Неповесть. Часть тридцать девятая

Лакуна 

Привозили к нам киноустановку и показывали фильмы на открытой площадке, включая неизменных «Весёлых ребят» и «Чапаева», виданных всеми раз по пятьдесят.

Приезжали различные комиссии, гости, и иностранцы в том числе.

Особенно запомнился эпизод с посещением нас французской делегацией. Они пробыли у нас почти весь день и вот на полдник нас накормили заграничными и вкусными мясными консервами, но потом, зачем-то сообщили, что это лягушачьи лапки. После такого заявления многие понеслись в туалет – что для меня до сих пор странно, ведь мясо было превосходного качества и вкусно (немного напоминало по вкусу белое куриное мясо).

Как много для некоторых значит название.

Лакуна

На фоне такого романтического пейзажа и климата постоянно завязывались там бурные романы у девиц, со слезами и истериками (впрочем, вполне невинные, но от этого не менее бешеные). Но взрослых это явление приводило в трепет, и пламя любви тушилось на вечерних линейках грубыми канцеляризмами (неужели порода педагогш обладает особым профессиональным склерозом – не помнить себя в возрасте Джульетты). Ведь романтикой пронизан даже изумительный южный воздух, у которого совсем иной вкус.

А вот у меня почему-то никакой такой романтики не случилось, всё существо было занято ощущениями южной природы, вливавшимися через все возможные органы чувств, а девицы были обычными северными и привычными, возможно если бы среди них появились фигуры экзотические, то такое случилось бы ещё, а так было всё ровно и не вызывало прилива особых эмоций… Срок пребывания там был почти три месяца.

Ох, как плакал весь лагерь, когда уезжал Сашка (и Ваш покорный слуга, потому что это был образец мужского начала и пример), а он отправился домой за пять дней до общего отъезда.

О, скольких слёз и нервов стоила и остальным эта первая любовь в раю.

Лакуна

Пролетело два с половиной месяца как один день, там я впервые серьёзно пытался писать маслом (я забыл сказать, что у меня с собой была коробочка-набор масляных красок в маленьких тубах № 3, самый дешёвый тогда набор за 72 коп: Белила цинковые, Кадмий жёлтый средний, Охра жёлтая, Кадмий красный, Окись Хрома, Берлинская лазурь, Марс коричневый тёмный, Сажа газовая), но с тех пор сохранился только плоский морской камень с написанным на нём штормом и с невиданным мной никогда смерчем, сделанный в подарок деду. А таких расписанных камней я привёз штук восемь и все раздарил, признаюсь, идею спёр у местных изготовителей сувениров, тогда все увозили домой маленькие пейзажики, выполненные масляными красками на плоских камнях, там же красовались надписи типа: «Привет с Кавказа». Пальму в горшке я не стал везти, у нас вырастить такое дерево было негде. А при внимательном исследовании все эти горшочки были обманкой, просто несколько веточек пальмы, воткнутые в землю, без малейших признаков корневой системы, несмотря на это, многие тащили такие горшочки домой.

Естественно насобирал я там и раковин всяких и диковинных камушков, и даже увёз домой пойманную мной в горах за трассой небольшую серую горную черепаху. Чемодан мой весил килограммов двадцать, плюс ещё обувная картонка с черепахой. Уже по приезду черепаха торжественно была презентована моему бывшему детскому саду в живой уголок. А многочисленные раковины и камни раздарены или попросту выброшены или растеряны.

Великие Трофеи этого лета и их короткая жизнь.

Лакуна

А у меня осталась только наша общая фотография, где не видно ни наших домиков, ни красивых аллей, не слышно шума прибоя и ночных криков проходящих поездов, ни ночных огней огромных пароходов на горизонте (тогда на море было более оживлённо).

Гнусно и незаметно подкралось время и мне уезжать восвояси, но к нашему восторгу, сопровождающий нашу четвёрку из Уфы мужик повёз нас сначала в Сочи на десять дней, где мы прожили дикарями, снимая пять «коек» по рублю в сутки в каком-то сарае у центрального рынка на улице Роз! Вот было название: не каких-нибудь комиссаров или рабочих, а Роз! Тогда же впервые я увидел затейливый вокзал Сочи с башенными часами, лепниной и внутренним двориком (приехавшему из далёкой провинции сие показалось дворцом). Наш-то вокзал был просто типовым присутственным зданием ещё царской постройки. Вторым, ещё более красивым дворцом, был Морвокзал (в то время на галерею ещё пускали полюбоваться портом и видом центрального пляжа). Тогдашняя Ривьера тоже была, не в пример нынешней, больше парком, а не аттракционом, а уж пляж там был и вовсе отменный. В те годы вода в море у берегов везде была чистой и мутнела только в шторм.

