Все новости
МЕМУАРЫ
10 Августа 2023, 18:00

Салават. Исповедь. Часть седьмая

Рассказывает Салават Низамутдинов

Салават Ахмадиевич Низаметдинов ((Низамутдинов), башк. Салауат Әхмәҙей улы Низаметдинов; 3 марта 1957 года — 29 июля 2013 года) — башкирский композитор, Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, председатель Союза композиторов РБ, член Союза композиторов СССР (1983).
Салават Ахмадиевич Низаметдинов ((Низамутдинов), башк. Салауат Әхмәҙей улы Низаметдинов; 3 марта 1957 года — 29 июля 2013 года) — башкирский композитор, Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, председатель Союза композиторов РБ, член Союза композиторов СССР (1983).

Лето в Миндяке было обычным. К тому времени родители уже купили мне баян, правда, в долг. Они решили зарезать тёлку и отдать таким образом деньги. К этому времени наша семья жила уже в новом доме, чуть просторнее старого. Но старый дом никуда не делся, и я там устроил себе «студию». Я переселился туда вместе с баяном, принёс свои тетради и мог в любое время заниматься, сколько хотел. Я начинал заниматься ближе к вечеру, а утром ко мне приходила мама и приносила завтрак – молоко, яйца, чай. Это было замечательно! Очевидно, в глазах мамы я приобрёл особый статус. Она видела, как я работал, и решила меня побаловать.

Я написал две поэмы, минут на пять каждая. Когда приехал после каникул, гордо понёс их Земцову.

– Хорошо поработал, – прокомментировал педагог мои сочинения. Они звучали мелодично, в духе русских романтиков ХIХ века.

– Евгений Николаевич, я только никак не могу придумать вступление.

– А чего тут придумывать? У тебя же всё уже есть. Ты собери тему в другом ритме, а потом будешь развивать.

Я намёк понял, и побежал делать. В качестве побочной темы моей Поэмы я взял цитату из «Концертино» Инякина, и это как бы соединяло меня с моим первым учителем.

Но здесь возникла серьёзная проблема. Мне пришлось самому научиться профессионально записывать ноты. Всё, написанное мной ранее, я помнил наизусть. Нужно было найти помощника и диктовать ему нотный текст. И началась кровавая история освоения нотной грамоты. Это была новая эпоха моей композиторской деятельности.

Я вскоре придумал, как мне записывать ноты. И решилось всё, как водится, с помощью денег. Я предложил платить по рублю в час за работу. Деньги нужны были всем, но долго никто не задерживался – это довольно трудоёмкий процесс, да и не все ребята хорошо понимали мою манеру диктовать. Плюс сам я тогда не умел правильно диктовать – сначала ноты, потом штрихи, динамические оттенки и т. д. Диктовал, как Бог на душу положит.

С Евгением Николаевичем мы занимались нечасто – я не успевал записать достаточно много для работы, плюс был занят на уроках в школе и в училище. Поэму приносил небольшими частями. А у Евгения Николаевича был химический карандаш красного цвета, которым он перечёркивал то, что ему не нравилось. Чиркал безжалостно, и мне приходилось переписывать. А потом нужно было переписать набело с черновика. Таким образом, «инякинскую» поэму я записывал год!

История создания другой, «лирической» поэмы, складывалась по-другому. Когда я перешёл на теоретическое отделение, то на общеобразовательные предметы попал к пианистам. И одна девочка сказала: «Со мной свободно место, идём, садись». Оказалось, это Оля Воронова, пианистка, которая училась у Натальи Александровны Латышевой. И она стала моей первой училищной любовью. Оля была инициатором знакомства. Причём она была девочка нормальная, а я привык общаться с детьми из интерната. Я не знал, что такое настоящая любовь, тем более, взаимная.

