Неповесть. Часть двадцать первая

Много позже описываемых событий (лет в двадцать) был мною сделан хоккейный корт из ящика стола, для игры в хоккей небольшими плоскими пуговицами, шайбой служил срез толстого резинового пассика. Ворота были из половинок днища полиэтиленовой банки, и углы поля закруглены были картоном, дно тоже было выстелено белым коробочным картоном с хоккейной разметкой. На пуговицах были написаны номера, каждая команда проживала в банке от монпансье с соответствующей символикой. Игра была пошаговая. Пуговицей большего диаметра – «тренером» надавливали на край «игрока», стараясь попасть им в шайбу таким образом, чтобы она передвигалась в сторону чужих ворот, либо к своему игроку поблизости. Все правила хоккея настоящего соблюдались.

Вбрасывание тоже было – ставились игроки вплотную к шайбе на месте вбрасываний, и оба участника по свистку одновременно нажимали «тренером», далее играла та команда, ближе к которой оказывалась шайба. Поле было размечено сообразно тогдашним правилам. Обычно происходила и смена составов (пуговицы ведь не идеально похожи и скользят по-разному). Перед броском по воротам противнику разрешалось установить «вратаря» на опасном направлении. «Вратарями» служили высокие квадратные пуговицы. Не знаю, не помню, может эту игру я где-то подглядел, а возможно и изобрёл, но она была много более хоккеем, чем игра с фигурками на оси. Играли мы в эту игру довольно азартно, у каждого была своя команда, а то и две. В те годы основным чемпионом страны становился клуб ЦСКА, странно, но и в наших первенствах этот клуб тоже почти всегда выигрывал (им играл мой друг Азик), я играл «Спартаком», а Рустик «Динамо».

Интересно, стал бы я тогда играть на компьютере?

Лакуна

Бабушка завещала обучить меня музыке и уже летом 1951 мне купили пианино ленинградской фирмы «Красный Октябрь» – лучшей тогда, и поставили его в комнату к тёте, потому что её комната была самая большая и парадная (фортепьяно очень её украсило), а в результате такого поворота событий тётя вскоре тоже захотела учиться.

Меня срочно нужно было определить в детскую музыкальную школу, но…

К тёте частенько стал захаживать пианист Михаил Акимович Зайдентрегер (он работал в филармонии аккомпаниатором).

С сыном его Сашкой мы приятельствовали довольно долго и позже не раз пересекались и в Москве, где он учился в «Гнесинке».

Да и жена Михаила Акимовича Любовь Николаевна была довольно милая женщина. Я частенько гостил у них в доме на Карла Маркса у «Горелого» завода, играл с Сашкой, которого мало отпускали во двор.

В музыкальную школу меня приняли сразу после прослушивания (обнаружили абсолютный слух, я прошёл седьмым из трёхсот), и я с удовольствием начал заниматься. Пыхтел за фортепьяно я каждый день, разучивая гаммы и играя этюды, и даже, помню, даже успел сочинить за первый год коротенькую мелодию (ещё помню её). Занятия музыкой открывали страну до этого малознакомую, но чарующую. Впереди открывались удивительные горизонты. Так нравилось слушать, как звуки рождаются в деревянном теле пианино, соединяются в стройные аккорды и долго блуждают где-то в неизмеримо огромных пространствах, если нажать на левую педаль, а ещё более прекрасные звуки воспроизводил рояль в актовом зале моей музыкальной школы, в моей обычной школе тоже стояло пианино, но было надёжно заперто от любителей побренчать, его открывали лишь для концерта. Раз в полгода в школу приходил волшебник-настройщик и учил пианино звучать правильно и звонко, к нам домой настройщик тоже регулярно захаживал по приглашению тёти.

Но счастье сие было коротко (как всякое счастье): уже через десять месяцев меня перестали пускать к тёте вовсе, поскольку очень скоро случился роман меж ней и Зайдентрегером, а на двери её, в связи с этим событием, зачем-то появился висячий замочек.

Вот так и не случилось мне стать музыкантом, и я так и не узнал музыкальную грамоту, не успел позаниматься сольфеджио, о чём сожалею страшно.

«Недолго музыка играла».

Лакуна

Тётке я тогда поклялся страшно отомстить.

