Но я сохранил любовь. Часть первая

Посреди бурного, сильно мусорного становления электронно-дигитальной сетевой виртуальности, технично вытесняющей с младенчества в современных умах могучий образ-символ самой реальной действительности (естественно-виртуальной, изначальной), заданной духом созидания человеку (скоту его и машине) от века, особенно отрадно встретить вдруг стихи молодого современника, с адекватным и вместе с тем (что особенно дорого) необщим выражением своего поэтического лица.

1

Ибо поэзия как изящная словесность и высшая форма разумной человеческой речи – суть основное орудие антропологического генеза и его адекватного воспроизводства как некой изначальной жизнетворческой динамики, ритмически охватывающей и любую сферу вхождения гомо сапиенса. И электронно-сетевую. Но прежде всего, конечно, сферу нашего человеческого вида и самой сокровенной индивидуальности вида, контактирующей напрямую именно с духом (не машиной), созидающим землю и небеса, скот человеческий, человеческую машину, а изредка и самого человека, в полноте, так сказать, его развития. Именно поэзия, как искусство живого слова, виртуальная и реальная, есть такой глубоко-личностный контакт человека с его Первообразом, становление через стихию слова одного Другим – в любом порядке и с любого края.

Сегодня, при широком становлении электронной сетевой виртуальности стало особенно важным сохранить для человека изначальную духовную Реальность. Сохранение человеческого вида, человеческого Я – есть залог его дальнейшего движения в новейшем многослойном мире, как и залог существования этого последнего. Поэзия вновь выступает сегодня на первый план человеческой деятельности.

2

Посреди всей электронно-реальной путаницы ментально-психической составляющей современного человеческого сознания «роль» Поэта, при всём её игнорировании безоглядной массой электронных клонов, вольготно расселяющихся прямо среди нас и в нас самих, неимоверно, небывало возросла. Поэт сегодня, можно сказать, впервые в истории культуры, возвращается к себе самому, как человек к человеку. Или, что одно и то же, к своему прообразу, творческому духу. Стало неимоверно сложно, трудно, но необходимо воспроизвести сегодня заново таинственный код жизненного бессмертия человечества в новых условиях перехода жизни на виртуальные «рельсы» беспредельного бытия.

Вся любовь, вся вера, всё знание человечества грядущего находятся сегодня в руках Поэта, творца миров. В широком и в узком смысле слова, буквально и фигурально. Фигуры речи поэта – суть новые тропы-ходы в существование многослойной реальности нашего хрупкого мира.

Человек проник уже не только в атом, но и в электрон, и теперь особенно важно всю культуру сохранить и преумножить для жизни людей грядущих поколений. Задача, как видим, перед нами стоит грандиозная, интересная и прекрасная, – не побоюсь этого античного эпитета при всём моём понимании равного существования в мире и чудовищного, и безобразного, и деструктивного.

3

Итак, поэт Александр Андриенко собственной персоной – в цельной по смыслу подборке замечательных стихотворений. Всего их – 18. Я пронумеровал их для ясности понимания, для постижения композиции всех этих стихотворных смысло-ритмических пассажей, отлаженных и художественно оснащённых, адресованных такому же разумному читателю. То есть, читателю достаточно начитанному и хоть сколько-нибудь ориентированному в мировой и русской поэзии, а не просто роботизированному электронной матрицей и забывшему (не знающему) поэтическое слово современнику. Пусть таких и немного (так было всегда), но именно такой читатель поэзии – соль человечества. И от такого транслятора или читателя и всем прочим олухам станет солёней и радостней жить на свете.

Первое же стихотворение подборки – это попытка (и пытка) обретения надежды после потерь в любви и вере. То есть – страсти по нащупыванию-обретению пути, возвращающего поэта вновь к вере и любви. Это мучительно, да, но без этого как человеку жить? Образ потери и обретения любви-веры-надежды и самого пути – выбран Андриенко вполне евангельский, и, наверное, в своём роде единственный – это прекраснейший в истории образ святой блудницы, прощённой Христом и обретшей по любви своей и святость. Считывать символическую реальность читателю стихов Александра Андриенко, как и любого стоящего поэта, просто крайне-жизненно необходимо: глубочайшая культура не просто механического чтения. А без такого вычитывания смысл поэзии целиком ускользнёт от читателя, останется непроявленным в его сознании. Не сложится в нужный для постижения жизни в её неподкупном, непреклонном и цельном виде сложный образ.

Итак, первой прозвучала Надежда.

Но до и надежды ещё ой как далеко шагать читателю и самому поэту.

Потому за «Надеждой» сразу следует «Расстояние», стих второй. Не менее парадоксальный и душераздирающий по содержанию и форме. «Вот задачка, попробуй решить…» На пути, отмеренным расстоянием, разделительно-соединяющем, обнаруживаются ещё и рифы. «Рифы». Они остроумно сближаются Андриенко с «Риффами», редактор дал читателю сноску, поясняющую значение этого слова. Впрочем, оно из музыки, мука ведь должна ещё зазвучать, вот наш поэт, наталкиваясь на рифы, о которые разбилась его «любовная лодка», и хватается за спасительную музыку как за повторы-рефрены. За риффы. Потом ещё к этому всему примкнёт для убедительности и демонстрации состояния разрыва и расстояния в стихах Джимми Хендрикс, с его избитыми в кровь пальцами и окровавленными гитарными струнами (выражение экспрессии душевной тоски). Кто в юности не хаживал и по этим непутёвым тропам, тот, может быть, и не жил. Не бился головой об глухую стену нелюбви, не погибал всерьёз и не воскресал. Тот – не любил. Не жил и не дышал. Впрочем, читатель, сам читай об этой «Изнанке мира» (название очередного стихотворения), она того стоит!

