Солнце всходит и заходит. Часть пятая

Говорит Евгений Попов

За два месяца я заработал целых 350 рублей, и когда товарищи моей сестры позвали меня поехать с ними в Ленинград, где у них была студенческая практика, я с радостью согласился. Они были химики. Ехали в плацкартном. Пили разбавленный спирт. Для эпатажа выставили в вагонном окне огромный портрет временно запрещенного тогда Сталина. В Питере жили на тогдашней окраине, в общежитии Лесотехнической академии. В первый же вечер пошли в ресторан «Кавказский», выйдя из которого я принял Невский за родной проспект Мира (бывший Сталина), и поехал в троллейбусе неизвестно куда.

Очнулся я на охраняемой автобазе, что в районе Старого Невского, в кузове грузового автомобиля. Помню, что ночью шел с кем-то по улице обнявшись, пели Окуджаву «А мы рукой на прошлое вранье, а мы с надеждой в будущее, в свет». 350 руб. сразу же истратили, пропили, и я поступил работать грузчиком на станцию Кушелевка, где и продолжилась моя трудовая деятельность. Разгружали овощные вагоны. Бомжы, студенты и расконвоированные зэчки, которые не прочь были бы переспать со студентами, да условия не соответствовали. Платили пятерку в день. На эти деньги я и мои старшие товарищи посещали музеи, пили. Плюс каждый день по сговору с шофером я воровал ящик слив, которыми мы все питались. Удивительно, что вопреки природе у нас случился не понос, а запор.

Муза дальних странствий и К.Г. Паустовский влекли нас, и мы все с тем же с товарищем поехали из Питера в Одессу. Два общих билета и белый батон на дорогу. В Одессе мы ночевали на скамейке, плавали, ныряли. Курили папиросы «Сальвэ». Товарищ поплыл на теплоходе еще дальше, в Батуми, а мне уже пора было возвращаться в школу № 20, в десятый класс. Товарищ потом стал большим начальником по линии леса и фанеры.

В Одессе я где-то украл маленький столовый ножик, купил на привозе арбуз и только собрался покушать, как ко мне подошел одессит и сказал:

– Угости меня арбузом.

– На, ешь, – я протянул ему ножик.

Ему это понравилось, и он предложил мне выпить вина. Я ответил, что у меня нет денег.

– Совсем-совсем? – не поверил он.

– Мне ехать в Красноярск, а билет у меня только до Новосибирска, – показал я ему свой проездной документ.

Он понял, что я не вру и пригласил меня в «Шашлычную», что на углу улицы Дерибасовской и улицы Ласточкина. Его звали Вася. В Одессе я с того года не был. Дерибасовская, вроде бы, еще есть, не переименовали ее пока в улицу гетмана Скоропадского. А вот насчет «Шашлычной» и Ласточкина сомневаюсь.

Выпивали, кушали. Я наслаждался.

К нам подсела сизоносая старая еврейка, персонаж моих ненаписанных «Одесских рассказов».

– Вася, ты сын хороших родителей. Зачем ты здесь и сидишь за одним столом с такими типами, – указала она на меня.

– А потому что моя бывшая жена Люся вертихвостка, – объяснил Вася.

– Как ты можешь так говорить о порядочной девочке, которую я знаю с детства, – возразила старуха.

– А вот так, – дерзко ответил Вася.

– Налей и мне вина, – кротко попросила бабушка.

Вася налил ей стакан красного вина, который она тут же выплеснула ему в физиономию. Началась дикая драка, как у Бабеля или в фильме Вс. Пудовкина «Мать».

Я был в восторге, но чтоб меня не замели, вышел на улицу наблюдать всю эту высокохудожественную сцену через окно. Все, как надо: летали стулья, стаканы, визжали бабы…

Подъехали менты, которых тогда звали «мусора», и стали всех выбрасывать на улицу, в том числе и Васю.

Ночью я сел в поезд и поехал в Сибирь. Паспорта у меня как не было, так и не стало».

