Театр поэзии

Посвящается всем любителям театра и поэзии.

Первого апреля – День Рождения Н.В. Гоголя.

 

из книжки

ПАРАДОКСЫ И ПОСВЯЩЕНИЯ /Санкт-Петербург – Уфа/

из цикла ЖЗЛ (2008 год)

 

 

(без чувства языка или юмора читать категорически не рекомендуется)

                                                      

                  Cum grano salis* (со щепоткой соли)

 

 

1.   Гоголь и Пушкин 

 /трагедия гениальности/

Трагикомическая поэма

(с диалогами, монологами, лирическими излияниями и прозрениями)

 

Николай Васильич Гоголь

Был чудесный человек,

Гоголь зря лицом не цокал –

Не женился он вовек!

 

Николя прочёл Эразма*

И просёк такой момент:

Чтоб жениться из маразма –

Надыть делать комплимент!

 

Он тогда не ведал, Коля,

Что фемины уж вовсю

Суховаткой сами в поле

Пашут полоску свою.

 

Впрочем, как же не предвидел?

Просто, стоек и блажен,

Русский гений ненавидел

Лютых жёниных измен.

 

Александр Сергеич Пушкин

Инвектив имел иных:

Он к бабчушке на опушку

Гнал пегушку всякой миг.

 

Николай Васильич Гоголь,

Ставши житель городской,

В Петербурге недотрогой

Оставался (боже ж мой!)

 

Вишь ли, дамы Петербурга –

Неприятно холодны:

Хвать такую мэм за шкурку –

И не сносишь головы!

 

То ль украински дивчины –

Вот подол задрать кому

Есть и две, и три причины,

Непостижные уму.

 

Даже если светску львицу

И удастся пришкворить, –

Эта львица изловчится

Жизнь твою же заморить.

 

Нет, не смерть его пугала

(Гений Гоголь был герой) –

Но женитьба означала

Смерть поэзии родной.

 

Гений Пушкин был подвижней:

Обрюхатит – убежит

В угъл земли. И ох, уж пишет…

«Ай, да Пушкин!» – говорит.

 

Гоголь странного был нрава,

Фантазёрствовал, мечтал,

Петербург же, как отрава,

Вытеснял его в астрал.

 

Вот когда он извергнётся,

Вот когда не промолчит –

Песня вольная прольётся:

«Всюду – рыла!», – говорит.

 

Александр Сергеич Пушкин

Прыг в лосины – и на бал!

Шепчет светской дуре в ушко

Неприличный мадригал.

 

Потанцует с ней вальсину

И, почуявши кураж,

Хвать боярыню за спину!

Тащит на пустой этаж.

 

Николай Васильич Гоголь –

Проницательный поэт –

Мифотворствовал премного,

Видел ведьму, там, где нет

 

Ни душоночки у бабы,

Ни вот столько... Но зело –

Ручейки, холмы, ухабы,

Да хомут, да помело…

 

(Вскоре Михаил Булгаков,

Переняв такую ню,

Наделит чудесным знаком

Героинюшку свою.)

 

Вот чего дичился Гоголь –

Женской связи с сатаной!

Жил свободно, умер строго,

Весь в пиявках, как герой.

 

Александр Сергеич Пушкин –

Был характером иной:

Леди делал он игрушкой,

Акробаткою смешной.

 

Он и так, и сяк подцепит –

Девка крутит антраша,

Он и влупит, он и влепит –

Та становится квашня!

 

– Дядя Коль, зачем же книжку

Надо было всё же сжечь?!

– Эх, мудишка, эх, сынишка, –

Скажет мастер, – чтоб сберечь

Честь родной литературы,

Русской лиры, еть-тыть-тать!

Если всюду строить куры –

То не стоит и писать.

 

Положительных героев

Не сумел я изобресть,

Вот и нету мне покоя –

Эту долю перенесть.

 

Ничего! – придет Михалыч

Фёдор эстафету брать:

Нарисует он немало

Душ живых – не всяку тать.

 

До трагедии возвысит

Он действительность мою

И очистит – не обидит:

Отдохну тогда в раю.

