Чекан Адама. Книга ритма жизни. Часть сороковая

Повторюсь, что с моей точки зрения алкоголь это просто-напросто чистая энергия. А поскольку ярким примером жизненного ритма являются качели, то что будет, если применить энергию к ним? Если толкнуть качели по ходу, то они раскачаются сильнее, не так ли? Если против хода, то они остановятся. Если толкнуть в высшей точке, то они могут вылететь из паза и сломаться вообще.

Вспомним теперь о жизненном ритме поляков. Он раскачивается в плоскости «великий успех – великое унижение». Давайте виртуально выпьем с поляком, представив себе, что он идет от унижения к успеху.

Одна рюмочка – он почувствовал себя увереннее.

Вторая – это стало заметно.

Третья – он рассказывает о величии Польши и поляков.

Четвертая – он в истерике от собственного величия.

Наоборот будет все в обратном порядке, только в конце это будет мировая скорбь по утраченному величию. Понятно, что число рюмочек варьируется.

А теперь проверим это на практике – я и написал-то этот пост потому, что попалась мне статья об алкоголизме у поляков вот здесь http://inomoderator.livejournal.com/77311.html.

Вот отрывки из нее:

«Поляки любили и любят "пить до дна". Превалируют у нас героический и самоубийственный стили пития... Это не значит, что другие стили не существуют, однако все они легко перерастают в эти два. Начинается "с одной, для компании", а кончается героически-самоубийственным питием "до упора" – до отключения.

Вообще, героически-самоубийственный оттенок в самосознании полякам не чужд. Ни один народ на свете не начинает своего гимна со слов "Отчизна еще не погибла...". Эта нота звучит в словах Варшавянки – ..."сегодня твой триумф или смерть". Легенды о героической гибели польских легионеров, кавалерии, варшавских повстанцев, о Монте Кассино, точно так же, как и хроники (хоть и не всегда согласованные с исторической правдой), содержат описание польского мученичества и таят в себе тоску о героической смерти.

Применяя одну из психиатрических типологий, польское общество в целом можно определить как общество с доминированием психастенических и истерических характеристик. Истерические черты лучше всего характеризуют верхушку польского общества... Это, в первую очередь, желание нравиться своему окружению, стремление к показухе без четкого понимания своих обязанностей, польское "делай то – не делай это", фантазия, граничащая с фантастической псевдологией, бурные, хотя и неустойчивые чувства, легко и быстро переходящие от одной крайности к другой. Психастенические черты более всего подходят к описанию низов польского общества. Это тихие покорные люди, очень низко оценивающие себя, трудолюбивые и обязательные, стремящиеся всегда оставаться в тени, готовые провалиться под землю, только бы кому-то не помешать.

Алкоголь редуцирует напряжение, связанное с невозможностью ответить на вопрос об образе самого себя. Под его влиянием человек кажется себе лучше, благородней, интеллигентней, смелее и так далее. Однако приходится пить до дна, чтобы дойти до дна своей души. А дна этого в реальности нет, и чем глубже спускаешься в самого себя, тем темнее и больше желание покончить с собой. Алкоголь помогает, принося вместо смерти потерю сознания.

Представляется, что специфические черты польского алкоголизма можно вывести из доминирования истерических и психастенических характеристик в гипотетическом народном характере. Лечение поляка, следовательно, должно основываться на формировании у пациента сознания собственной ценности и воспитании способности к объективной самооценке».

Кстати, обратите внимание, что у грузин почти нет алкоголиков. Почему? Потому что у них выработана вековая традиция пить вместе под песню. Песня гармонизирует, удаляет излишки энергии, вот почему пьяных драк у грузин практически не бывает. Гений народа, что сказать!

Что же нам придумать для поляков? Пока в голову приходит только одно – запретить шумные сборища с выпивкой, а пропагандировать западный метод – человек носит с собой фляжечку грамм на двести водки или коньяку и тихо выпивает в течение дня. А там эта энергия тихо рассосется, не причиняя никому вреда. Вот. Но, может, есть еще какие-то предложения?

Уйти или ненавидеть?