Бросок на Запад

А теперь несколько деталей этого и правда феерического путешествия. Во-первых, компания: ребята-студенты из Лесотехнического. С ними уже было выпито немало, а с одним из них Евгений уже успел сделать подпольный журнал (об этой еще более удивительной истории – в следующей главе). Веселая компания, которая не моргнув глазом пропила трудовые деньги подростка (правда, и сама оставшись ни с чем). Сами подробности путешествия в поезде тоже неплохи: упомянутый портрет Сталина, спирт, захваченный студентами-химиками, проводник, настоящий питерец (правда, родом из Пскова, что портит, конечно, картину), на которого наш герой смотрел с почтением и фразу которого помнит даже сейчас. Фраза яркая и даже полезная: «Расческа с частыми зубцами хороша, чтобы мандавошек вычЯсывать».

Во-вторых, примечателен сам способ заработка в Питере – работа на разгрузке наравне со взрослыми мужиками. Фамилии у начальников там были нерусские и не московские. Наш герой запомнил, что один, например, звался Кицель. Ему товарищ сказал: «Чего у тебя студенты работаю бледные». А он отвечает: «Да не жрут ни хрена. Денег-то у них нету»... Как-то грузчики попросили начальника, чтобы им дали поесть огурцов с картошкой, он ответил, что нельзя. Тогда – по совету профессиональных грузчиков, пролетариев со стажем, пролетарии начинающие выкатывая бочку с огурцами, «случайно» ее разбили. Все понимали, это было сделано нарочно. Ну и опять же расконвоированные зэчки…

Ситуация заставляет вспомнить известный рассказ Сергея Довлатова «Виноград», действие которого происходит в сходном питерском месте, на овощебазе, несколькими годами раньше. Студент-первокурсник впервые, похоже, оказывается среди простого народа, в том числе и эмансипированных женщин с уголовным прошлым. «Я зашел в сарай. Там было душно и полутемно. В тесном проходе между нагромождениями ящиков с капустой работали женщины. Их было человек двенадцать. И все они были голые. Вернее, полуголые, что еще страшнее. Их голубые вигоневые штаны были наполнены огромными подвижными ягодицами. Розовые лифчики с четкими швами являли напоказ овощное великолепие форм. Тем более что некоторые из женщин предпочли обвязать лифчиками свои шальные головы. Так что их плодово-ягодные украшения сверкали в душном мраке, как ночные звезды.

Я почувствовал одновременно легкость и удушье. Парение и тяжесть. Как будто плаваю в жидком свинце. Я громко спросил: "В чем дело, товарищи?" И после этого лишился чувств.

Очнулся я на мягком ложе из гнилой капусты. Женщины поливали меня водой из консервной банки с надписью "Тресковое филе". Мне захотелось провалиться сквозь землю. То есть буквально сию же минуту, не вставая».

Так вот: какая чертовская разница между героем Довлатова, интеллигентным петербуржцем 18 лет и здоровым сибирским подростком 16-ти! Там, где петербуржец испытал жуткую фрустрацию, запомнившуюся на всю жизнь, красноярец и бровью не повел. Дело в социальном опыте – этот подросток с детства видел много чего, уже несколько месяцев работал на тяжелых работах самостоятельно, только что одолел всю страну на «пятьсот веселом» с бутылью спирта и протестным Сталиным.

Собственно, и описано происшествие как будто все еще испуганным (на всю жизнь) юношей бледным – видимо, поэтому как-то очень по-журналистски...