Очень быстро я научился отпирать её висячий замочек ножницами и тайком лазал по её комнате всякий раз в её отсутствие. Мстительно барабанил по клавишам, стараясь расстроить пианино, открывал его крышку и дёргал за струны внутри (здорово звучали струны, когда их возбуждал не мягкий молоточек, а мстительные пальчики расшалившегося варвара), обрывал листки с фикуса, менял местами слонов над диваном, выпускал Цыганю в коридор или на улицу и постоянно совершал другие мерзкие проступки. Но никакой реакции с её стороны не происходило, поскольку, поглощённая своей поздней страстью, она просто не замечала изменений в своей комнате. Но вот, роясь в её вещах, я, открыв ножницами дверь шифоньера, нашёл там, на верхней полке, хранящиеся во многочисленных шляпных картонках, спрятанные от кого-то, аккуратные новенькие банковские пачки денег – по сто ещё не смятых, хрустящих банкнот, в каждой пачке заклеенные крест-накрест банковской полосатой бумажной лентой (я видел такие только в шпионско-бандитских кинофильмах), т. е. сберкассам она не доверяла, а зарплата её, как зав. Хирургическим отделением и ведущего хирурга, была весьма значительна, хранились там и подношения выздоровевших. И ещё она подрабатывала и в платной поликлинике. Особенно масштабных расходов себе она тоже не позволяла, т. к. была весьма прижимиста и расчётлива – покупала лишь то, что со временем дорожало.

Куда и для чего она копила?

Коробок этих было более десятка и все набиты банкнотами в пачках под завязку, банкноты тоже были самых больших номиналов.

Неизвестно откуда подкравшийся мой знакомый козлоногий и рогатый Дьявол тут же стал нашёптывать сладкие мечты о богатстве и его выгоде, и вот я пал под напором сверкающих вожделений, развернувшихся перед моим взором (однако душу свою я как-то сумел уберечь от заклания и кровью никаких договоров не подписывал).

Договорившись с совестью, я начал придумывать быстрый и удобный способ красть безнаказанно. Стянуть целую пачку я поостерёгся, разум подсказывал: – а вдруг она их считает перед сном, как Шейлок или Скупой Рыцарь.

Однако, довольно быстро сообразил: если сильно надавить на стопку банкнот одной рукой, то можно другой вытянуть из пачки сразу несколько штук, предварительно аккуратно свернув их трубочкой, чтобы не повредить обёртку.

Процесс пошёл – я подставлял стул к шифоньеру и, встав на цыпочки, вытаскивал коробку, переносил её на диван, где уже и производил удаление «лишнего» из банковских пакетов. Оставшиеся банкноты после такого «кровопускания» спокойно заполняли освободившийся объём и внешне пачка ничем не отличалась от нетронутых. После выполнения этой операции пачка помещалась на самое дно коробки, дабы предотвратить повторное, а следовательно фатальное для меня изъятие. Коробка водворялась на место, стул тоже, шифоньер запирался всё теми же ножницами.

Коробок было много, а пачек было превеликое множество, и таким образом я наворовывал огромную сумму за раз – что-то рублей по 800 – 950, вот на этот неправедный капитал я накупал себе игрушек и сладостей, вот откуда появилась моя автоколонна из массы самосвальчиков и десятка целлулоидных «Победок» («Победки» я покупал всех имевшихся тогда в продаже расцветок), я даже дарил многие машинки Славке и Витьке.

Лакуна 

Магазин игрушек тогда располагался на углу Ленина и Октябрьской, на правой стороне возле трамвайного кольца, позже в этом помещении устроили кафетерий и поставили первый в городе автомат по выпечке пончиков, за которыми всегда была колоссальная очередь, не избежал и я этой заразы, постоянно торча в очереди за горячими, не всегда полностью прожаренными, жирными кольцами, посыпанными сахарной пудрой (предтеча Макдональдсов).

Магазин игрушек позже перевели наискосок в модерновое двухэтажное здание и назвали «Детский мир».

Помню: весной, после очередного ограбления, топая по дороге в магазин, вследствие течки из носа, мне приспичило высморкаться, получилось так, что случайно я вытянул из кармана вместе с носовым платком всю пачку денег, которые лежали в кармане над ним (дело было в начале апреля и по улицам уже вовсю текли ручьи, текли они и из моего простуженного носа). Только в магазине, у витрины с вожделенными машинками, обнаруживаю пропажу и, огорчившись и всхлипывая, выбегаю из него… а там, к моей великой радости, свёрток банкнот сам подплывает к моим ногам, почему-то никто не обратил внимания на плывущие по воде новёхонькие, яркие деньги и они не застряли выше в водоворотах и заторах. Проплыли же они метров двести по открытой воде, и при этом не были завёрнуты ни во что.

Видимо Дьявол успел заключить союз и с моим Ангелом-хранителем.

