Неповесть. Часть тридцать вторая

Лакуна

Однажды я сбежал из одного из лагерей, хотелось немного побыть дома (кажется это был Кировский за Старой Уфой), и, чтобы было не скучно, прихватил с собой приятеля. Мы весело дотопали до конечной автобуса (километров пять) и тут оказалось, что за проезд платить нечем, а ехать нужно через всю Старую Уфу и ещё до центра.

Приуныли, конечно, но я тут же нашёлся – предложил кондукторше вместо платы за проезд петь всю дорогу разные песни (приятель обязался подтягивать) и мы отправились в путь, распевая пионерские и не совсем пионерские песни: про замёрзшего ямщика, про картошку, про любителя рыболова, про край родной, навек любимый и ещё кучу других. Было очень весело, пассажиры нам подпевали, кондукторша осталась довольна.

Шёл 1957 год.

Так мы предвосхитили современных транспортных музыкантов.

Лакуна

В 12 лет в одном из лагерей на берегу Уфимки за Уфой я организовал племя «могикан», которое взрослые после обнаружения тотчас обозвали сектой курильщиков. Дело в том, что мы часто собирались на совет племени, за территорией лагеря (что было категорически запрещено), где курили «трубку мира» и принимали важные решения, а за неимением трубок скручивали из газет огромные самокрутки из сушёных листьев (лучшими считались дубовые). Собирались на совет племени мы во время «тихого» часа, далеко за территорией лагеря, в густом кустарнике, а вычислили нас по клубам дыма, поднимающегося из зарослей, прибежали тушить лесной пожар, а тут мы. Настоящим курением это, естественно, не было – мы просто дым пускали кто как, особенно ловкие освоили и запуск дымных колец.

В другом лагере, уже в Свердловской области у меня появился конкурент, а наше соперничество приобрело причудливый характер. У меня был пиратский «корабль», мостик которого находился довольно высоко на дереве и имел даже запирающийся люк в полу, это сооружение мы построили за первую смену из стащенных с хоздвора досок, гвоздей, двух дверных шарниров и фанеры при помощи утащенных там же инструментов (молоток, пила ножовка и клещи).

На «капитанском мостике» было приделано к дереву несколько метеорологических приборов, похищенных с метео-площадки и самодельный штурвал, сделанный из переднего колеса от деревенской телеги, был и флаг с черепом и костями, уж и не помню где была взята тряпка чёрного цвета, однако предполагаю, что в девичестве это было просто чёрными сатиновыми трусами, а уж череп с костями я изобразил разведённым зубным порошком (клея, однако, добавить не догадался и в ветренные дни мы ходили, припорошенные белым, седели, так сказать). На мостике хранился и провиант (свиснутые с кухни консервы и сухари, соль и сахар). Команда была вооружена шпагами, выкованными из найденного мотка толстого провода высокого напряжения, имеющего в плане чечевицеобразный овал. Внизу под нашим деревом располагалась «кузница» – большой валун, на котором мы и приготовляли (отковывали) свои клинки. У шпаг были и гарды из кухонных алюминиевых половников и крышек от небольших кастрюль, позаимствованных, естественно, на кухне и хоздворе, а рукоятка шпаги обматывалась сначала бельевой верёвкой, а потом изолентой, выпрошенной у электрика.

У моего соперника Пащенко команда была наземной, и его бивак был на противоположном конце периметра – некая полуземлянка, выкопанная в рыхлой лесной почве и крытая щитами из тех же запасов на хоздворе. Их оружие отличалось от нашего, и способ его изготовления и материалы нам не были известны. Разделяла наши территории густая поросль удивительно вкусной малины вокруг почти всего лагерного забора пополам с зарослями крапивы выше нашего тогдашнего роста

Эту малину я ежедневно истреблял во время «тихого часа» и как-то однажды, угощаясь, услышал хруст кустов рядом и почти нос к носу оказался перед небольшим медведем – ну и драл я тогда, почти через весь лагерь, где залез на чердак столовой. Страх сотрясал моё худое тельце, ночью меня постоянно ели всякие монстры. Однако через пару-другую дней полез в малину вновь, уж очень вкусна была ягода.