Оля была родом из Стерлитамака, из обеспеченной семьи. Её родители – интеллигентные, образованные люди. Когда до них дошли известия о том, что их дочь дружит с незрячим мальчиком, они постарались оградить её от меня. Сейчас, когда мы с ней вспоминаем молодые годы, она говорит, что взрослые тогда напутали – меньше случилось бы бед. Потом у меня было много женщин, но найти соратницу, сподвижницу, которая была бы не только рядом со мной, но и помогала, не удалось. Будь со мной Ольга до конца, мы сумели бы многое сделать. Нас, можно сказать, насильно развели – родители переселили Олю из общежития на квартиру.

Я очень благодарен Оле. Я помню эти прекрасные, возвышенные чувства, и долго хранил мохеровый шарф, который она подарила мне. Мы и сейчас поддерживаем отношения. Она работает директором музыкальной школы в Стерлитамаке, растит взрослую дочь Софью, у которой был прекрасный отец. Когда в 1997 году у меня был сложный период, и я даже подумывал попробовать всё с начала. Но переписать жизнь невозможно – не сложилось. На разных этапах жизни мы как-то встречаемся, и снова расходимся. Словно Господь напоминает нам, что давал нам этот шанс. Но у мальчика в возрасте 18 лет не хватило тогда настойчивости.

master1305 https://ru.freepik.com
Фото:master1305 / https://ru.freepik.com

После того, как не стало Николая Яковлевича, по баяну меня передали Юрию Васильевичу Смирнову, ученику Инякина. Он очень хороший баянист, образованный, начитанный человек. Мне с ним было интересно и заниматься, и общаться – мы ладили, успешно сдавали экзамены. Но он знал, что я не буду профессиональным баянистом. Тем не менее, он не жалел на меня времени. Когда на 4 курсе мне захотелось сыграть «Утушку луговую», а нот по Брайлю не было, он мне продиктовал всю пьесу!

Не знаю, может, раньше люди другие были – как-то человечнее, бескорыстнее. Столько людей мне помогали, шли навстречу – Земцов, Иванов, Смирнов…

И ещё один человек, Татьяна Тимофеевна Леонтьева, учитель по общему фортепиано. Я пришёл к ней не на первом курсе, сначала занимался у Владимира Георгиевича Пложикова, который меня многому научил. Но когда он ушёл, я попал к Татьяне Тимофеевне. Какая это была женщина! Чудесный человек и преподаватель. Благодаря ей я стал заниматься значительно больше – приходил к 6.30 утра, чтобы успеть взять класс с хорошим фортепиано, и вечером, начиная с 19 часов, не уходя в общежитие, перекусив в столовой, выполнял задания до часу-двух ночи. И так занимался не только я, но и многие ребята. Мы сдвигали столы или стулья и спали до утра. Даже в воскресные дни училище не закрывалось.

Я поставил себе задачу заниматься на фортепиано больше (опять Ольга!), и продвигался довольно хорошо. Свободного времени не оставалось, всё было занято учёбой. По Брайлю было много нот, и пусть не все мне были по силам, но у меня была своя тема – я хотел научиться играть на фортепиано так, чтобы смочь воспроизвести то, что сам написал. Как минимум, аккомпанировать своим романсам. Татьяна Тимофеевна хорошо относилась к моим планам, и ставила уроки со мной в конце дня, чтобы подольше позаниматься.

Чем больше я практиковался в игре на фортепиано, тем больше появлялось возможностей. В технике игры на баяне левая рука ставит готовые аккорды, а на фортепиано нужно искать каждую ноту. Над этим освоением нижнего регистра, партии левой руки со мной много работал и Евгений Николаевич. Он называл это «преодолением баянизма».

Салават Ахмадиевич Низаметдинов
Салават Ахмадиевич Низаметдинов

На старших курсах Евгений Николаевич заговорил о поступлении в институт искусств. Чтобы поступить, нужно было написать что-то национальное. Когда со мной говорили о башкирской культуре, я изучал её как новинку для себя. Я чувствовал себя в большей степени человеком православным, нежели мусульманином. В детстве меня окружали русскоязычные люди – русские, украинцы, мордва. Когда я учился в интернате, башкирский язык не входил в программу – об этом и речи не было. Настоящая башкирская культура, чистый язык хранился в глубинке, и наше поколение, воспитанное в городе, можно сказать, упущенное.

