Неповесть. Часть шестьдесят пятая

Лакуна 

Ещё мы постоянно хохмили. Выпустили с Сережей Красновым буклет фирмы «Великие унитазы» с большим количеством иллюстраций и обширным сопроводительным текстом, был там, например, сюжет с Роденовским «Мыслителем» и с «Девочкой на шаре».

У меня был «экологический» цикл с рисунками эротического содержания, но под вывеской чудес растительного мира (например: рисунок множества девичьих ножек и подписью, что-то вроде: «вот лес – так бы и влез»), или заросли напряжённых кактусов как в мексиканской пустыне.

Почти сразу к нашим забавам присоединился Валерка Васильев с параллельного курса, это с ним я работал в паре на уборке. Кличка у него была – Соплища (по любимому выражению его: «В соплищу…»). Этот худощавый парнишка, однако, был уже КМС по боксу, однако никакой спортивной тупости за ним не наблюдалось, а вот собеседник он был интересный, с очень своеобразным чувством юмора, он постоянно снабжал нас сведениями из мира большого спорта, о котором мы тогда имели смутное понятие. Это основательно расширило наш кругозор, приоткрыв настоящее положение дел в сфере Большого спорта, где всё уже тогда прогнило насквозь. Так образовалась уже троица приятелей, которая почти всё свободное время проводила вместе и частенько в кафе «Берёзка» или же в моём дворе или у меня в гостях. Мои дворовые друзья восприняли моих новых приятелей вполне корректно и никаких «тёрок» между ними не наблюдалось.

Нас объединяла юность и масса общих интересов.

Лакуна

С рисунком у меня постоянно не очень ладилось (я плохо ощущаю пропорции, даже и сейчас), приходилось много пыхтеть и копаться (а вот пыхтеть я не любитель был). Так родился лозунг: «Умей красиво стирать!», хотя возможно этот лозунг оформился ранее, в музее, при разглядывании превосходных рисунков леса в исполнении Ивана Шишкина).

По истории искусств нам разжёвывали мифы античности, о греческих, а после римских архитектурных ордерах (в основном почему-то только про архитектуру), о живописи древних, так вскользь, а уж про все новые течения ХХ века вообще чуть-чуть, а ведь многие даже не видели современной живописи и скульптуры никогда до этого, в нашем музее не было ничего из живописи XX века, исключая работы Бориса Домашникова и портретов манси кисти, любимого мамой, Игошева, и ещё живописи Рашида Нурмухаметова, но это был добротный соцреализм и никакого модерна.

Все, и я в том числе, и не подозревали, чем живёт мир за железным занавесом.

Литературы по современным течениям изобразительного искусства тогда почти не издавали, многих современных нам художников мы просто совсем не знали (вот, например, Дали был представлен всего тремя чёрно-белыми фоторепродукциями, размером в пол почтовой открытки), разве только Пикассо или Риверы с Сикейросом было побольше, да и то в графике, а про Шагала я узнал, лишь побывав в Питере, в гостях, где мне купили альбом Шагала из-под полы. Не рассказывали ни про Кандинского и, упаси боже, о Малевиче. Даже такой советский авангардист как Дейнека был представлен пятью работами, что уж говорить о Татлине или, скажем, Кончаловском. Обучение побуждало самостоятельно разыскивать литературу и репродукции в журналах и альбомах. Я бегал к Домашникову рассматривать иную живопись. Но всё же многое пришло в мой мир тогда впервые.

Училось и жилось тогда на всхлипе, с радостью.

Лакуна

Мир между тем бродил новой закваской, всё сильнее менялась музыка, фильмы тоже меняли полюса, становились всё менее развлекательными и более молодёжными и серьёзнели. А молодёжь влезала в джинсы, отпускала волосы (парни), обрезала юбочки до отказа (девицы). Мы уже звались чуваками и чувихами. Мне повезло, я жил в большом городе и успел посмотреть в достатке и итальянский неореализм, и новое британское очень жёсткое кино. А на чешский фильм «Старики на уборке хмеля» мы все сходили раз десять (и фильм был о молодёжи, и музыка была в стиле «big beat»). В журнале «Зарубежная литература» теперь печатали не только коммунистов, а даже битников можно было прочитать. И в остальных журналах стали печатать зарубежных авторов. Ах, как хорош был Ферлингетти. А на нашем советском небе восходила звезда братьев Стругацких, замечательные повести Михаила Анчарова, появилась серия «Зарубежная фантастика», где печатались отнюдь не сказочки, а серьёзные новеллы и повести. Так мы узнавали тогда Рея Брэдбери, Айзека Азимова, Роберта Шекли, Клиффорда Саймака, Генри Каттнера и Станислава Лема, и многих других. Читал я в это время ещё больше чем всегда. Мама выписала мне приложение к «Огоньку» – шеститомник Александра Грина, которого впервые так подробно издали. Это оказался главный подарок.