Наши сооружения, естественно, находились за территорией лагеря и нас постоянно теряли вожатые. Все самые жаркие «битвы» вспыхивали во время «тихого часа», сражались мы только на шпагах и никогда врукопашную. В кодекс чести входил запрет на борьбу голыми руками и ногами, противник, выронивший клинок, считался поверженным. Никаких вульгарных потасовок, благородные гнушались дотрагиваться до врага.

Периодически мы грабили логовища друг друга, а так как и он и я были в этом лагере все три смены, то война продолжалась почти всё лето – разогнали нас только ближе к середине третьей смены, когда пришла новая старшая вожатая. Меня за создание «подпольной» организации в очередной раз лишили права ношения нашейной тряпочки «с нашим знаменем цвета одного». С тех пор я возненавидел галстуки на всю жизнь.

Так вот, в середине третьей смены у нас появилась новая старшая вожатая, которая сумела извлечь из нашего соперничества немалую практическую пользу. Во время работы на соседний колхоз (или на ловких «коммерсантов» оттуда) она поставила нас в пару. Работа заключалась в заготовке берёзовых веников (нам сказали, что на корм, но, конечно, на продажу их у бани). Мы были непримиримыми соперниками, поэтому работать хуже, чем он, я себе не мог позволить, соответственно и он тоже. Так мы совместно изобрели способ быстро и основательно обдирать берёзы: один забирался на верхушку дерева (выбирались молодые деревья) и берёза под его тяжестью сгибалась до земли, другой быстро обдирал ветки. В первый день мы надрали по 42 веника при норме 9 (!), во второй – по 29, а в третий – 18 (необработанных деревьев почти не осталось). Так мы стали передовиками производства, про нас даже написали в районную газету.

Но подружить нас так и не получилось, слишком каждый из нас болел вождизмом.

Странно, но мы ни разу не подрались.

Так и продолжалась моя антиобщественная деятельность, и меня в этом лагере исключили из пионеров в очередной раз, но после трудового подвига приняли снова (такая девальвация почётного звания – пионер).

Но раз был очередной и никаких приступов раскаяния не вызвал.

Лакуна

Дома к моим основным весенним забавам вскоре добавилось лазанье по скалам. Скалы вблизи нашего дома (на берегу Белой, в парке Салавата Юлаева) почти отвесные и рыхлые, потому что известковые (вся Уфа стоит на карсте), а весной они невообразимо грязные от стекающих по этим склонам талых вод (бедная мама). Высота их в тех местах метров от 5 до 18, так что альпинизм наш был достаточно высотным. Летом мы тоже ползали по этому скалодрому наперегонки, но реже. Никаких страховочных средств мы не использовали, мы их презирали.

Где-то в то же время у нас прибавляется ещё одна совсем новая весенняя забава – катание на льдинах во время ледохода, занятие опасное, поэтому нас всё время пытаются спасти, ещё мы собирали плывущие по реке во время ледохода дрова, пилотируя эти самые льдины с помощью шестов, а дрова дарили жителям береговых домов.

Поэтому мы прибегаем на берег очень рано, чтобы успеть покататься до прихода спасателей. Удивительно, но ни разу с нами не случилось ничего серьёзного, никого не унесло, и никто не спасался с перевернувшейся льдины. Кстати, я не умею плавать и до сих пор.

А ведь подобные забавы смертельно опасны.

Лакуна

Родители всех моих сверстников из нашего дома люто ненавидели меня за организацию походов: и на эти скалы, и в лес за грибами, и в поход далеко за реку для купания в Архиерейских прудах в восьми километрах от города за рекой, но мои приятели всегда с удовольствием удирали из дома вместе со мной (и не факт, что всегда именно я был организатором этих затей).

Быть зачинщиком – двойное удовольствие с привкусом опасности, но и от Гапонизма недалеко.

Лакуна

Или вот: как-то во время ледохода в привязанной к берегу лодке каким-то образом оказалась живая лягушка (это в конце апреля-то). Приятели мои находились тогда где-то в отдалении, и пришлось эту сенсационную новость озвучить на весь берег, тут услышали меня и другие…

Через минуту с высокого берега вниз обрушился град камней – мальчики решили поохотиться.

