Неповесть. Часть шестьдесят четвертая

Лакуна

Итак, нас вернули в Уфу и начались первые в моей жизни занятия в ранге студента. Занятия проходили по парам (соединённые по два уроки), что уже значительно отличало их от школьных.

Изучали мы тогда много нового:

Всемирную Историю Искусств, Начертательную геометрию, Перспективу, Рисунок, Живопись, Лепку, Композицию, Психологию, Педагогику, Обществознание (читай: Историю КПСС)… Поступившие после восьми классов ещё и общеобразовательные предметы изучали. Учиться было интересно, появилась цель.

Домой мы уходили поздно, после шестой пары. И часто задерживались – было о чём поговорить.

Жизнь удалась.

Лакуна

Кроме рисунка, живописи и композиции, у нас на первом курсе была ещё и лепка. Сначала лепили простенькие объёмы, потом с гипсов вплоть до стоящей или лежащей фигуры, а в заключении курса портрет (бюст) с натуры. Мне удивительно было, когда у меня вообще что-то получалось (но ведь получалось же, у меня пятёрка по лепке), даже портреты скульптурные с натуры, но так и не знаю до сих пор, как это делается, и почему у меня получалось прилично лепить с натуры, пропорции получались удачней чем в рисунке. Методику правильного преподавания этого предмета никто из преподов так и не освоил.

Однако имел пять по лепке и портрет с натуры получился даже весьма похож на оригинал, но лепил я чисто интуитивно (это случилось уже во время летней сессии).

Скульптором я не стал, потому что так и не понял, как надо отсекать всё лишнее и/или прилеплять недостающее.

Лакуна

Поскольку в училище принимали абитуриентов, в основном после восьмого класса, то и нас попытались заставить ещё и на общеобразовательные предметы ходить (чтобы мы не разлагали дисциплину).

Пришлось мне со-товарищи сходить в министерство образования БАССР, где мы долго шумели в приёмной министра, и чтобы от нас отделаться нам всё же выдали требуемую бумагу, освобождающую только нашу группу от вторичного изучения программ уже оконченной школы, присовокупив в дипломы оценки давно сданных экзаменов. Только у Краснова не было десятилетки, но его мы быстро затолкали в вечернюю школу, чтобы он не парился с малявками.

Оттого, что у нас освободилось приличное количество времени, занятия специальностью стали продолжительнее, что приветствовалось нами вполне.

Руководил нашей группой Суздальцев Виктор Иванович, неплохой живописец и довольно молодой тогда человек.

Наша аудитория находилась неподалёку от входа, на три ступеньки ниже справа на первом этаже и была проходной (в ней справа находилась дверь в лаборантскую, или, как теперь бы сказали, «Офис преподавателей», а другая слева вела в соседнюю аудиторию, где занималась параллельная группа). Эту лаборантскую вскоре прозвали «конюшней» (профиль В.И. напоминал нечто лошадиное), дверь туда запиралась на внутренний замок, и там частенько преподаватель оставался не один. Посещения конюшни особами противоположного пола нами обсуждалось обстоятельно и не особенно тихо. Но работы мы не прекращали и в отсутствие препода, главное было в нашей свободе и в том, как мы ей распоряжались. Обучение профессии был наш осознанный выбор, и дисциплина на занятиях оставалась в норме.

А вот дрессуре поддавались мы плохо.

Лакуна

Весь первый год обучения царили акварель и гуашь.

Постановки на живопись нам ставили сложные, с большим количеством разно-фактурных драпировок и сложных по колориту и материалу предметов, рассчитанных на длительный срок написания, чтобы приучить к системному подходу и общему колориту (были задания на выполнение натюрмортов в локальных цветах), а также к постоянному поиску новых изобразительных средств. Формат наших натюрмортов был не менее половины листа ватмана. Писали мы, растягивая бумагу на фанерных планшетах кнопками. Я тогда старался покупать ватман «Гознак» – он более плотен и лучше сохраняет цвет и дольше остаётся мокрым, что позволяет писать по-сырому.

Всё же я любил акварель быструю, «по-сырому», и поэтому успевал написать сюжет пять-шесть раз за отведённое на это время, меняя ракурс и точку зрения, постоянно перемещаясь по аудитории. Нельзя сказать, что всё то, что было тогда сделано, выглядело как следует (множество работ было порвано и нашло приют в мусорной корзине), но основное в написании подобных этюдов я усвоил основательно и появились необходимые навыки и лёгкость в выполнении. Писал я теперь только колонковой кистью 30 или 35 номера. Но, с другой стороны, акварель, к тому времени, мне уже достаточно обрыдла, я почти перестал пользоваться палитрой, зная заранее получаемый оттенок и плотность, брал краску сразу из ванночки столько, сколько нужно и перемешивалась она уже на бумаге. Уже хотелось чего-то большего. Я до сих пор вообще не любитель натюрмортов.