Давно заметил – в книжных магазинах и библиотеках работают люди, которые люто ненавидят книги. Природа этой ненависти мне понятна – банальный сенсорный голод, отсутствие новых впечатлений. Собственно, здесь же коренится профессиональная болезнь милиционеров – видеть в каждом преступника.

Поскольку у нас сейчас идет какая-никакая реформа высшего образования, да и каждому молодому человеку я бы посоветовал образовать вузы и техникумы, которые бы готовили специалистов широкого профиля, или, одного смыслового гнезда, – например – библиотекарей, продавцов книжных магазинов, филологов, рецензентов, копирайтеров – в одном флаконе. Это потребует специфической учебной программы, но при желании ее можно составить.

При этом надо иметь в виду – каждые четыре-восемь лет надо менять профессию. Впрочем, оставайтесь и ненавидьте свою работу от души. У нас свободная страна.

Где небо южное так сине…

Когда я писал о странах Запада, почему-то никто не удивлялся, отчего у них нет ни военных переворотов, ни особых мятежей, не свирепствуют какие-то эскадроны смерти, да и с законностью все в порядке. Да и сейчас наверняка кто-то думает про себя – ну конечно, это же оттого, что западники есть высшая раса, а уж кто такие мы? Так, дикари, погулять вышли.

Отчего бы нам тогда не рассмотреть страну, в которой большинство – выходцы из самых что ни на есть стран Запада, а именно Аргентину.

Позволю себе цитату из умного человека Татьяны Ворожейкиной:

«История Аргентины в ХХ веке действительно поражает вопиющим несоответствием огромного потенциала – природного и человеческого – более чем скромным достижениям в социально–экономическом и, особенно, политическом развитии. Это страна с чрезвычайно (и, по-видимому, чрезмерно) благоприятными природными условиями, практически идеальными для выращивания зерна и разведения скота в зоне пампы. В Аргентине на момент прихода туда испанских колонизаторов не было сильных индейских цивилизаций и государств, как в Мексике, Центральной Америке или Перу. Поэтому туземное население, за исключением севера страны, было практически полностью истреблено к началу ХVIII века, и Аргентина заселялась как иммигрантская страна по типу, более сходному с США, чем с любой другой латиноамериканской страной. Если первоначально это были выходцы из Испании, то уже в ХIХ веке, особенно последней его трети, в иммигрантском потоке доминируют итальянцы (их потомки составляют не менее трети населения Буэнос-Айреса). В первой половине ХХ века в Аргентину приезжали ирландцы и англосаксы, украинцы и хорваты, евреи, армяне, немцы, левантийские и палестинские арабы. «Переплавленные» в аргентинском аналоге «плавильного тигля» («crisol de razas»), иммигранты составили костяк рабочей силы, не имевшей по своему качеству аналогов в Латинской Америке.

Сочетание этих двух факторов – уникальных природных условий и уникальной по динамизму и уровню квалификации рабочей силы – на рубеже ХIХ–ХХ веков превратило Аргентину в одну из самых богатых и процветающих стран мира. В основе этого процветания лежал экспорт высококачественного зерна и мяса в Европу. В начале ХХ века Аргентина обгоняла многие ныне развитые страны по уровню душевого дохода. Другое дело, что распределение этого дохода было крайне неравномерным, его получателями были не более 20% населения страны: владельцы поместий, торговцы и банкиры, городской средний класс и городские рабочие, занятые в основном на мясохладобойнях, т. е. все те, кто, собственно, и составлял тогда аргентинское общество. Десятые-двадцатые годы прошлого века во многих отношениях остаются эталонными для аргентинцев до сих пор. В национальной памяти – как символ утерянного затем благополучия, в архитектуре – в торжествующем модерне Буэнос-Айреса и, наконец, в танго, отразившем предчувствие страны, которая «начиналась» в то время, «страны ностальгии, печали, страны фрустрации, недовольства, озлобления и всеобщих сомнений». Этот иммигрантский в своей основе психологический комплекс сочетался у аргентинцев с ощущением собственного превосходства над латиноамериканскими соседями, с восприятием себя как «европейцев в изгнании», по выражению Борхеса.

Отсюда http://www.strana–oz.ru/?numid=27&article=1173.