Лакуна

Игрушек становилось всё больше и наконец домашние обратили внимание на моё всё возрастающее хозяйство. Я быстро объяснил, что все вновь появившиеся игрушки дают мне поиграть друзья, меня слушали вполуха и почему-то верили, а игрушки благополучно и навсегда прописались в нашем доме, торча на глазах у всех и не только в коробке с игрушками или подоконнике, а повсюду в квартире (я не отличался аккуратностью и разбрасывал свои вещи где попало).

Взрослые, видимо удовлетворённые моими ответами, больше этот вопрос не поднимали, им было не до каких-то там машинок, у них происходила взрослая серьёзная жизнь при социализме и они были озабочены международным положением СССР, а также своей сложной личной жизнью.

Как будто я уже в их личной жизни стал просто соседом по квартире.

Позже, окончательно обнаглев, я развлекался тем, в конце весны и летом, что бросал с теткиного балкона банкноты «надракусобаку» шпанистым подросткам из окрестных дворов по Цюрупа — меня забавляла свалка, которая моментально образовывалась внизу. И их раболепные словеса в мой адрес.

Так продолжалось до осени.

Однако вскоре безнаказанность и жадность окончательно лишили меня рассудка, как и почти любого преступника, привыкшего к лёгким деньгам, я попался уже через год: по-видимому, Дьявол от меня отвернулся или был на другом заказе, возможно, видя мою невозможную жадность и потерю бдительности и ума, решил прекратить наши отношения.

И мне сразу перестало везти.

Лакуна

При одном из очередных визитов, не рассчитав время, я в панике не сумел запереть вовремя взломанный замок комнаты, тогда, второпях, ещё и сломал ножницы, часть лезвия которых застряла в скважине (у тётки вдруг случилось незапланированное ранее свидание с Зайдентрегером и она явилась домой на несколько часов раньше своих постоянных появлений с работы).

Я бежал было на улицу, но замок с остатками ножниц остался болтаться в петле, и меч Немезиды в лице погнавшегося за мной Зайдентрегера опустился на мою тощую шею, я был схвачен и приведён на место преступления.

Я был изобличён, ухвачен за ухо и заперт в комнате тёти до прихода вызванной по телефону милиции, после быстрого личного обыска у меня изъяли триста рублей, вывернув карманы штанишек. Тётка открыла шифоньер и пересчитала сначала коробки, а потом и пачки (это заняло довольно длительный отрезок времени), появление трёхсот рублей я объяснил: они, якобы, лежали на трельяже (там действительно иногда лежали деньги). Пачки она действительно пересчитывала часто и помнила сумму, и их наличное количество и сохранность банковских лент частично успокоило её. Я рыдал в голос от ужаса перед представителями власти и жалел себя до судорог, клялся, что это произошло впервые и молил о прощении, но дома не было никого, кроме неудовлетворённых — и от этого злых вдвойне — любовников и милиции. Свидание их было сорвано, а раздражение от этого факта спонтанно перетекло в брань, многочисленные укоры и нотации и никакие мои мольбы и обещания «больше так не делать» не изменили тётиных намерений меня жестоко покарать. Они оба нависали надо мной, зловеще обличая мою нечистую совесть, и предрекли мне участь расписного рецидивиста-урки с каторги. Заявление в милицию они тоже написали.

Приехал за мной, украшенный белой надписью «Милиция», автомобиль с камерой для перевозки преступников Газ-69 и трое (!) работников милиции разного достоинства меня усадили туда и увезли в участок, где посадили в обезьянник как злостного преступника (странно, что ещё наручники не надели). Там продержали что-то около часа, рядом с каким-то пьяницей и грязной спящей тёткой.

Потом привели на допрос в «Детскую» комнату, где работники отдела борьбы с малолетними преступниками долго и по очереди пугали тюрьмой и исправительной колонией и даже расстрелом и одиночной камерой, я безутешно рыдал от ужаса, но ничуть не раскаялся и продолжал не любить тётю ещё сильнее.

Дома маме тётя немедленно устроила сцену на высоких тонах и предложила ей съехать со своим отродьем и преступником с квартиры, однако дед приструнил младшую дочь и опять-таки порекомендовал маме следить за мной попристальней и попытаться организовать личную жизнь, поскольку мальчику нужен отец. Мама за меня довольно вяло заступалась, утверждая, что замки порождают стремление их открыть, приводя примеры из мировой литературы (а сама запирала от меня книжный шкаф с «взрослыми» книжками и своими дневниками).

Как ни странно, но главный вывод после этих душераздирающих событий для меня прозвучал: — не попадайся!

А тётя приобрела новый амбарный замок устрашающего размера, с английским ключом, и вывесила на месте старого.

Вот уж тут Дьявол был в восторге.

Продолжение следует…