Крупный булыжник, применяемый для мощения улиц, попал мне в темя, и, обливаясь кровью, я упал на дно лодки. Череп, как оказалось позже, был проломлен (вмятина украшает моё темя и сейчас), но сознания я не потерял или потерял на миг. Не видя своих, я попытался самостоятельно расправиться с обидчиками, но пока карабкался на скалу, их и след простыл, не догнали их и мои друзья, появившиеся наконец. Так мы и не узнали тогда, кто это был. Кровь продолжала заливать лицо и глаза, и поэтому меня потащили к ближайшему продовольственному магазинчику на улице Фрунзе (он сохранился до сих пор) и попросили продавщицу, чтобы мне оказали первую помощь.

Продавщица заявила, что аптечки у неё нет, но я, взглянув на полки, сказал, что и водка подойдёт и мне прямо на рану было вылита целая чекушка, остатки водки текли по лицу, перемешанные с кровью, ощущение, я вам скажу, не из слабых.

Потом меня перевязывают красной тряпкой (других не нашлось) и я отбываю домой в красном платке, сползшем почти на глаза, перемазанный кровью, как пират. Дома приходят в ужас, вызывают скорую, врач, которой мне снова промывает рану уже перекисью водорода, после чего доставляют в поликлинику на Пушкина к хирургу-травматологу. Мне зашивают рану, делают настоящую перевязку и отправляют домой, сказав, что всё обошлось и я, возможно, ещё поживу и даже мозг мой избег потрясения. Но школу посещать не рекомендуют.

Щас! В школе я появляюсь в окровавленной повязке уже на следующий день, и мне все жутко завидуют – ещё бы, раненный в голову, совсем как Щорс из пионерской песни, совсем как настоящий воин. В последующие дни повязку себе я уже сам подкрашиваю акварелью.

Героем я пробыл где-то неделю, потом повязку сняли, и народ тут же потерял интерес к моей особе. Но неделю я был центральным зрелищем в школе, приходили из старших классов, чтобы на меня полюбоваться. Девчонки просили рассказать об ужасном происшествии, визжали и наперебой жалели. С каждым разом я всё больше расписывал свои похождения и отчаянно привирал.

Мужчину шрамы украшают.

Лакуна

Перемены спешат в наш город, в тот же год открыт автодорожный мост через Белую, возведённый на том же месте, что и понтонный, весной заканчивается стройка и был открыт мост, на том закончилась эпоха мостов понтонных в нашем районе, но в Нижегородке (тоже городская слобода, которую каждую весну заливало, как и Цыганскую поляну) понтонная переправа просуществовала до семидесятых, пока не выстроили второй мост у вокзала.

Нашу улицу, наконец, асфальтируют и проводят газ в наш дом. Приезжает канавокопатель – чудо тогдашней техники, а потом спецкраны, которые опускают сваренные и покрытые битумом и замотанные обёрточной толстой бумагой трубы в выкопанную намедни траншею. Работает на этом объекте много рабочих и вся эта стройка кажется нам грандиозной. Чего стоят хотя бы газогенераторы, в которых вырабатывается ацетилен для сварки и огромные чаны, где варят битум, под ними горит огонь и поднимается к небу чёрный дым и пахнет расплавленным варом. В наши занятия добавляется и постоянное присутствие посреди этих работ и проказы, связанные со стройкой.

Осваиваем этот новый вид развлечений очень быстро. Тащим со стройки карбид.

Чудо ещё, что обходилось без травм и увечий.

Лакуна

А изготовление «поджигов» (это такой ручной самопал-пистолет). По схеме такое оружие имело прямое сходство с фузеями, мушкетами и пушками времён легендарных и отдалённых. Стреляло это громко и неточно, с большим выделением дыма, а частенько ствол разрывался и иногда с весьма трагическими последствиями, слава Богу у наших пищалей таких экстраординарных случаев не случилось.

Продолжение следует…