Серёжка так же, как и я, писал короткие работы и одновременно одну длинную и уж он-то палитрой пользовался и с блеском (уже тогда его работоспособность была феноменальна).

Рисовали же мы простым карандашом (приветствовался рисунок твёрдым, для приучения к дисциплине, я твёрже чем ТМ не употреблял, твёрдый скользит по бумаге, что казалось плохо, и совсем не контрастен). Предметом изображения в первом семестре были гипсы: сначала геометрические тела (кубы, пирамиды, конусы и т. п.), потом части лица Давида работы Микеланджело, капители античных колонн, гипсовые орнаменты или же набор простых предметов вроде кубов, цилиндров, конусов, пирамид и шаров. Нас обучали измерять пропорции карандашом, отставленным на расстояние вытянутой руки, правильно строить рисунок на плоскости листа и правильно располагать его, соблюдая пропорции и правильный размер изображения. Показывали, как правильно применять штриховку для изображения теней и полутеней, а то некоторые использовали для этой цели просто грязный палец и пыль наскобленного грифеля. Ещё непременно нужно было предмет нарисованный сделать наиболее объёмным и материальным.

Также нас заставляли рисовать углём и сангиной, делать быстрые наброски предметов и людей.

Академические штудии поначалу мне даже нравились.

Лакуна

С Серёжкой мы вскоре помирились и продолжали много общаться и за пределами училища (он часто бывал у нас во дворе и у меня дома, маме он тоже очень нравился).

Отчего-то все наши натюрморты получались очень разными и по цвету, и по тону, и по композиции. Лучшие акварели писали: Надя Гурьева, Брохин, Краснов, Вадик Чиглинцев, Вовка Клочков, Венька Вершинин, ну ещё я. А вот в соседних аудиториях, где трудились студенты из параллельных групп, и не побывавшие в руках Степаныча, было много слабых, бледных, серых и схожих между собой работ.

Я впервые занимался планомерно и системно, и это было здорово.

Лакуна

Композицией занимались следующим образом: нам предлагали тему – например, сразу после колхоза такую: «сельская среда», после чего мы все вместе обсуждали свои и чужие работы, находившиеся ещё в стадии набросков или «кроков» (коротких набросков, основных пятен и сюжета).

Много позже Сергей написал картину по тогдашней своей ученической композиции (возможно, он просто набрёл в своей памяти на этот свой сюжет), но мне его тогдашняя работа крепко засела в голове – в ней было нечто сильно отличающееся от наших школярских поделок, он уже тогда понимал конструкцию картины. Я понял замысел Сергея только много лет спустя, когда увидел ту его картину, по следам ученической давнишней композиции.

Вот у меня, например, был изображён бригадир, стоящий анфас и что-то показывающий на поле рукой, в свете костра, прямо на поле и что-то рассказывающий окружавшим его мужикам, сзади справа стоял трактор «Белорусь», вставало солнце, горел костёр, фигуры все были «деревянные», позировали, короче, абсолютно тошнотворный соцреализм. Ладно хоть живопись была терпимой.

Была тема «Осень», тут уже у меня получилось довольно удачно, я даже выполнил много эскизов (что на меня вообще не похоже, у меня почти всё одноразово), но развития эта тема так и не получила, а вот Серёжка запомнил, и потом как-то описал мне в письме из армии как это должно выглядеть, а позже и картину написал (идея была в многократном отражении городской среды в многочисленных окнах и витринах, и в лужах после мелкого осеннего дождичка).

Была тема «Спорт»: тут мы с ним писали про один и тот же вид спорта – «Шоссейные велогонки» (до показа не догадываясь о планах другого).

Но как же по-разному эта тема звучала в наших работах: у меня зритель как бы участвует в гонке, видны его руки на руле и спины опередивших его соперников (что-то от кино), а у Сергея – замечательный осенний пейзаж с фигурками велосипедистов, видимый с машины сопровождения и поэтому смазанный, в связи со скоростью, но отменный по цвету и напряжению.

Дороги, которые мы выбираем.

Продолжение следует…