпения он даже подскочил на месте.

Пассажиры, что сидели в троллейбусе, вздрогнули от неожиданности, стали мучительно вглядываться в источник хаоса, наконец, видя, что ничего страшного не произошло, стали снова погружаться в свои миры, только одна укоризненно подумала: «А еще журналист!»

И действительно, не произошло ничего страшного, просто Багров вспомнил, что забыл позвонить Юнусову. У Себастьяна не было телефона, так что о нем Багров отчего-то даже не волновался. Но вот Юнусов чем-то его мучил. Он не мог вспомнить, когда он видел Юнусова в последний раз в тот вечер и в ту ночь, когда они пили у Себастьяна. Какой-то провал в памяти говорил ему, что не все тут однозначно. Багров не помнил, как он добрался до дома. Так почему он ночевал у себя дома, если пил у Себастьяна? Как так – только что он был в гостях и вот уже просыпается дома. Такого с ним еще не было, чтобы он из гостей добрался домой и чтобы ничего не помнил – ни автобуса, ни тачки, ни заснеженных улиц родного города, ничего. Ничего. Ни-че-го.

И если с ним, в общем, было все в порядке, что случилось с тем же Юнусовым? Себастьян, дело ясное, остался дома, что с ним могло случиться? Скорее всего – ничего. Но Юнусов мог пойти с ним, мог заблудиться по дороге, или просто уйти куда-нибудь. Однако в этот момент таинственный механизм памяти сработал как надо и выдал ясную картинку – Юнусов рассказывал о том, что на складе, которым он то ли заведовал, то ли имел в собственности, стала пропадать бумага, толстые пачки по тысяче листов с коммерческим названием «Снежинка». По бумагам все было идеально, как в чистом поле, занесенным этой самой снежинкой. Однако в реальности пустотелого склада с темными проемами полок число наличия не совпадало с идеалом, который высвечивался на экране бухгалтерской программы. Начали шерстить людей – от завсклада до экспедиторов. Не помогло. Какая-то мистическая сила боролась со снегом, как удалой работяга дворник, подчищая склад – медленно, верно, неумолимо. Вот почему Юнусов был так зол, подумал Багров, но кто же мог тырить эту бумагу?

Потом он вспомнил, как тот же Юнусов рассказал ему смешную историю. Один клиент за долги отдал его фирме большой аквариум. Они туда запустили рыбок местных и одного щуренка. Ну, щуренок всех слопал. Выжил только один карасик, он забился в игрушечный кремль, который был в аквариуме для красоты. И вот уже две недели живет…

«Чтобы все это значило?» – снова подумал Багров, желая под все на свете подвести один знаменатель, все понять, все разложить по полочкам. Не найдя ответа и на этот вопрос, он решил поступить так, как часто поступал в жизни – просто перестал думать об этом, полагаясь на то, что жизнь сама разрешит все проблемы и познакомит его с результатом в более или менее удобоваримом виде.

Но механизм, который жужжал в черепной коробке, не подчинился самоуспокаивающей команде и продолжал вырабатывать только ему известное вещество размышлений. Багров подскочил второй раз, и тетка, которая стояла возле него, снова неодобрительно сморщила губы и подумала: «И такие люди работают в нашей прессе!»

– Сидя я занимаю меньше места и никому не мешаю! – вдруг громко сказал Багров и сам вздрогнул от своих слов. Тетка откинулась, как от удара, а механизм черепной коробки от такого заявления зажжужал еще быстрее. Теперь надо было понять, что эта за тетка и откуда она его знает. Бедный Багров стал вспоминать бессчетные редакционные задания, по которым он ходил в такие же бесчисленные организации и конторы, где было такое множество людей всевозможного возраста, рас и пола, что впору запутаться, это же не три сосны, это несколько больше, если кто понимает. Так отчего бы кому-нибудь и не запомнить корреспондента, который пришел к людям на работу разгонять скуку буден? Они же видят людей других профессий очень редко, чуть ли не раз в жизни, попробуй посиди с девяти до шести на работе, причем не год, не два, а...? И соответственно, поскольку у них нет информации о том, какие такие корреспонденты шастают у них под носом и как они живут, они и питаются разного рода слухами и чудовищными предположениями. Может быть, он сейчас разрушил стройную картину мира, может, она думала, что корреспонденты это ангелы, которые прилетают на землю в тщетной попытке ее исправить…

Багров, нервничая, ерзая на месте, машинально запустил палец в нос…

«Это, друг мой, не красит, далеко не красит человека, тем более такого ангела, каковыми являются корреспонденты, – говорил себе Багров, уже почти забыв, отчего он снова стал дергаться и ерзать. Но механизм, видимо, сделав оборот внутри самого себя по довольно вытянутой орбите, опять ввинтился в сознание. Багров припомнил, что в доме печати шушукались о новой газете «Право первородства»! Черт, как он мог забыть, ведь он хотел же пойти туда на работу. И уже ни о чем не думая, Багров вскочил, ввинтился в толпу, сшибая каких-то теток по дороге и выпрыгнул на ходу из троллейбуса на остановке «Округ Галле». Электрическая машина затормозила, но видя, что блудный сын, в общем-то и не собирается возвращаться, начала опять набирать скорость, несомненно матеря Багрова, как недисциплинированного пассажира Ноева ковчега.