И уж совсем фееричным выглядит приобщение Евгения к дефицитным книгам. Движимый жаждой познания культуры не меньше, чем тягой к постижению жизни, наш герой еще на родине составил заветный списочек. Главным материалом послужила статья небезызвестного критика Тарасенкова из «Нового мира» времен космополитизма с характерным названием «За богатство и чистоту русского литературного языка» и столь же характерными страницами, знаменитыми выражениями типа «Бабель – политическое лицо, которого сейчас хорошо известно». Так вот: подросток выписал нужные фамилии (кроме Бабеля там был, например, Булгаков и опальный альманах «Тарусские страницы», и в Питере отправился в «Дом книги», «Дом Зингера» на Невском. Он протянул продавщице список, та сказала, едва глянув: «Мальчик, иди отсюда». Видно, восприняла как глумление (может, и как провокацию). Но юного сибиряка это отнюдь не смутило. Он тут же отправляется в библиотеку имени Маяковского и умудряется туда записаться – это без паспорта! Там набирает книг из своего списка, оставляет 25 рублей залога – и исчезает навсегда. Книги потом проделают с ним одесский вояж и доберутся до Красноярска в неказистом чемодане подростка. Кстати, наш герой потом будет проделывать такой трюк неоднократно – бывая в командировках, записываться в местную библиотеку, дать залог и благополучно слинять, набрав дефицитных книжек ровно на сумму залога. Судьба, впрочем, отомстит – посланный из Усть-Каменогорска книжный груз кто-то изымет в свою пользу по дороге...

В Питере подросток пробыл меньше месяца (культурная столица глянулась ему многочисленными забегаловками и свободной продажей пива) и отправился на Юг. В Одессу, с Витебского вокзала, вместе с тем самым товарищем по подпольному изданию. Денег не было. Ехали голодные, ели батон, запивали водой, были счастливы.

Не было денег на гостиницу, спали на Приморском вокзале, менты, благо, не трогали. Когда впервые пришли на море, ныряли целый день. Наш герой нанырялся настолько, что ночью заболело ухо. Стрельнуло так, что он аж взвыл. И это в абсолютно чужом городе! В 16 лет! Без документов! Слава Богу, отпустило.

Так прошло три дня. Пора было домой – вот-вот должен был начаться учебный год в выпускном классе. Проводив товарища на пароход, наш герой продал подаренные на 16-летие часы человеку, у которого в носок была заткнута огромная пачка денег, пережил описанное выше происшествие в одесском шалмане, и отправился домой. Денег хватило на общий вагон до Новосибирска. А что же дальше? Еще тысячу километров? Евгений Попов рассказывает об этом так: «А в Новосибирске я просил проводниц жалобно, чтобы мне разрешили немного проехать. Они меня немного побаивались и пускали. А потом пошли контролеры, мне сказали, чтобы я спрятался под нижнюю полку в вагоне. Я туда забрался и заснул. Когда я начал вылезать оттуда, страшно напугал пассажиров… Так и добрался».

Неужели все же это было в порядке вещей, тогда, в 1962-м? Конечно, тогда не было хаоса, разгула преступности, но отправиться подростку одному – в такую даль?

Подумав, Евгений Попов рассказал такую историю: «Со мной в Красноярске учился мальчик по фамилии Рерберг. Он мне рассказал, что поехал в Москву, как я в Питер. Там нашел себе девушку, хотел потерять с ней девственность, но она ему предложила лишь минет, от чего он с гневом отказался. А еще на улице его позвали сниматься в кино». В общем, чего только не бывает в жизни, и пытливым сибирским подросткам что тогда, что теперь, на месте не сидится.

А злополучный украденный паспорт ему вернули по почте. Джинсы, правда, не отдали.

Говорит Евгений Попов

Усталый, но довольный, я опоздал в школу к занятиям 1 сентября на два дня, и классный руководитель Конкордия Андриановна, ненавидящая меня «тетя Котя», сказала мне, увидев, что я надел красную рубашку, перекрашенную анилиновым красителем из белой:

– Ну что, Попов? Как говорится, «дурак красному рад».

– Никогда так больше не говорите, умоляю вас, – предостерег я. – Ведь могут подумать, что вы глумитесь над нашим советским флагом.

Тетя Котя даже зашипела от злобы.

