Неповесть. Часть восемнадцатая

Вместе с ростом пространство вокруг тоже увеличивается, я всё дальше ухожу от дома, исследуя окрестности. Оживлённые городские магистрали уже не пугают, а родные пока всё ещё не подозревают о моих путешествиях и открытиях.

В конце мая 1952 г. учусь кататься на двухколёсном велосипеде, своего нет, но прошу покататься у первого встречного мальчика в сталинском сквере, он там отдыхал с бабушкой, велосипедик у него самый простой, маленький, мне под стать, с прямым приводом и без тормозов.

После настойчивых и настырных просьб мне разрешают, и … с размаху лечу на дорожку, влезаю снова и снова кубарем. Раз за разом, не принимая помощи и советов, пытаюсь проехать хоть немного. Взрослые советуют поворачивать руль в сторону наклона велосипеда, наконец, до меня доходит, как это нужно делать. Теперь важно научится поворачивать, а также тормозить (у велика того тормозов не было и приходилось либо замедлять вращение педалей, либо опускать подошвы на дорожку). В трудах и хлопотах день постепенно подходит к вечеру, а я на исходе четвёртого часа пыток постигаю-таки азбуку и начинаю гонять как бешеный по всему скверу. Несчастная бабушка с внуком, которые разрешили мне попробовать прокатиться, уже очень давно просят меня слезть и вернуть им велик, но в упоении от своего новоприобретённого умения я их почти не слышу и слезаю только после того как стало заметно темнеть и какой-то мужчина остановил меня.

Домой, где меня потеряли, – сквер довольно далеко от дома (в пяти кварталах) – возвращаюсь триумфатором, грязным, в рваной одежде, в крови, со ссадинами и синяками. Ликованию нет предела, и я почти не слышу укоров и замечаний о моём внешнем виде и отсутствии совести, ужином однако кормят.

Меня наказывают запретом гулять, но где уж тут уследить, когда все заняты своими взрослыми делами, а нянька занята чтением конспектов (у неё сессия). Через полчаса я вновь на улице и хвастаюсь приятелям своим умением и ранами. И выпросив у Юнера его «подросток», показываю всем, как нужно ездить на двух колёсах. Получается зрелищно, но ноги мои почти не дотягиваются до педалей (я пока очень мал) и мне показывают, как кататься «под рамой» осваиваю и это. К сожалению, Юнер не мальчик из сквера и почти сразу забирает своё транспортное средство.

Зато теперь я умею ездить на велосипеде сам! И теперь при всяком удобном случае выпрашиваю у знакомых: дай прокатиться… свои велик появляется только в шестнадцать лет, покупаю его на первую свою зарплату.

Так и езжу до сих пор.

Лакуна

Вот случай из около врачебного. Помню, как однажды осенью тетя заболела чем-то серьёзным и слегла с высокой температурой, а вызванный к ней врач из платной поликлиники (тётя всегда лечилась только там) в графе «Анамнез» написал: «укус большого комара». И прописал нечто невообразимое. Вся моя семья и понаехавшие приятели деда хохотали над этим диким диагнозом (и я со всеми, уж очень забавно бы выглядел этот комарище), разговоры о сём неординарном событии быстро достигли даже Минздрава.

Врача этого почти сразу уволили за некомпетентность и послали терапевтом в отдалённую деревню (там что, люди хуже сортом?), а фраза стала крылатой.

Платная медицина уже тогда вовсю существовала.

Лакуна

1952 год, сентябрь, пришло время отправляться в школу, мама сводила меня в будущую школу, а так же в детскую поликлинику за справкой о здоровье и эпидемической благонадёжности адреса, потом к парикмахеру и в фотосалон. Осталась фотка. В саму школу я не стал заходить, пока мама отдавала документы и справки, она очень любила поговорить на разные темы, а я не особенно любил эти беседы, поскольку меня тут же подводили и знакомили с тётей или дядей, бессовестно расхваливая какие-то мои достоинства. Потом разговор переходил на другую тему и про меня забывали, но приходилось стоять и слушать все эти скучные взрослые разговоры о моде или о поведении знакомых мужчин или женщин – тоска смертная!

Итак, я дожидался её возвращения во дворе (я стеснялся), её не было довольно долго, одному богу известно, о чём они с директоршей беседовали, но мама вышла страшно довольная и мы с ней пошли покупать букет на рынок.