Мы приходили в свою халупу только спать, а всё остальное время таскались по городу или пропадали на пляже (а черепаха тоскливо сидела в коробке от обуви). Этот сопровождающий нас особо не пас, а, вырвавшись из семьи, всё время искал приключения другого рода (и довольно успешно, приводя своих новых знакомиц ночевать, так что нам пришлось постичь всю прелесть секс-туризма воочию).

Естественно нас сводили в Дендрарий (где я спёр с грядки в оранжерее зелёный ананас; никогда не ешьте зелёных ананасов – это как стакан серной кислоты!); ещё осталась фотография нашей четвёрки на фоне двух кипарисов при центральной лестнице (они – кипарисы, разумеется – там так и стоят до сих пор).

В Ривьеру на малочисленные тогда аттракционы и на пляж мы путешествовали самостоятельно. До Большого Ахуна мы так и не доехали, в связи с очередным романом нашего дядьки и ремонтом дороги в Хосту. А на Красную поляну тогда не пускали из-за опасности схода лавин, и мы даже не догадывались о её существовании, только на вокзале разглядывали автобусы, которые туда ходили, на крыше каждого из них красовалась решётка на штырях для защиты от камнепадов.

В театр мы сходили, не помню на что, театр в те годы в Сочи был слабенький (и сейчас тоже). Про картинную галерею я даже не догадывался спросить, а эстрадные концерты меня тогда совершенно не интересовали, хотя уже тогда там выступали знаменитости и наш сопровождающий таскал нас на концерты, поскольку очередная прелестница требовала зрелищ.

Чудеса юга длились и длились.

Лакуна

Каждый день я бегал на Центральный рынок, благо он был совсем рядом, покупать фрукты.

В то время разнообразный народ на рынке тусовался, не в пример нынешнему, да и сам рынок был намного более шумным и оживлённым. Населявшие его аборигены были гораздо более многочисленны (горцы в полной своей амуниции с кинжалами и газырями, много было казаков в папахах и кубанках, и украинцев в вышиванках и капелюхах из соломы, турок в фесках, и греков, и молдаван в вышитых рубахах, или, скажем, экзотических крымских татар в узорных бархатных тюбетейках и волжские татары были не менее живописны, а также узбеки, таджики, киргизы в своих полосатых ватных халатах). Полный интернационал, точно как на картинах и плакатах того времени (правда, там везде в центре возвышался какой-нибудь очередной «Отец народов»).

Алчность ещё не успела заразить Кавказ, и всё было как в кино – кавказская щедрость и кавказское гостеприимство, и взаимное уважение. Дешевизну создавали сами торговцы, которых приезжало очень много.

При каждом посещении рынка меня неизменно угощали великолепным (не то что сейчас) виноградным сухим вином из Грузии или Армении, именно угощали, а не давали на пробу. А фрукты там тогда стоили как картошка у нас, и было их огромное количество, они были навалены просто горами, это изобилие поражало зрение. Всякие диковинные ягоды и плоды, до этого невиданные: перец стручковый или инжир или шелковица с мушмуллой.

Как-то я пришёл уже к самому закрытию рынка за только что появившимися персиками, но торговцы уже сворачивались и сдали все весы (тогда все весы на рынке принадлежали рынку и выдавались продавцам на время торговли, поэтому все были проверены). У меня оставалось всего рубля три из данных мне родителями (это был предпоследний день), а у моего уже хорошо знакомого грузина были огромные, ароматные и очень сочные розовые персики, один вид которых вызывал слюноотделение.

Я попросил мне продать один за рубль, а он неожиданно спросил, скоро ли я уезжаю, и, услышав, что завтра, предложил за тот же рубль всё ведро: «только ведро верни, генацвали, не забудь», вот такие тогда были отношения к приехавшим отдыхающим на Юге, что произошло теперь с Кавказом, ума не приложу…

И в самом городе Сочи было море цветущих роз, так мне и запомнилось это лето запахом роз, резной тенью пальм, башнями кипарисов и плеском волн.