 

Из моей «Шинельки» выйдет

Величайший русский ген –

Ясновидец, Русь увидит

В тьме предательских измен.

 

Вот где пушкинские бесы

Отзовутся, завизжа,

И захрюкают из мяса

(Но свининка хороша!)...

 

Ах, украинско сальчишко

Прежде кушивал и я…

Днепр был чуден! Ты – мальчишка,

Не поймешь ты ни кия.

 

Вот бывало, лесу тянешь –

С рыбиной! А то в ночном

С конокрадкой лихоманишь,

Жжёшь молодку, как кнутом!

 

Что ж цыганка? Очи – чёрны

Да строптива-весела…

Прёшь – покудова покорна

Не становится Сейла.

 

Уж когда зайдётся, дива,

Да забудется на миг…

Эх, детёнок! – дай-ка пива,

Всё не скажешь напрямик.

 

Чуден Днепр! Тиха погода!

Край холодный – Петербург!

Что чиновника-урода,

Что, опять же, разных дур.

 

Зависал я раз в Италии

(Вот где, братец, зашибись!) –

Никакой тебе канальи:

Итальянки – это жись…

 

Климатишко благодатный!

С утреца нырнёшь в волну,

Гарпуном невероятну

Рыбу вставишь не одну, –

 

Выйдешь с этаким трофеем,

Волосат и мускулист, –

Итальяночки, шалея,

Сами льнут, как фигов лист.

 

Тут тебе архитектура

(Я в виду имею Рим),

Тут тебе и до Амура,

Чей лучок непобедим.

 

Эх, ты, бзделка, эх, гугнишка,

Всё гуторишь: «том второй»! –

Это, дурик, только книжка

Про порядок неживой:

 

Про чиновничью заразу,

Чичиковскую байду…

Так вверну иную фразу,

Смысл порой такой найду:

 

Сам смеюсь – не от Сельтерской!

То с Украйны ветерок

Зашевелит град имперской,

Захолонет холодок…

 

Просквозит по позвоночкам –

Что курьеров, что карет!

Эх, ты, дурочка, внучёчик…

Хрен ли этот «Высший свет»?

 

Вот говаривал мне Саша:

Дескать, Коля, да встряхнись!

Хочешь, завернём к Параше?

Рюмку тяпнем – зашибись!

 

У Параши – уж пригорки,

Ручейки, ресничек сень…

А подружка!.. Коля, шоркни,

Отряхни ты эту лень.

 

Ну, к Параше, так – к Параше.

Впрочем, что я? Чур, меня…

Никакая дева, Саша,

Не напоит мне коня.

 

Тесно мне, друг Александр,

Душно в мертвом городке!

И какая-то Кассандра

Вдруг явилась налегке.

 

И твердит: «Придёт достойный,

Он перо твоё возьмёт,

Всё, что выглядит отстойно,

Он исправит и проймёт»...

 

Вот тогда и отдохну я,

Брат мой, Лёнька, вот тогда –

Будет мне до Сабантуя!

Да на вечные года.

……………………………

Дальновидный и прекрасный,

Николай Васильич Го…

В общем, жил он не напрасно,

Хоть и помер нелегко.

 

*Эразм Роттердамский – (1466 – 1536) – голландский философ, мыслитель, теолог, библеист и писатель, прозванный «князем гуманистов». Один из крупнейших представителей Северного Возрождения. Автор проницательнейшего философического сочинения «Похвала глупости».

 

2.   Чехов и Горький 

 /драматическая поэма/

(роковая комедия обстоятельств)

 

«А ведь они похожи! А вот интересно было бы подумать!»

                                           А. Гущин, петербургский поэт

 

           Чехов

 

Чехов был Антоша бравый,

Даже мальчиком в глуши

Он трудился не для славы –

Батьке честно он служил!

 

Вот, бывало, за прилавком,

Весь в конторку погружен,

Он начнёт жевать козявку –

Тут же сплюнет: не резон!

 

Идут годы, и парниша

Уж развит не по летам –

Гениальностью пыша,

Он бредёт тропою драм!

 

Се – когда в сезон дождливый

С треском молнии снуют, –

Он, в пенсне, неторопливый,

Свой нелёгкий правит труд.