И вот меня приняли в мужскую начальную школу № 18 на углу улиц Цюрупа и Пушкина, по правой стороне Цюрупа – это было старое, жёлто-розовое, облезлое двухэтажное здание в форме лежащей буквы «Г» и вход был со стороны ул. Пушкина, напротив входа в детскую поликлинику.

Про школу дальше: отопление там тогда было печное, в классах стояли круглые обшитые жестью и выкрашенные чёрным лаком печи, а дверцы их топок выходили в коридор, по этому поводу в штате был истопник (такая утраченная ныне профессия).

Парты в классах были цельными, с наклонными столешницами, вверху которых были желоба для ручек и карандашей, а в центре круглое углубление для чернильницы «непроливайки». Сидения были в виде лавки со спинкой на двоих. Чернильницы эти были двух видов: стеклянные, большие и тяжёлые, и пластмассовые – коричневые, с отвинчивающейся крышкой-воронкой, благодаря такой конструкции чернильницы эти можно было таскать в портфеле без риска вытекания из них чернил (однако, если сильно потрясти такую непроливайку – можно забрызгать все окрестности плохо смываемыми фиолетовыми чернилами).

Верхняя столешница парты соединена вместе с сидением на двоих, цельными боковыми панелями, две крайние крышки столешницы откидные, чтобы можно было сесть без помехи, потом ученик опускал крышку и оказывался в капкане. При вставании эти крышки громко хлопали. Все парты выкрашены светло-коричневой «половой» краской, а столешницы выкрашены чёрным лаком, который к концу учебного года весь исчиркан и изрисован. Поэтому на крышках многочисленные следы слоёв покраски.

Как бы археологический срез времени.

Лакуна

Идти в школу надо было два квартала по нашей стороне, т. е. по Цюрупа, мимо домов 4, 6, 8 и 10, далее был перекрёсток с весьма оживлённой улицей Фрунзе, которая спускалась вниз до улицы Воровского, далее на углу стояли здания Уфимского кабельного завода, как и сейчас, дальше палисадник со стоявшим внутри жилым домом (позже очень памятным) и наконец дорога в школу замыкалась высокой серебряной деревянной оградой школьного сада, пройдя которую огибаешь здание школы и входишь в ворота школьного двора.

По другой стороне Цюрупа весь наш квартал занимала казарма артиллерийского полка с плацем, гаражом, арсеналом и складами (в Уфе тогда стоял гарнизон), на противоположном углу с Фрунзе располагался злополучный мой садик, а дальше шли какие-то строения, в которых ютились различные конторы. Тротуары отгораживались от проезжей части довольно широкими газонами, засеянные цветочками с росшими на них ветвистыми и каждую весну обрезаемыми «Американскими» клёнами.

За перекрёсток с улицей Пушкина я тогда не ходил, хотя Пушкинская была тогда совершенно тихая улица, и на ней, ниже школы, располагался парк им. Луначарского (или Лунка, как звали мы его в юности). Дед частенько меня выгуливал в этот парк, где разрешал погрести на лодочке, а так же кормил мороженым и поил газировкой.

Сейчас это сад им. Аксакова.

В Лунке очень было много интересного: тир, кафе, летний кинотеатр и даже прудик с лодочной станцией на шесть лодочек (позже там ещё и водные велосипеды появились), в нём даже рыба водилась, поэтому постоянно на берегах скучали рыбофилы, и жили пиявки, дафнии и циклопы (я их ловил для своих рыб); ещё в парке стояли и функционировали и приносили прибыль качели-карусели и танцплощадка, ну и стояли советские скульптуры юношей и девушек, правда, кто из них и что держал, абсолютно не помню, весной они были ярко-белые, но к осени облезали и тогда больше походили на мраморные.

Отдых советского гражданина всегда сопровождается кровопусканием кошелька.

Лакуна

Экипировали меня в школу так: коричневый дерматиновый ранец на картонной основе (очень удобная вещь – руки всегда свободны, а остальная детвора кряхтела с портфелями), белая рубашка «апаш», вельветовая чёрная курточка с молнией (так называемая «комсомолка») и первые в моей жизни длинные взрослые брюки, а так же чёрные полуботинки со шнурками (второй обуви тогда у меня не было, т. к. в сырую погоду и зимой поверх полуботинок были натянуты калоши или боты «Прощай молодость» (таким образом, вторую обувь носить не пришлось), только в самый сильный мороз я приходил в школу в валенках).

Букет купили на Центральном рынке и самый роскошный – из белых роз и махровых хризантем, чуть ли не с меня величиной. Дома он не поместился ни в одну из ваз и стоял в ведре до утра.