Дни стояли жаркие, солнечные и уезжать совсем не хотелось…

Лакуна 

Уезжали мы с юга, уже прямым поездом прямо до Уфы (его тогда только что пустили). Перед посадкой не спеша исследовали весь Сочинский вокзал, ах, каким красивым он казался нам (не то что наш казённый). Ехали мы домой уже без пересадок, но с долгими остановками во всех крупных городах по пути следования. А под Туапсе поезд простоял часов пять (по какой-то причине) и проводники отправили всех купаться напоследок, и я тогда выбросил в море последнюю мелочь, чтобы непременно вернуться, но вернулся только в 1974 году, когда мы гастролировали в Новороссийске со Свердловским ТЮЗом. После Краснодара наш поезд перешёл на приволжскую ветку и удалось (жаль, что только со станции) увидеть Сталинград (тогда на Мамаевом кургане ещё не было никакого памятника). А ещё Саратов, Куйбышев, Казань, Челябинск. Опять у нас купейный вагон, но моя черепаха постоянно бегала по соседним купе, и я все трое суток постоянно её разыскивал по всему вагону, заглядывая под полки. По ночам под стук колёс снилось море, розы и почему то парусные корабли (которых я тогда так и не увидел).

Это было самое замечательное лето моего детства.

Лакуна

По приезду меня тотчас спровадили в очередной лагерь – «Кировский» прямо посреди второй смены.

В лагере я был теперь в одном из старших отрядов, а вожатым нам назначили восемнадцатилетнего юнца с комплексом сверхчеловека – каждый вечер происходило представление: «смотрите, сопляки, на настоящую мужскую фигуру!».

Смотреть, откровенно говоря, было не на что. Был он росточка небольшого и субтильный какой-то, но искренне считал себя Гераклом (хотя бы на фоне мелюзги третьего отряда).

Повесил перед корпусом, где мы жили, боксёрский мешок и молотил по нему постоянно, лупил и нас, но преимущественно ремнём или заставлял бегать вокруг футбольного поля в самое пекло.

Вот на почве этих забегов и случилось событие, которое оставило в моей памяти неизгладимый, как говорится, след (и в его, надеюсь, тоже).

В отряде у нас был мальчик с врождённым пороком сердца, и ему было категорически запрещено бегать и находиться под прямыми лучами солнца.

Но наш «Геракл» решил по-своему, раз провинился (провинность заключалась в разговорах во время тихого часа), то обязан бежать десять (!) кругов вокруг поля.

В середине июля в тот год было градусов под тридцать, и бедный парень не смог пробежать и одного круга и упал замертво (потом его еле откачали).

Тут и переполнилась чаша нашего терпения, и мы поклялись адекватно отомстить.

Надо признаться, что идеи возмездия придумывал и разрабатывал я вместе с двумя другими.

Вот пример: мы удалили механизм из его секундомера, а поместили туда несколько жучков (о, великий Джефф Питерс).

Картинка: нажимает он на кнопку, а стрелка на месте, подносит секундомер к уху, там что-то то ли тикает, то ли шуршит, открывает крышку… а оттуда лезут жучки.

Он как заорёт, секундомер в сторону, а мы все усердно «спим», конечно. Выпорол он тогда весь отряд ремнём по голому, до кровоподтёков.

Тогда его любимый боксёрский мешок распотрошили: вместо песка насыпали острых камней, и он изрядно ободрался, отбив кулачонки об этот снаряд – и снова порка ремнём всех без разбора.

Следующий шаг: мы нагадили по очереди, все кто смог, ему под одеяло (после отбоя и демонстрации истинно мужского тела, он обычно нырял под одеяло не глядя). Так случилось и в этот раз, но эффект был ошеломляющий, он взлетел к потолку весь в нечистотах, и даже не помывшись, начал хлестать нас ремнём уже как попало, попадая и по лицу, и по ногам, и по рукам.

Это было уж вовсе чересчур!

Признаю: мы тоже хороши, но нас вынудили защищаться и ничего умнее в голову мне тогда не пришло.

Накинули, изловчившись, мы ему его изгаженное одеялко на голову и излупили, и даже напинали всем отрядом.

И вот после такого афронта наш крепыш зарыдал в голос и побежал жаловаться к начальнику лагеря.

Начальником лагеря был боевой офицер в отставке (кажется, полковник) и дисциплина в лагере была достаточно жёсткой.

Прибежало «наше чудо-мужчина» в слезах и ещё кое в чём жаловаться и привело начальство к нам в корпус, как полагало, на расправу.

Начальник решил сначала разобраться сам и когда услышал про все художества нашего мучителя, коротко приказал: 12 часов на сборы и чтоб духу твоего около детей не было. Сопроводил он нашего «Гераклу» с реляцией о его 12-и подвигах, после которой он вылетел и из пединститута, даже не успев начать обучение.

Остаток смены вожатствовал у нас сам полковник и, надо сказать, он не давал нам скучать, хотя требовал железной дисциплины, но требовал ничего кроме этого.

В то лето я наотдыхался до одури. 

Продолжение следует…