Однако порыв его быстро иссяк, как только он оказался на твердой поверхности асфальта, на пустынном проспекте Октября с его хрущевками, возведенными в свое время в таком должно быть азарте, что только пешеход мог заметить, что между ними есть какие-то прогалы. Пассажир городского транспорта, а тем более человек приезжий только и видел, что одну бесконечную пятиэтажку, которая тянулась, как китайская стена по всему проспекту, вплоть до синтика или шадыма, что, впрочем, означало одно и тоже – Дом культуры завода Синтезспирта. И в этом была своя мистика – остановиться, оглянуться можно было только до одури хлебнув этого самого шадыма, что в переводе на русский язык и означает спирт.

Делать было нечего, надо было как-то выбираться из глупого положения, в котором оказался Багров, однако это было не просто – механизм в голове продолжал свое мерное жужжание, отзываясь на всякое внешнее воздействие, главным из которых была реклама.

Самый длинный проспект в Европе подмигивал ему огоньками, что-то требовал указующим перстом. Багрову захотелось разом заглянуть в ресторан, который виднелся сквозь негустую аллейку деревьев, купить себе памперс, затариться хлебом, к чему так же призывал его огромный плакат, пойти служить в иностранный легион, простить за все какого-то Навуходносорова, которого угораздило проштрафится непонятно в каких делах. Равнодействующая всех этих призывов, которая родилась в голове Багрова после некоторой борьбы, повела его по направлению к универмагу «Уфа», пиетета к которому он не потерял с тех еще пор, когда выискивал в советское время то зимние сапоги на свою огромную ногу, то куртку, то джинсы, когда на них пошла отчаянная мода. Правда, вот уже лет семь, как ему не приходилось в него заглядывать. Покупать было нечего, потому что вся торговая жизнь давно переместилась на местные рынки, которых пооткрывалось огромное количество.

Должно быть, так и было во времена нэпа с некоторой поправкой на время, думал Багров. Вот вездесущий китаец сидит на жутком холоде, чинит немудреную обувку, из такой же немудреной зарплаты отстегивая всем, начиная со своей мафии и кончая чужой. Вот пенсионерки несут свои матрешкообразные формы туда, где пучок морковки стоит на пятачок дешевле, вот мрачные парни, которые здесь на работе, покупают золотишко и швейные машинки «Зингер», вот и сумасшедшие тетеньки, которые просто забежали купить то да се после рабочего дня, а вот художник Сергей Игнатенко покупает серебряный подстаканник, наклоняясь с высоты своих двух метров к грязной клеенке, на которой лежит товар.

Багров вышел из павильона, где он лениво пробежал взглядом по разложенным товарам и не купил ничего просто потому, что скорость его перемещения была быстрее, чем призывы теток купить пучок морковки или лука, с которыми он не знал бы, что делать, но взял бы обязательно, не в силах сопротивляться напору. Легкая мысль пробежала в его голове, и он улыбнулся, припомнив коллегу журналиста, с которым они познакомились в Свердовске на семинаре по Интернет-технологиям. Решив спрыснуть знакомство по-журналистски, отравой местного производства, они зашли в магазин, и когда Багров спросил, чего взять, коллега замахал на него руками – выбирай сам, я не знаю. И то правда – глаза разбегались от ненужного изобилия, и откуда было взять столько сил, чтобы выяснить, какая водка лучше – все плохи. Это что же, теперь надо проводить целое исследование, думал Багров, спрашивать знакомых, кто что пил и как она подействовала, и сколько стоит, и где взять, мучительно высчитывая соотношение цены и качества. А ведь этих продуктов сотни, а теперь уже и тысячи. Где взять на это силы, Багров не знал и потому ограничивал свой рацион некоторым разнообразием продуктов, количеством не более трех или пяти, на что хватало зарплатных денег. Вот и теперь он хотел было купить мороженое, самый обыкновенный стаканчик, но поскольку и павильон как-то быстро отошел назад, и желания возвращаться тоже не было, он просто-напросто забыл об этом. Жить можно и без мороженого, вообще без многого можно жить, как оказалось.

Он уже выходил на тротуарчик, который вел его дальше, в сторону остановки "Спортивной", как его кто-то схватил за рукав. Продолжая двигаться в том же направлении, он медленно, по большой дуге, развернулся и увидел, что за руку его держит невысокий пацан в джинсах и потертой крутке неопределенного цвета. Что-то щелкнуло в голове Багрова.

– Ну, Земфир, блин, так и до инфаркта можно довести, – только и сказал Багров, наблюдая растущую улыбку, от которой нельзя было ждать ничего хорошего.

Продолжение следует…