Отчего же тогда в стране так плохо живется? Ведь одни европейцы кругом, а? Почему в САСШ все не так? Почему эти хитрые американцы с легкостью выходят из кризисов, да еще наживаются нам нем? Высшая раса? Или есть еще какая-то хитрость?

Давайте не спеша посмотрим, как развивалась Аргентина. Индейцев в ней было мало, а пампы – то есть такой равнины с сочной травой – было много. Крупный рогатый скот плодился со страшной силой, рабочих рук не хватало, вот и звали сюда людей. Люди приезжали, радовались отличному климату, работали, размножались… А когда выросло поколение, которое родилось уже здесь, они стали думать – отчего они живут в нищете и не видят ничего, кроме бычьих хвостов? И вот то, что сюда приехали люди самых разных национальностей, и сыграло с ними злую штуку. Они не понимали друг друга, у них жизненные ритмы не совпадали!

Вот еще одна цитата из того же автора:

«Последующая история настойчиво и безжалостно доказывала аргентинцам, что они – настоящие, стопроцентные латиноамериканцы. Процветание кончилось в 1930 году с наступлением Великой депрессии. Падение спроса на аргентинское зерно и говядину разрушило фундамент экспортной экономики, а вместе с ней – благосостояние общества и равновесие политической системы. В 1930 году в стране происходит военный переворот, с которого, собственно, и начинается современная история Аргентины, история спиралевидного движения вниз – от хорошего к плохому и от плохого к худшему, из которого Аргентина, несмотря на все усилия, не могла вырваться до конца ХХ века. Если по экономическим (ВВП на душу населения) и целому ряду социальных показателей (уровень образования, ожидаемая продолжительность жизни, младенческая и детская смертность) Аргентина в середине ХХ века была вполне сопоставима со странами Европы и даже превосходила некоторые из них до 1970-х годов, то в политическом отношении это была типично латиноамериканская страна. С 1930 по 1983 год военные диктатуры чередовались здесь со слабыми гражданскими правительствами; в этот период почти все избранные на всеобщих выборах президенты Аргентины были свергнуты в результате военных переворотов. Кульминацией этого процесса политической деградации стал чудовищный военный режим 1976–1983 годов, когда было убито, замучено и бесследно исчезло около 30 тыс. аргентинцев. Экономический и политический крах диктатуры в 1983 году положил конец бесконечным колебаниям военно-гражданского маятника, и с 1983 года Аргентина развивается в рамках демократического режима.

Самая общая причина удручающе однообразного движения по кругу заключалась в ситуации социального и политического пата, равновесия сил, поддерживавших противостоящие проекты общественного развития. Ни одна из разнородных социальных коалиций не могла навязать свой проект в качестве господствующего, но имела достаточно сил, чтобы блокировать осуществление проекта противной стороны. В результате «аргентинское общество выработало целую серию институциональных схем, функционировавших по принципу “нулевой суммы”, когда выигрыш одного социального сектора по определению был проигрышем другого».

Милая интеллигентная дама ужасается 30 тысячам погибших. Какие нежности! Но дело было и в них тоже. Чингисхан или Сидор Артемьевич Ковпак решили бы эту проблему довольно легко, вырезав двадцать-тридцать процентов населения. Еще десять умерли бы сами собой, зато появилась бы на свет сильная аргентинская нация. Вы только представьте – в стране, где мяса на каждого приходится по тонне на душу, люди голодали! Владельцам хватало стойкости защищать свое имущество, но не хватало решимости поубивать лишние рты.

Собственно, аргентинская нация все-таки сложилась, но сложилась она ущербной. Аргентинец радуется жизни, жуирует, пьет мате (какой он все-таки выпендержник!). Но потом откуда ни возьмись появляется страшный кризис, который все губит и аргентинец впадает печаль и фрустрацию, получая от этого кайф. Вот этот ритм и движет Аргентиной.

Так что дело не в расе, а в жизненном ритме, господа! И напрасно Остапушка Бендер стремился в Буэнос-Айрес, ему бы там не понравилось.

Продолжение следует…

Часть тридцать девятая

Часть тридцать восьмая