Алексей Кривошеев в «Переплете». Часть первая

В программе «Переплет» – петербургский и уфимский поэт, переводчик Алексей Кривошеев и его «Единственная жизнь», лирика из четырех книг, «приключения и превращения поэтики автора».

«“Единственная жизнь” это и общее название всего сборника стихотворений, и крайняя, отдельная книжка (порядка 100 стихотворений, из четырёх разделов) – избранная лирика от 2015 до 2020 года включительно. Сам сборник состоит из четырёх книг. В него вошли стихи с самого начала 80-х годов прошлого века до 2020-го. Двадцать лет – до миллениума и двадцать лет – после. Такая симметрия получилась интересная. Первая книга в этом сборнике – “Исполнение пустоты”, одновременно писалась книга “На открытой веранде”. Сюда же вошли стихи из книги “Превращения”… Весь сборник – из четырёх книжек. Готовы еще четыре книжки, а девятая-десятая – в работе», – рассказал Алексей Кривошеев в программе «Переплет» на «Радио России-Башкортостан» в субботу, 26 августа 2023 года.

• Под одной обложкой – избранные стихотворения из четырех книг: «Исполнение пустоты», «На открытой веранде», «Превращения», «Единственная жизнь».

О книжках, фестивальности, критике и шутках

«Стихи случаются, понятно, спонтанно, но пишутся они у меня цельными книжками и циклами. Потом – пауза достаточно долгая, и всякая ерунда приходит в голову, я балуюсь, иногда пишу какие-то штучки, может быть, не понятные читателю. А несколько лет назад я решил стать ещё и таким “сознательным графоманом”.

Графоманы ведь призваны сегодняшним днем, они что-то пишут, их печатают, они на фестивалях. Хорошие люди. И мне захотелось как-то это отразить в стишках, как бы сойти за своего, понимаете? Поиграть в это со всеми вместе. Потому что время такое, во многом – фестивальное.

Но настоящие стихи ведь требуют уединения, глубокого индивидуального погружения в мировую поэзию, большой сосредоточенной работы, а людям некогда, они хотят бесконечных фестивалей. Молодые напишут одну книжку и с ней всюду фестивалят. Какие там стихи хорошие, какие не очень – тоже вопрос для критиков.

У нас критика не особо в Уфе представлена. Я старался (писать критику) в одно время, но, честно говоря, чуть ли не в отчаяние сейчас пришел, потому что оказалось, что не читают люди критику. Я написал эссе о Банникове (Александр Банников (1961-1995) – поэт, род. пос. Магинск Караидельского р-на Башкортостана – ред.), о Светлане Хвостенко, о ряде других поэтов, не только уфимских. Но отклики редкие, хотя иные были даже с восхищением. Кто-то говорил, что читателю приходиться слишком напрягать мозги, кто-то, что зря пишешь, на этом не заработаешь. Так что, сегодня нужно быть на фестивалях и быть графоманом. Это тёплый такой коллектив. Но это значит также – не писать серьезных произведений. Люди часто думают (хотят думать), что все сводится (должно сводится) только к шутке. Но шутка ведь тоже вещь очень серьезная на самом деле. Или, что ещё хуже, когда серьёзным считают мрачное, беспросветное. И тогда опять кому-то может показаться, что выход только один: напряжённо и целенаправленно шутить. Шаг в сторону – и ты уже не на эстраде, не в родном коллективе, а, например, “под забором”. Но подлинная лирика всегда философская и серьёзная. Тогда и юмор, и ирония в ней действительно интересны, глубоки и непринуждённы. Но это уже не вымороченный смех, а уморительная, искренняя весёлость до слёз. Очень серьёзная».

Об утерянной рукописи неоконченного романа

«Я проживал в Петербурге долго. В 1999 году я туда мигрировал. Всей семьей мы уехали. Вернулся я оттуда один, девять лет спустя. У меня ритм жизни такой – периодами по девять лет. Пифагор говорил, что у каждого есть свой индивидуальный ритм жизни, и действительно он есть, это заметно.

Так вот. Я писал прозу тоже. В процессе многочисленных переездов с квартиры на квартиру после развода рукописи мои были утеряны. Может быть, и к лучшему все это потеряно. Пусть я буду просто поэтом и эссеистом.

Там были рассказы, там был роман (осуществляем замысел). Было несколько условных названий. “Геометрия отрицательных чисел” или “По кайфу” – тао в целом задумывалось... О конце века, о распаде общества, о любви, о ранней, трагической и нелепой смерти некоторых друзей, о музыке, о поэзии и жизни 22-половины 20-го века, о смерти, о вечности... В романе я хотел совместить, художественно и органично синтезировать очень много самых разных вещей. И вечную философию, и современные научные методы познания, и разные мифологические начала, языческие и христианские, истинную веру... Это была не просто история, не просто рассказ. В некотором смысле план походил на джойсовского “Улисса”, но замышлялся по-другому, конечно. Это был бы русский роман. Там были и вполне социальные типы, то есть критический реализм, и то, что сейчас называют фэнтези. Там много чего было замыслено, задумано, что-то уже написано. Но, к счастью или к несчастью, все это утеряно, эта груда рукописей. Проза, записи, дневники. И я об этом упомянул в названии сборника, потому что стихи писались параллельно. И слава Богу. Они у меня в памяти живы, я могу восстановить все, пожалуй, свои стихи.