И вот тут мне неожиданно открылись такие горизонты и изыски языка (лишь только теперь я разглядел, что Русский действительно «Великий и Могучий») и я начал читать совсем по-другому, уже обращая внимание и на язык и на построение фраз, которым изъяснялся автор. Открылась тайна поэзии, которую до этого понимал лишь интуитивно. После такого открытия глаз многое из прежне-любимого отправилось в мусорную корзину или попало на дальние полки. Появилось навязчивое желание рассказывать о своих литературных находках друзьям и поиск такого места, где можно было бы собираться и обсуждать прочитанное. Но появилось такое место только на втором курсе в 1966 году. Опять возникло желание писать стихи, но тогда почти ничего путного не сочинялось, сказывались: ещё небольшой словарный запас и отсутствие правильной дисциплины письма. Зато какие замечательные стихи писал Борька Романов или Надька Гурьева. Как я мечтал проникнуть в круг близких к ней.

Замечательное время взросления души.

Лакуна

Далеко, за Ла Маншем всё громче раздавались необыкновенные песни «The Beatles», мы всё чаще стали терзать гитары, пытаясь хотя бы повторить песни (не зная языка, не слыша песни как следует, только сквозь глушилки); можно только догадываться, на каком языке звучали наши копии.

Коллекция моих грампластинок медленно, но пополнялась, наша фирма «Мелодия» хоть и с большим скрипом печатала западных поп-звёзд второго эшелона. Появилась серия грандов «Музыкальный калейдоскоп» из 10 пластинок. Там все композиции объединялись через наигранную на фортепьяно прелюдию к следующему номеру (таким образом, наши якобы не нарушали авторские права, а создавали свою серию). Тогда мы узнали и Леса Пола и ещё какие-то квартеты англоязычных стран, а так же Карел Гот, Джордже Марьянович, Вольдемар Матушка, Лили Иванова и т. п. Были и другие серии «Песни народов мира», «Эстрада планеты» и т. п.

Раздобывал я и диски зарубежных фирм, хотя они были жутко дороги тогда.

Первым зарубежным гигантом стал диск болгарина Эмиля Димитрова на «Balkanton» (как раз с «Арлекино», это его песня), а вторая была немецкая на лейбле «Amiga» под названием «Big Beat 2», где напечатали сборник разных восточно-немецких рок-групп, игравших в стиле «Big Beat», раздобыл пару «сорокапяток» фирмы «Supraphon» с песнями «The Beatles», перепетыми чешскими артистами. Теперь оставалось разжиться магнитофоном, потому что магнитных записей с дисков можно было накопировать много больше и дешевле…

Потом была польская пластинка с «Червонными Гитарами» на «Muze» и югославская с Джордже Марьяновичем на «Yugotone».

Прогресс настойчиво стучался в дверь.

Лакуна 

В здании гостиницы «Агидель», в правом крыле открывается кафе «Берёзка», и тут же наша компания решает использовать это место для постоянных встреч за чашкой кофе (раньше попить кофейку поблизости от дома было негде, а нам так хотелось приобщиться к европейской жизни). Скоро нас уже знает персонал и всегда идёт навстречу, когда нам требуется столик пообширнее (нам уже казалось, что мы в полушаге от Парижа). А тут ещё посреди кафе устанавливают автомат по проигрыванию «сорокопяток» (Jukebox) и теперь можно слушать понравившуюся музыку, опустив пятидесятикопеечную монетку и выбрав название, нажать нужную кнопку. В автомате помещалось сто пластинок и скоро мы изучили весь репертуар (разумеется, проигрывались нами только мелодии в стиле «Big Beat», жаль, что их было совсем немного). Раз в полгода автомат перезаряжали и мне пару раз удалось выпросить полюбившиеся диски (надо сказать, что за время их эксплуатации они значительно потеряли в качестве и основательно шипели при проигрывании).

Сам процесс проигрывания тоже был «Show»: в окне автомата можно было наблюдать как головка проигрывателя «подплывает» к полке с пластинками, опускает порожек и пластинка вкатывается в жёлоб, потом жёлоб, головка и пластика отправляются вправо до упора, где пластинка начинает вращение и видно как игла медленно и плавно приближается к её поверхности.

Старший брат Азика Салават приобретает магнитофон «Gintaras», производства Рижского завода со скоростью 19 (наиболее качественная запись звука для бытовой техники), и мы теперь запасаемся катушками с магнитной лентой для записей любимой музыки. Продавалась магнитная лента тогда, с большими перебоями, и стоила довольно дорого, особенно ценилась магнитная лента Шосткинского завода «Свема» типа 6, она была более качественной, чем то же изделие Казанского завода и тем более чем лента типов 1 и 2 (которые быстро осыпались и приходилось часто промывать головку и прижимной ролик). Магнитная лента на ацетатной основе часто рвалась, и скоро мы поневоле научились склеивать её либо уксусной эссенцией, либо ацетоном (Салават вскоре принёс с работы и спецклей, поскольку он трудился в Телецентре). Он же приносил домой качественные записи бардов, но нас интересовали больше танцевальные хиты и джазовые мелодии. В связи с появлением магнитофона, мы стали больше времени проводить дома у Азика, иногда туда набивалось человек восемь. Замечательная мама у него была.

Магнитная запись, тогда стояла на самом острие прогресса (у нас в Уфе).

Продолжение следует…