Глава III

ПЕРВОЕ ПОДПОЛЬЕ

«Юности» можно, можно и нам

Следующее приключение нашего героя было не чета предыдущим. Что там погружение в жизнь, что там путешествие на десятки тысяч километров без документов и денег! Тут было все куда круче. Мы говорим о создании подпольного журнала с провокационным для того времени названием «Гиршфельдовцы». Своего рода раскачки перед изданием неподцензурных альманахов, альманахов по-настоящему вошедших в историю русской литературы – «Метрополь» и «Каталог».

Несмотря на свою крайнюю малотиражность, этот проект имел в Красноярске серьезный резонанс. Нет, не среди аудитории (тираж восемь экземпляров вряд ли позволял на такое рассчитывать) – но среди комсомольского начальства, и даже КГБ. Да что там, если бы дело с подпольщиками получило всесоюзную огласку, если бы ими решили воспользоваться для целей «усиления и предотвращения» соответствующие органы, нашему герою светило бы путешествие «из Сибири в Сибирь». А такое вполне могло быть – партия как раз стала обращать внимание на распоясавшуюся интеллигенцию. Рисковали ребята! Это, повторим, не в Питер с Одессой сгонять (разборки начались как раз после анабасиса, описанного в прошлой главе).

Однако с точки зрения самих организаторов речь шла отнюдь не о создании подрывной литературы. Их идеалом был журнал «Юность», а их проект – попыткой изобразить (воспроизвести?) нечто подобное на местном материале. И, так сказать, с сибирским задором.

Наш герой полагал журнал «Юность» (первый номер вышел в 1955 году), идеальным источником для чтения современной литературы. К которой он, покинув круг семейной библиотеки, стал тянуться в старших классах по-настоящему.

И опять же – спасибо родителям, которые тратили на журналы свои небольшие, в общем, зарплаты. На «Юность» (40 копеек, между прочим, новыми деньгами) в семье подписывались с первого номера. И на «Новый мир» (а он уже 70 копеек!). И на другие журналы, на которые подписаться-то было сложно (помогало то, что мать героя работала в ГОРОНО, имела, так сказать, привилегии). Наш герой все это прилежно изучал, и, например, «Новый мир» нравился ему с «общественно-политической точки зрения» – вспомним, что как раз тогда здесь был опубликован «Один день Ивана Денисовича». Но сугубо политического контекста нашему герою было недостаточно. Аксенов и компания, по его нынешнему признанию, «говорили с нами нашим языком». Тем более, политики, в широком смысле, в «Юности» также хватало. Да само существование «Юности» во главе с опытнейшим Валентином Катаевым, в совершенстве превзошедшим советскую науку лавирования «на грани дозволенного», было (определенной) политикой. Катаеву наш герой потом пошлет свои рассказы – и к своему удивлению, даже получит ответ, не отписку.

Вот как Евгений Попов вспоминает легендарное время журнала сегодня (в «Юности» образца 2020 года, конечно); «Кто только не печатался тогда в «Юности»! Кроме патентованных «звезд» (Аксенов, Ахмадулина, Вознесенский, Гладилин, Горин, Евтушенко, Мориц, Ан. Кузнецов, Сулейменов, Л. Тимофеев,) здесь кого только не было из порядочных литературных людей: А. Гербер, Ахматова, Губанов, Евгения Гинзбург, Носов со своим «Незнайкой», Славкин, Розовский, Бродского чуть было не напечатали, да сорвалось «по не зависящим ни от кого обстоятельствам».

Печатались и личности, ныне начисто забытые, но имена которых одно время знала вся просвещенная страна. Еще в 1958 году Катаев прозорливо углядел в одном из двух «комсомольских» рассказов никому не известного молодого врача Аксенова великолепную фразу «стоячие воды канала были похожи на запыленную крышку рояля» – и решил Аксенова печатать. Именно тогда в «Юности» появились «Факелы и дороги» и «Полторы врачебных единицы», прошедшие, прямо нужно сказать, почти не замеченными. Зато в одно прекрасное утро 1960 года имя молодого врача стало известно всей читающей и пишущей публике СССР. В «Юности» был опубликован его роман «Коллеги», который прочитала «вся страна». Примечательно, что в 1994 году роман был жестко и жестоко определен автором как «вполне конформистская вещь». А тогда, в 60-м, захлопали крыльями «сталинские соколы», им ответили «прогрессисты», завязались столь любимые тогда «о, эти яростные споры», был снят фильм о «новом поколении, продолжающем революционные традиции отцов»...