И это воистину «Странное место». Стихотворение № 4. Зазеркалье смысла: какое-то камлание и шипение, озвученные поэтом, душевно-тактильное болезненно-мучительное беззвучье, вполне себе пресмыкающееся и доразумное, а вместе с тем такое тленно-сладостное и вечно желанное… Извилистый путь-расстояние всё к той же любви-любви-любви…

Но не только путь исчезает на бесконечно дробящемся Расстоянии перед бегущем за черепахой – то ли души, то ли всё той же любви – Ахиллом-поэтом. Аннигилируются даже сами небеса над его головой! Земля давно ушла из-под ног беглеца. Нет ни пути, ни расстояния, ещё и небо исчезло. Ад разверзся – и под ногами и над головой. «Чего Тебе надо ещё от меня?» …А есть чего ещё! Чтобы сатир-музыкант стал ближе к поэту-Аполлону, последний просто-таки обязан содрать с гениального дудочника все его семь шкур. Чтобы и сама душа, этакий флюорографический снимок лёгких, сама бы, выпроставшись из-под по-маяковски тяжёлых подростковых ещё поэтических рёбер, заколыхалась бы сладостно на пронизанном божественными лучами, ночном весеннем ветерке символической реальности. Тут необходима ещё одна болезненная операция для совершенного превращения. Требуется отделить поэта, слагающего стихи, от паразитирующего на нём или внутри него человека-обывателя – ещё несерьёзно, только в меру своих дилетантских сил подражающего сладостным звукам солнечного божества. Такая процедура возможна в романтическом направлении. Ведь именно там и мир становится двойственным. Дух как бы воспаряет над натурой. И Александр Андриенко пишет далее своего «Предпоследнего романтика». Композиция подборки продолжает мучительно-сладостно и расширяться и дышать, пытаясь вдохнуть и выдохнуть весь свой художественный смыл уже полной грудью. Здесь не достаёт, пожалуй, «Орфея»… Но зато здесь присутствует несомненное благо смиренного отдыхания-умирания поэта, пылко растерзанного безумными вакханками. Оно, умирание, струящееся мелодией покоя, неизбежно следует за отрезанием головы мифического легендарного певца сладкоголосого бессмертного страстотерпца. Она, страшная голова Орфея с прикрытыми в мучительной отраде веками в неверных бликах скорбящей, сострадающей Селены, плывя по воле уже самих волн, продолжает как бы звучать тихой бессмертной завораживающей нас мелодией…

Вчера и сегодня

Еще вчера ты был теплым дождем,

А сегодня ты снег.

Сегодня виновен, а вчера ни при чем –

Переменчивый век…

Понятно, до дешёвых ли теперь «лайков» бесчисленных, инфантильно-резвых притворщиков и малоопытных дилетантов всех мастей познавшему жизнь и её трагическую мелодию поэту? Не до них. Тут лайки просто не звучат, как и сами не слышат звучащей вечности глубоких поэтических волн. Ухо самонадеянных подражателей не прободалось потерей любви или души, не обрело их в муках рождающегося слова. Массовое, глухое ухо лайкеров не расцвело ещё ни разу многоочитою, исполненною тысячью век Розою мирового бытия, прошедшего через аидово Ничто и вечную смерть к божественному свету.

И сам наш поэт на этом этапе превращается, ни много ни мало, в Диогена-киника (стихотворение «Диоген»). В человеческое ничто – чтобы днём с огнём искать в мире лайкеров и кумов – Человека. Поэт и сам – есть Человек Грядущий. Он – будущее собственной персоной. Поэт – посланник Времени, Света.

Потому поэт и столь одинок среди массового шума притворщиков-подражателей, поддельщиков стихов и производителей артефактов. Поэт как бы не существует в этой среде лёгкой культурной продажности и её ловких бесчисленных поделок. Он – Диоген-циник. Да, он – скептик, но только среди безвкусицы дилеров-диктаторов, вытеснивших Художника на рынке сбыта искусства. Среди этих скупщиков продажного вторсырья, среди подражателей второсортно-массовому в культуре, среди расчётливых хищных подёнщиков, шулеров и фальшивомонетчиков от поэзии, поэт-Диоген безнадёжно одинок и безусловно свободен. Как маяк в суетной луже сплошного надувательства и бури в стакане, как служитель подлинного в искусстве. Предпоследний Рыцарь его. Он, поэт, Диоген и фонарь в руке Диогена – суть теперь единственный собирательный образ (Прообраз мира). «Он одинок, как последний глаз идущего к слепым человека». Он – Художник Слова, жрец его, не знающий забвенья среди разбегающихся ежедневно по своим взаимно-выгодным сусекам мышей прагматического смысла.

Продолжение следует…