Прозорливый Земцов, зная, что Загир Гарипович Исмагилов особенно поддерживает национальные кадры, поставил мне задачу – сделать несколько обработок башкирских песен. Я взял сборник Лебединского с записями башкирских мелодий, и выбрал «Зульхизю» и вторую быструю, из кыска-кюй.

Не забывал я и о стихах – читал, вслушивался, приносил Евгению Николаевичу. Он же, в свою очередь, давал мне много слушать музыки мастеров, и всегда мы обсуждали услышанное, прослеживали связи, общие черты у разных авторов. Земцов называл это, например, «благородное влияние Свиридова». А я говорю – «поклон Свиридову».После того, как мы сделали обработки, я увлёкся поэзией французского поэта XVI века Пьера де Ронсара, написал три романса. Ещё я увлёкся поэзией нашего земляка, Роберта Васильевича Паля, с которым впоследствии познакомился.

Между тем, четвёртый курс заканчивался, и надо было думать о будущем. На старших курсах училища Евгений Николаевич приглашал меня в институт на заседание НСО (научно-студенческого общества), где музыковеды и композиторы слушали произведения, написанные нашими современниками. Там я услышал Первую симфонию Альфреда Шнитке, которую исполнили в Горьком и тут же запретили. Я ничего не понял, хотя звучало внятно. Не дорос я тогда до авангарда, но собственное ощущение от музыки меня потрясло и не давало покоя. А вот Концерт для арфы с оркестром Валерия Кикты меня именно затронул. Меня заинтересовала и необычная трактовка цикла. Так я по шажкам подбирался к профессионализму.

К окончанию училища я подошёл, что называется, хорошо – по гармонии у меня была четвёрка, по музыкальной литературе тоже. Пятёрку я не мог получить, потому что всегда подходил избирательно – если музыка была мне интересна, я учил, а если нет – проходил мимо. Эта черта моего характера много мне мешала.

Зато мне помогала широкая амплитуда деятельности. Я не только учился – я работал в школе и руководил вокально-инструментальным ансамблем в Доме культуры слепых на улице Кустарной. У нас был приличный для того времени состав – три гитары, «Ионика», ударные и вокал. Мы пели песни советских композиторов и писали свои. Я, конечно, писал песни, думая об Оле (опять девочки виноваты).

Салават Ахмадиевич Низаметдинов
Салават Ахмадиевич Низаметдинов

Годы учёбы в училище принесли мне ни с чем не сравнимое богатство – многих друзей, с которыми мы и дальше идём по жизни, участвуем в развитии башкирской культуры. Это Танзиля Узянбаева, Флюра Кильдиярова, Магариф Ахмадеев, Венер Мустафин, Олег Кильмухаметов, Фанави Салихов, Раиль Кучуков. И самое главное, в конце второго курса я познакомился с Радиком Гареевым, который учился курсом старше. На четвёртом курсе мы жили в одной комнате, 310. Это знакомство наложило отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь.

Училище подарило мне будущие дружеские и творческие связи с Владимиром Павловичем Сухновым, Юрием Васильевичем Смирновым, Юрием Ивановичем Пиговым, Раджапом Юнусовичем Шайхутдиновым. Тогда же учились Рустем Сабитов, Саша Селютин, Рамиль Валеев, Айрат Кубагушев, Андрей Березовский. Каждое из этих имён – бесценно. Это мой жизненный опыт, и не только положительный (уже в те годы мы устраивали первые студенческие пьянки). И в год окончания училища я познакомился со своей будущей первой женой, Ларисой Ивановой.

 

Литературная запись Виктории Симоновой

 

Продолжение следует…

Автор:Салават Низамутдинов
Читайте нас: