Солнце всходит и заходит. Часть пятидесятая

В 2008 году у нашего героя вышел целый трехтомник – в издательстве «Астрель», где редакцией заведовала та же Елена Шубина. В книги, связанные единым стилем оформления, «Песня первой любви», «Каленым железом», «Ресторан «Березка», вошло множество рассказов и повестей 60 – 80-х годов. А также роман «Накануне накануне». Важная особенность – все они были перед публикацией заново вычитаны, а главное, прокомментированы автором. Как видим, жанр автокомментирования пришелся ему по душе!

Правда, был еще один важный опыт комментирования, имевший место как раз в описанное время – избранных произведений Шукшина. Толстый том Шукшина вышел в питерском издательстве Вита Нова, специализирующемся на издании «штучных» книг – в том числе обернутых, например, в переплеты из натуральной кожи. Шукшинский сборник «Охота жить» был богато иллюстрирован Александром Андреевым, само издание было нумерованным: «Экземпляры 1- 70 экземпляров пронумерованы, снабжены подарочным футляром и содержат одну оригинальную цинкографию, вклеенную в книгу.

Экземпляры 1- 30 сопровождаются специальным приложением – особой папкой, содержащей одну оригинальную цинкографию Александра Андреева». Заплатили нашему герою, несмотря на все это очень мало, но опыт, полагает он, может считать интересным (он еще и предисловие написал).

Но вернемся к «астрелевскому» трехтомнику. Работа над ним шла долго, оформлением обложки в стиле поп-арта наш герой остался не слишком доволен... но зато здесь удалось опубликовать довольно много ранее неопубликованных рассказов!

В предисловии к одному из томов, Евгений Попов писал, разъясняя замысел этого проекта: «новая жизнь окончательно вошла в наши крутые берега, всё у нас вроде бы по-другому, однако «связь времен» все же не распалась окончательно и бесповоротно, как у принца Гамлета. Солнце по-прежнему всходит и заходит. Волга все еще впадает в Каспийское море. Люди по-прежнему остаются людьми: праведники – праведниками, дураки – дураками, мерзавцы – мерзавцами, честняги – честнягами. Любовь / кровь – все еще самая актуальная рифма.

И все же ясно, что отдельные фразы, намеки, иносказания прежних лет требуют теперь пояснений и комментариев. Выросло новое поколение читателей, которым слово «мерчендайзер» более понятно, чем «парторг», а «тимбилдинг» ближе, чем процесс сдачи пустой винной посуды в ларек с целью опохмелки. Недоступны «русским европейцам» и определенные слова «сибирского русского», на котором иной раз изъясняются мои персонажи.

Кроме того, я снова впускаю вас на свою писательскую кухню, приводя в своих комментариях конкретные примеры того, как создается аппетитное (или наоборот) варево художественной прозы. Раскрываю псевдонимы, высветляю «темные места», называю реальных прототипов своих выдуманных героев, вспоминаю ушедших друзей, которым и посвящены все эти три тома.

Жизнь идет и проходит, жители все еще огромной страны таинственны, загадочны, себе на уме. Тогда они делали вид, что верят в коммунизм, сейчас делают вид, что строят капитализм. Я не знаю четкого ответа на вопрос, хорошо это или плохо, ибо сие – тайна, которую я пытаюсь разгадать во всех своих книгах, включая ту, которую вы держите в руках».

Среди впервые опубликованных рассказов большинство не очень большие, имеющие, возможно, ценность более в качестве «представителей» творческой манеры автора определенного времени, нежели сами по себе. Исключение составляет «большой рассказ» или «маленькая повесть» (такой же, как «Билли Бонс») под названием «Или-или».

Он был начат еще в начале 70-х, в Красноярске, когда наш герой съездил на Кольский полуостров в командировку. Но ждал своего часа почти 30 лет – до подготовки к публикации это были короткие, практически этнографические заметки. А опубликован рассказ уже как один из важнейших для автора, ставящий актуальные для него проблемы. Теперь он называется полностью «Или-или. Обо мне, летающей тарелке и коммунизме».

Дело происходит, как и в начальном варианте, на Кольском полуострове. Но совершенно неожиданно на первый взгляд прибывший в командировку, прижившийся в типичном совучреждении герой-рассказчик делает свой выбор – и отправляется ни много ни мало на летающую тарелку. Но это не отрицание происходящего (описанные, как всегда у Евгения Попова, экспрессивно и точно, реалии провинциальных 70-х). Это выбор будущего, и вот он довольно неожидан для «матерого антикоммуниста», каким представал наш герой перед «прогрессистской» тусовкой 90-х – начала 2000-х.

«Ибо я вдруг отчетливо понял, что для меня они сейчас исчезнут навсегда, потому что коммунизм – это дело добровольное. Я – реалист. Я описываю только то, что вижу, чувствую. Я вдруг отчетливо понял, что могу стоять здесь, около подъезда, хоть всю жизнь, но эти существа никогда САМИ не возьмут меня с собой, потому что я никогда не смогу объяснить им, что люблю их, нуждаюсь в них. Или-или. Я никогда не смогу заговорить с ними, потому что мне с ними не о чем говорить... Они уходят в закрывающиеся двери, я люблю их, я нуждаюсь в них. Ибо ЗНАЮ, что именно они имеют судьбоносное отношение ко мне, летающей тарелке и коммунизму.

И я сделал свой выбор. Я толкнул двери счастья внутрь... Нужно ли объяснять вам, дорогие бывшие земляки, что все это я пишу на борту летающей мурманской тарелки, которая везет меня в коммунизм? Маленькие зеленые обитатели тарелки уверяют меня, что в коммунизме мне будет очень хорошо. Там много вкусненького, там большое пространство, немереное время для еще более углубленных размышлений обо всем на свете. Там мне купят пальто».

Действительно ли он попал на летающую тарелку? Действительно ли его везут в коммунизм, а не в СИЗО или психбольницу? Разницы нет! Герой – решился, сделал шаг.

Характерен один из пяти эпиграфов к небольшому рассказу: цитата из современного отечественного историка Аркадия Минакова «(с 1839 года) положения прогрессистского Агитпропа остались незыблемыми: нигилизм и национальный мазохизм, перерастающий в болезненную русофобию, являются почти непременными составляющими передовой общественной мысли и по сей день». Коммунизм-коммунизмом, но, похоже, «прогрессистский Агитпроп» наш герой в это время ненавидит особенно сильно.

Говорит Евгений Попов

А между тем мне уже подступало 60 лет, и я заранее позвал Василия Павловича Аксенова в Москву на юбилей. Но он выдвинул встречное предложение – чтобы мы со Светой приехали к нему в Биарриц справлять Новый год, а потом и мой день рождения, приходящийся на 5 января.

Какой-то граф Толстой еще был, эмигрант, когда гуляли Новый год, ели устриц (я их научился раскрывать обыкновенным ножом) и пили шампанское «брют», 1 января съездили на машине в Испанию – там рядом, а 5-го, угнездились в кабаке на набережной могучего океана: Вася, Майя, Света, Женя и пес Пушкин. Лучшего дня рождения у меня не было. А в Испании 1 января 2006 было первым днем, когда по всей стране запретили курить в помещениях. В кабаке, где мы обедали, курили все, включая официантов и детей.

И вот что-то меня подтолкнуло. Я не сразу возвратился в Москву, а заехал по пути в Берлин, чтобы повидаться с закадычным другом и оппонентом, великим художником Славой Сысоевым, с которым мы однажды до хрипоты обсуждали по телефону политику Ельцина – я из Москвы, он из Берлина, что обошлось мне в 1800 рублей. Делать мне в Берлине было решительно нечего, и я терялся в догадках, зачем я туда еду. Догадался лишь потом – ехал прощаться. Это было в конце января 2006. Мы обнялись, поругались, помирились, и я уехал в Москву, а 2 марта узнал, что он умер. Теперь он похоронен почему-то рядом с Марлен Дитрих. Совершенно лесковская история. Генрих Сапгир, который нас познакомил, умер еще раньше. В 1999-м.

И вообще, что-то неуловимо стало сгущаться в воздухе. Хотя деньги продолжали платить. Я даже получил в 2003 году престижную и богатую премию Союза писателей Москвы «Венец», а вскоре стал секретарем этого союза. И хотя это было не то, что раньше, денег не приносило, особенного почета – тоже. Но все-таки – секретарь это великолепно, это и в Советском союзе звучало гордо, да и всегда будет гордо звучать. Как титул дворянства, если хотите. Хоть и никудышный человек этим титулом обладает, все одно – се-кре-тарь!

Ну а в начале 2008 года случилось несчастье с Аксеновым.

ГЛАВА ХХ. НОВЫЕ УТРАТЫ, НОВЫЕ ПОБЕДЫ

Год испытаний

Сразу дадим слово нашему герою, в таких случаях лучше слушать прямую речь…

«5 января 2008 Василий Павлович Аксенов последний раз был на моем дне рождения. Ткнув меня в брюхо, он сказал:

– Тебе бегать надо.

– Никогда не бегал я, Вася, не бегаю и бегать не стану, – ответил я.

Аксенов хмыкнул. Все еще были живы. Аксенов, Ахмадулина, Битов, Вознесенский, Евтушенко, Кабаков.

А 15 января жизнь Аксенова начала кончаться. Инсульт, операция в институте Склифосовского. Кома на полтора года.

Вечером я был в Театре на Таганке. Днем разнеслись слухи. Я позвонил Майе в Котельники. Мы весело болтали, она еще не знала ничего.

– Тебе, наверное, Ваську, – спохватилась Майя. – Он как обычно – час бегал по набережной, потом на голове стоял, потом начепурился, наодеколонился и куда-то уехал.

– Ты, Васька, налево, что ли, отправился? – такими веселыми словами проводила его будущая вдова.

Из театра я направился пешком в 23-ю больницу на Яузской улице, куда его отвезла «скорая».

Там уже были – Аксенов-младший, Майя Кармен, Александр Кабаков и Владимир Львович Найдин, асс реанимации, профессор, доктор медицинских наук, заведующий отделением реабилитации в знаменитом НИИ нейрохирургии имени академика Бурденко. Прозаик. Автор книг, продолжающих традиции врачей Чехова и Булгакова. Его считали самым одаренным врачом среди писателей и самым настоящим писателем среди врачей. В этот день в Овальном зале Библиотеки Иностранной литературы, в двух шагах от 23-й больницы ему вручали журнальную премию, отчего он и Кабаков оказались в больнице раньше всех.

Найдин уже договорился в «Бурденко», что Аксенова вскоре привезут туда на операцию, вызвал из дома врачей-реаниматоров, но все было напрасно. Главврачу 23-й больницы поступил устный приказ из Министерства здравоохранения везти Аксенова в Институт Склифосовского, лучшее, по их мнению, место для спасения людей. К тому же Аксенову никак не могли сделать МРТ, у него был кардиостимулятор. Главврач настаивал на «Склифосовском», уговаривал Майю и Алешу. Пока судили да рядили, ушло время, и мы с Алешей доставили Аксенова в Институт Склифосовского уже глубокой ночью, а оперировали его только под утро. Я не врач, но скорей всего это было уже слишком поздно, и он впал в кому, в которой и пребывал полтора года до самой своей кончины. Алеша и Майя навещали его чуть ли ни каждый день. Я и Кабаков – раз-два в неделю. Он лежал перед нами – чистый, аккуратный, высохший старичок – без малейшего движения даже лицевыми мускулами, с открытыми глазами, и мы не понимали – слышит ли он нас, понимает ли, но всё равно с ним односторонне болтали, рассказывали ему всякую всячину, информировали о жизни, которая теперь текла мимо него.

В июле 2009 года я и сам влип. У меня случился инфаркт. Стояла страшная жара, мы со Светой были у Инны Лиснянской в Переделкине, мне становилось нехорошо, была пятница, и мы долго ехали по пробкам на нашу дачу. Полночи я промаялся, думая, что чем-то отравился, к утру все прошло, и я со смехом поведал об очередном приключении Кабакову, который, как я уже писал, жил в шести километрах от меня в поселке Павловская Слобода. Он моего веселья не разделил и велел мне ехать в село Аносино, где монастырь и санаторий работников Прокуратуры, а там в платной поликлинике работает замечательный врач-кардиолог Нина Федоровна. «При чем здесь кардиология?» – вскипел я, но все-таки послушался старшего товарища и сел в машину, надев тапки на босу ногу.

Нина Федоровна сделала мне кардиограмму, велела мне не шевелиться и ждать «скорую», которая сейчас же отвезет меня в Истру, потому что у меня обширный инфаркт.

Я в Истру не захотел, вернулся домой, сообщил Свете о своих скорбных делах, и она попыталась вызвать платную «скорую», которая подрядилась отвезти меня в Москву за безумную сумму в 14000 рублей (такси в Москву стоили оттуда максимум 500 руб.). Потом они поправились, перезвонили и сообщили, что вышла ошибка и поездка обойдется нам в 20000 рублей. Я слабым голосом послал их к известной матери, велел Светке собираться, не забыть нашу любимую кошку Пери, которая пристроилась у меня на груди с левой стороны в районе сердца, и сел в машину, запретив жене плакать. Включил третью скорость и медленно, не дергаясь, доехал до Москвы. Светлана по дороге связалась с Борисом Мессерером, он с главным врачом Боткинской больницы, и мне там нашлось место в реанимации, куда меня и привезли уже бесплатно на московской «скорой». Веселые врачи «скорой» сказали мне, что я поступил совершенно верно, когда поехал из-за города сам, что раз инфаркт УЖЕ состоялся, то это было теперь – всё равно, а время я выиграл. Получается, что спасли меня Кабаков, Нина Федоровна, моя дорогая жена Светлана, Мессерер и кошка Пери.

В Боткинской реаниматор спросил меня – много ли я курю, гуляю ли. Я ответил, что за ночь работы выкуриваю две пачки сигарет, а гулять ненавижу. «Вы какого-то другого результата ожидали от такого образа жизни?» – грустно спросил врач, но я счел его вопрос риторическим и ничего ему не ответил. О смерти Аксенова, как я уже говорил, я узнал в реанимации, и хоронил его Кабаков.

Меня оперировали, поставили стент, и вообще мне в больнице очень понравилось, равно как и в кардиосанатории Переделкино, куда меня направили сразу же после больницы. Там меня заставляли помногу ходить, прекрасно кормили, а во время обеда в столовой даже играл нанятый пианист, что поразило антисоветчика Кублановского, который в Переделкине меня часто навещал вместе с прозаиком Кабаковым, моим другом «по жизни» и персонажем Борисом Егорчиковым, поэтом Салимоном. Неплохо я там провел время. Окреп, возмужал. Ко мне приехали барды – Андрей Анпилов, Миша Кочетков, Алик Мирзаян и Володя Туриянский. Устроили мне и другим больным гениальный концерт. Естественно, что они выпивали, а мы – нет. Тогда же мне расхотелось курить. То есть я не БРОСИЛ курить, а мне просто РАСХОТЕЛОСЬ, а это две большие разницы, как говорили раньше в Одессе».

Продолжение следует…