 

Вот бывало, только склонит

Многодумную главу, –

В дверь посыльный тарабонит,

В ночь к больной его зовут!

 

Снова кляча бьёт копытом,

И по кочкам тарантас

Тащит Чехова умытым –

Зиждить подвиг без прикрас.

 

Роженице помогает,

Ставит барышне клистир…

Он такой, как есть, он знает:

Так устроен скучный мир!

 

Даст мужчине валерьяну –

И давай играть в лото!

Зимним вечером, не спьяну,

Пьесу пишет – как никто.

 

Он в труде снискал спасенье.

Эти дуры – три сестры –

Всё зудят: «В Москву!» – до рвенья.

Чехов не предал дыры.

 

То он грядочку прополет,

То напишет в пьесе акт,

То с супругой, Книппер Олей,

Долг супруг исполнит, факт.

 

То с писателем Иваном

Буниным свершит круиз

По московским ресторанам:

Рюмку тяпнет – зашибись!

 

У того волна арбузной

Пахнет коркою чудно –

Палычу оно не нужно:

Ладит дело он одно!

 

Но красы он, между прочем,

Специально не бежал…

Будь ты хоть простым рабочим –

А имей свой идеал!

 

Всё ж и он не уклонился –

За Рассею пострадать:

В Сахалине умудрился

Каторжан переписать.

 

Он у Ландсберга обедал,

В кухне сиживал с Гембург,

Наказанье плетью видел –

И расстроился, сам-друг…

 

«Эх, на девяносто девять –

Один честный человек!»

Таковым, ядреный перец,

Начинал двадцатый век.

 

А кругом была холера,

Все три месяца в Москву

Сердце Чехова летело:

Мрак и мерзость – на яву.

 

Из Татарского пролива

Плыл он к острову Матсмай –

Было дико, некрасиво,

Ветер ныл, как хан Мамай.

 

Ах, невежество и бедность,

Да ничтожество одно:

Воровская неизбежность –

Званью русскому пятно!

 

А в Китае – англичанство,

Но зато – водопровод,

Да музей, да христианство,

Да дорог не в перечёт!

 

А в России – всё ухабы

Да бесправие одно.

Консерваторы, что бабы,

Заправляют неумно.

 

Зреют исподволь злодеи,

Лихоимцев, что грибов…

Кто виновен? Да евреи.

Гой, Россия, бей жидов!

 

Наконец-то, Чехов дома,

В Малой Дмитровке, в Москве,

Сахалин теперь Содомом,

Адом видится вполне…

 

Тут я ставлю жирно точку:

Девяностые года

Девятнадцатого века.

Дальше – большая беда.

 

   Горький

 

Алексей Максимыч Горький

Был прекрасный человек!

Укатали сивку горки,

Он не зря прожил свой век.

 

Сердобольный был Алёша,

Жил у деда не у дел.

Тот стегал его по коже,

Мальчик тужился, кряхтел.

 

Правды нищей и жестокой

Он с тех пор терпеть не мог.

Не любил он Русь убогой,

Как любил невесту Блок.

 

Вышел родом из народа,

Прямо в люди, не куда –

Шел к семнадцатому году,

Буревестник и солдат!

 

Сантиментен был Алёша,

Романтичен был! – и он

С публикою нехорошей

В русский бунт был вовлечён.

 

Всей душою он поверил:

Чтоб поднять народ с колен, –

Был рожден Володя Ленин,

Тот, кто шёл тропой измен, –

 

Кто был русским диссидентом

Вслед за Герценом и проч.

Лучше б он дышал «Моментом»,

Чем такую хорь спороть.

 

Правда, царь был никудышный – 

Больно угнетал народ:

Ни тебе реформы в дышло,

Ни свободы тебе – вот!

 

Например, клепал рабочий

Изнутри чугунный жбан

Цельный день – и глох рабочий,

Надирался в дребедан!

 

Истощенье и чахотка,

Да горячка на Руси…

Вот тебе кабак, залётка,

Вот те крест – и не бузи.

 

Офицеры тычут в рожу,

Барей злое озорство –

Как же чистый мог Алёша

Зло сие стерпеть зело?