На следующий год грянул «Звездный билет», стоивший Валентину Катаеву редакторского кресла, но сделавший Аксенова реальным кумиром поколения 60-х, оттеснившим в общественном сознании родоначальника новой исповедальной прозы Анатолия Гладилина, двадцатилетнего автора романа «Хроника времен Виктора Подгурского». Сотни злобных статей и читательских писем, опубликованных в различных советских изданиях, стали откликом на «Звездный билет».

«Развязность, разухабистость и самонадеянность…», «Комсомол для них даже не существует». Аксенов удостоился мерзкой карикатуры в партийном сатирическом журнале «Крокодил», на знаменитой встрече Хрущева с интеллигенцией царь Никита предлагал Вознесенскому высылку из СССР, а Аксенову орал «Что? Мстите за смерть своего отца?»

То есть Иван Бунин родил Валентина Катаева, Валентин Катаев родил «Юность», «Юность» родила современную русскую литературу, а хороша она или плоха, ясно станет через столетие.

«Юность» всколыхнула тогда всю страну, и уверен, что будь тогдашние начальники страны поумнее, они бы сумели использовать возрастную тягу молодежи к честности, справедливости и НОРМАЛЬНОЙ жизни, где художников не считают дикарями, писателей не душат цензурой, а джаз не считают «музыкой толстых». Практически эти начальники сами вырастили на свою голову «диссидентов» (посмотрите биографию каждого из них!), поссорились с молодежью, интеллигенцией, «технарями», сами же и разрушили свой же Советский Союз, который спокойно мог бы просуществовать еще лет 300, медленно эволюционируя в сторону Разума и Счастья. Не на это ли намекали авторы тех лет, судя по пропущенным цензурой фразам и мыслям, публикуемым тогда в «Юности»? Дескать, не разрушится, товарищи, ваша любимая коммунистическая власть, если не лезть ТОТАЛЬНО в душу каждому человеку, которого вы считаете советским».

Наш герой до сих пор не устает удивляться преображению Катаева, возглавившего новый журнал «В смысле, что он как бы теперь и не орденоносец вовсе, и не автор книги «Сын полка» и «За власть Советов», а какая-то такая модернистская личность, вроде выпущенных им в свет посредством "Юности" «шестидесятников»: проза – Аксенов, Гладилин, Кузнецов (Анатолий, а не Феликс, разумеется), поэзия – Евтушенко, Вознесенский и др.» (эссе «Катаев»).

В описываемое же время, не имея, понятно, возможности для оценки журнала в целом, и не слишком раздумывая о собственно политических материях наш герой в «Юности» «находил все» (как гораздо позже его персонаж-пьяница «в дикалоне»). Это не преувеличение. Ведь роль «Юности» в конце 50-х нельзя назвать чисто литературной. Дело даже не в новаторской по тем временам графике в качестве иллюстраций к произведениям – и работ молодых художников на цветных вкладках.

По мнению современного исследователя Ирины Каспэ (здесь и далее мы во многом опираемся на ее яркую статью «Мы живем в эпоху осмысления жизни»: конструирование поколения «шестидесятников» в журнале «Юность»), «На страницах журнала активно конструировались образы «советской юности» и «поколения шестидесятников»... результат спонтанного поиска, периодически оказывавшегося на грани дозволенного». Полагаем, наш герой практически сразу определил, что его место в этом поколении, хотя – так уже получилось – и в «младшей группе».

Продолжение следует…