Романы интересные получаются у поэтов, но как жанр не всегда это удачно. Хорошо, что Пастернак написал роман “Доктор Живаго”. Хорошо, что он его издал. Хорошо, что был замечательный фильм с Меньшиковым в главной роли, да? Все это очень интересно, и фильм, кстати, отменный, блистательная плеяда актёров великой школы... По духу переданного в кино времени “Доктор” напоминает фильм “Мастер и Маргарита”. Но я подумал, когда рукописи пропали, что лучше не надо дописывать мне роман. Пастернак – великий поэт, чудесный совершенно, гениальный. Я его очень люблю с юности, также как Мандельштама, учился (у них), то есть они влияли на меня. Влияние – дело хорошее, это вливание. Потом ты сам синтезируешь разные поэтики разных авторов, всё это уже тобой переосмысливается, переживается по-новому, если ты сам поэт, а не только версификатор и сочинит сочинитель. Важно влияние многих великих авторов, а не одного-единственного. Тогда только ты – тот самый карлик, который взобрался на плечи великанов.

Человек, который пишет под одного автора, становится его эпигоном. Как получилось с бедными эпигонами Бродского. А Бродского нельзя повторить, потому что это – прежде всего, интеллект и высота мысли огромная. То есть, интеллектуальный уровень, эрудиция Бродского, сама его индивидуальность неповторимы. Повторяя слова, сказанные им об Одене, Бродский сам – один из величайших интеллектов ХХ века. Он учился у Одена (и не только у него), то есть там английская культура, а английский язык, поэзия, отличается от русского, да? Моменты этого отличия мы видим в поэтике Бродского. Кого-то из русских консерваторов это и отталкивает. Бродский огромен, и в больших количествах непереносим. Но там (в замесе) есть и русские стихи – он ученик и Мандельштама, и Цветаевой, и Баратынского. Цветаеву он считал величайшим поэтом ХХ века. Она была (и он сам тоже) истероидный тип. Поэты же делятся на какие-то типы человеческие. Это хорошо, когда человеческое есть в поэтах, плохо, когда в писателях стишков нет поэтического ничего (смеется)».

Еще о фестивалях, труде, гениальности и безумии

«Неизбежно явление графомании, фестивалей в широком смысле слова... Но люди фестивалящие должны понимать, что есть индивидуальный, требующий великого уединения труд, адский труд (если не подвиг), который тоже и удовольствием является райским. И это не совсем фестиваль. Здесь надо выходить в другие сферы бытия. Погружаться в Бездны, взрывать к звёздам. Я не боюсь этих слов, потому что многие забыли о мифологической и философской подоплеке настоящей лирики.

Бердяев говорил в свое время о писателях, о современниках: “Много пишут о Якове Бёме, но никто не пишет как Яков Бёме”. И вот это прискорбно, потому что поэзия – дело дерзновенное. Я могу быть скромным человеком, в жизни что-то не схватить, не прибрать к рукам, не сделать частной собственностью, но, если дело касается творчества, тут забываешь не только о своей скромности, но и о себе самом. И это нормально. Это высшая необходимость.

Фестивальный тип – это сценическое явление. Многие думают, что писать стихи нужно для того, чтобы потом на сцену выйти, как Петрович, например. Или бард, или рокер. Неважно. Момент выступления – это нормально. Но и самопиар, позерство часто какое-то, пустой артистизм, актёрство без собственного лица. Вот Евтушенко был сильный автор, еще более сильный он был общественный деятель. Я иногда называю его деятельность общественную деятельностью в рифму. Вот событие какое-то в стране произошло, он сразу садится и пишет о нем. Это же надо иметь темперамент социальный, быть на виду всегда. Это не плохо само по себе. И художник не может избежать этого – “быть на виду”. Но Пастернак тот же самый, например, этого не очень любил, он говорил: “Жизни вне тайны, вне тени… я не мыслю”.

Личная, частная жизнь должна быть у человека, куда не вхож никто. Это гарант индивидуального здоровья, а значит искусства тоже. Гениальность как осознание как раз и останавливается на самой грани безумия существует как пограничной состояние. А не выпадает за грань в осадок. Гениальность не безумие. Ломброзо в своей книжке может быть где-то и пытался знак равенства поставить между гениальностью и безумием, но, на самом деле, там знак неравенства стоит. Гений — это не злодей. Но он понимает и злодея. Но потому, что может быть гениален. Взгляд со стороны – да, отстранённый. Важна дистанция, без неё нет понимания. Одно чистое злодейство... Поэзия и есть такая дистанция, такое недеяние зла.

Тут важен момент осознанности, не графомании. Как говорят восточные мастера, даосы – наблюдай за тем, что ты делаешь. Когда происходит обрыв сознания, человек погружается во тьму, и с ним уже происходят вещи, которые он не помнит, не сознает, не контролирует. Тогда, конечно, ему нужна, во-первых, изоляция, чтобы он не понатворил чего-то, и помощь ему самому требуется, в первую очередь. Он уже сам – жертва “себя самого”, получается.

Знака равенства нет между гениальностью и безумием, которые где-то рядом с нами всегда находятся. Мы все люди, простые или достаточно сложные, кто проще, кто сложнее. Но гений – это же и дух в том числе. Не то, что ты вот физически и сразу навсегда родился гением, ходишь такой и всем показываешь, какой ты гений. Нет, конечно. Как там у Пушкина: “И меж детей ничтожных мира, /Быть может всех ничтожней он”, да? И это правда, это не выдумка Пушкина».

Продолжение следует…