 

И связался, с кем не надо,

Чтобы людям помогать,

Из нужды, не за награду –

Только б дров не наломать!

 

Вот ведь эти нигилисты…

А других и нету сил:

Супротив – жандармов висли

Всюду брыла на Руси.

 

Ох, барбосы-окоянцы,

Кровопивцы, еть-тыть-тать! –

Как народу-голодранцу

С пьяных глаз не бунтовать?

 

Меньшевик – он примиренец,

Надо ли считаться с ним?

Большевик, вот он – партеец!

Ленин был непобедим.

 

Неожиданно нагрянув,

Пнув по яйцам царя,

Он сказал: «Был ты – Романов,

А теперь Ульянов – я!»

 

Вот каков был друг Алёши –

Мудрено тягаться с ним! –

Если был он нехороший,

Если был непобедим.

 

Ведь не зря в него палила

Неподкупная Каплан –

Да и та не завалила,

Рухнул бедной девы план.

 

Оклемался и покоцал

Он за классом новый класс, –

Чтобы жил один рабочий,

Чтоб кухарка шла во власть!

 

Как Алёша ни ярился

Делать мелкое добро, –

Харкал кровью и лечился,

Пил с Шаляпиным Дюрсо.

 

Всем хотел помочь собратьям

По изящному перу:

В СПб их – ать-два, ать-два! –

Обривают и берут.

 

Был у Горького детинец –

Литературный институт.

Вот какой он нам гостинец

Завернул, Гитлер капут!

 

Но когда Иосиф Сталин

Ловко гайки подвернул, –

Лёша понял, что гутарил

Романтическую лгу.

 

А назад дороги нету:

С кем в подельники попал!

Понял Горький: то был это –

Крах, и гибель, и финал.

 

3.   Флобер и Мопассан

 /трагедия высокого стиля, или наступление века натурализма в литературе/

 

Французский писатель Флобер –

Не то, что иные французы –

Любил парадокс. Например:

Выращивал он не арбузы,

 

А в Африке бил он слонов,

И бивней нарезав охапки,

Он башню из кости для слов

Воздвиг, как не снилось и Кафке.

 

Французский писатель такой,

Имея высокие цели,

Слова набивал не трухой –

В них сами объекты звенели!

 

Его ученик Мопассан,

Как это частенько бывает,

Не то чтобы взял и засцал,

Не то чтобы предал бабая –

 

Но больно он бабок любил!

Не в смысле зелёной капусты,

А в плане бальзакских кобыл –

Он шанс никогда не упустит.

 

Бывало, к метрессе взойдёт

С букетом цветов за кулису

И вмиг комплементом проймёт

Вальяжную светскую львицу.

 

Покуда Флобер Бовари

На койке больничной рисует, –

Гюи де Мопассан что творит:

То ручку, то ножку целует!

 

Покамест Флобер замирал,

Весь фраза и меч паладина, –

Гюи де Мопассан колдовал

Над новою милой скотинкой.

 

Пока неистовствовал мэтр

В припадке своей героини, –

Гюи де Мопассан сантиметр

Вставлял не один герцогине.

 

Он хладно её наблюдал,

Подметив, что львица-то – в теле,

Что брюшком живот отвисал,

И перси, болтаясь, длиннели.

 

Кривился наигранный рот,

Зовущие губы открыты:

Сейчас зарычит… вот же, вот…

Брылели волною ланиты.

 

…………………………………

 

Не то чтоб Флобер был чудак,

По женскому полу оплошный, –

Он жил и с племянницей (так

Донёс нам биограф дотошный).

 

Когда их с Луизой роман

Накрылся концом неизбежным,

Флобер, словно Гюи Мопассан,

Со многою девкой был нежным.

 

Но лишь с поэтессой Колет,

С той самой Луизой любимой,

Он сам становился поэт

И храбро парил над рутиной!

 

Поздней, как обычный француз,

Он стал ординарный любовник,

Поскольку шалил карапуз –

Болезней Гюстава виновник.

 

Писал, не женился.

                                  Инсульт

Прервал и дела, и забавы…

Став стиля иконою, культ,

Маэстро, стяжали не зря вы!

 

Конец