В школу в первый раз меня сопровождала, конечно, мама.

Лакуна

Из-за огромного букета белых роз и хризантем видны были лишь мои огромные, малиновые от смущения, уши, и директорша высказалась по этому поводу: "Ну, вот ещё один букет с ушами", все рассмеялись, а мне стало стыдно, и я ещё больше загородился своим супербукетом.

Назавтра и до окончания первого класса меня приводила в школу и забирала из неё очередная няня, а позже, во втором классе, я добирался до школы сам.

Вдоль дороги этой располагалось много интересного и поучительного: зимой проезжую часть нельзя было увидеть из-за огромных, много выше моего тогдашнего роста, сугробов, весной в канаве вдоль тротуара тёк нешуточный поток, и в этой же канаве, аккурат против кабельного завода, я нашёл свой первый минеральный клад – большущий кристалл горного хрусталя. Этот двенадцатисантиметровый шестигранник очень долго хранился на моём письменном столе и позже подарен моей очередной тогдашней любви. Откуда он попал в сточную канаву, ума не приложу.

Это был первый постоянный самостоятельный маршрут.

Лакуна

Наша классная комната была третьей по коридору справа и окна выходили на мостовую (осенью и весной можно было разглядывать ноги прохожих, зимой же разглядывать приходилось лишь творчество Деда Мороза). Раздевалки в школе не было, мы раздевались прямо в классе у печки, где у задней стены находились вешалки. А сразу при входе в коридор справа располагался буфет, в котором продавались замечательные «школьные» пирожные, покрытые коричневой глазурью с прожилкой сливового повидла, тогда они казались необыкновенно вкусными, поили нас коричневатой мутной, но сладкой жидкостью, которую называли «школьный» кофе.

Ещё в коридоре стоял на синем табурете, покрытом грязной белой салфеткой, зелёный эмалированный бачок для кипячёной воды с прикованной к нему цепью алюминиевой помятой кружкой.

Лестница на второй этаж была довольно широкой, со скрипучими ступенями и перилами. На втором были учительская, кабинет директора, музыкальная комната с пианино и медкабинет, а также другие классные комнаты, а дальний конец коридора был приподнят на высоту трёх ступенек и превращён в сцену. Звонок у нас был большой, ручной, старинный (XIX века, с надписями по краю), бронзовый и очень звонкий, а звонила в него наша уборщица, сверяясь по часам в учительской, там стояли высокие старинные напольные часы с маятником, гирями и боем. Часы эти находились в учительской и заводились раз в неделю большущим замысловатым ключом, который хранился в сейфе (такие же часы стояли у моих соседей по площадке Гафаровых и я иногда удостаивался чести их завести).

Мы все мечтали спереть школьный колокольчик и позвонить в него самостоятельно, и иногда это удавалось редким счастливчикам, тогда звонок звенел посреди урока, и случалась весёлая кутерьма. Спортивного зала не было, и мы занимались физкультурой: либо во дворе школы, либо в коридоре второго этажа. Зимой ходили на лыжах в «Лунку», туда же ходили и на каток (те, у кого коньки были).

По осени обязательно собирали металлолом, сваливали его кучами во дворе, над каждой кучей торчал флажок с литерой класса, все старались притащить как можно больший объём; чтобы куча нашего класса была самой большой, я тырил железки из соседских сараек, из подвала, и из всех окрестных дворов.

Школа была маленькая, облезлая, но удивительно тёплая и уютная, а мы непритязательны.

 Лакуна

Сейчас на дворе заканчивается 2013, а школа эта ни внешне, ни внутри не претерпела сколь-нибудь заметных изменений (кроме исчезновения печей) – всё тот же ушедший в тротуар фасад, выкрашенный розовым и ржавая пожарная лестница во дворе висящая, как и тогда, на одном штыре разве только исчез школьный сад вместе с посаженными мной пятью яблонями, а сад был замечательный, красивый и обширный. И в нём жили птицы, скворцы в построенных для них нами скворечниках. И ягоды и фрукты из этого сада нам давали на полдник осенью.

И каждую весну мы сажали новые деревья и кусты, так что уже в детстве я посадил не одно дерево (а позже и вырастил несколько сыновей).

Много позже в этом же здании и почти в той же классной комнате я заканчивал и курс средней школы, тогда её название было уже ШРМ № 8, а потом там находилась Чувашская школа, сейчас же какой-то методический центр.

 Продолжение следует…