Неповесть. Часть четвертая

Лакуна

А за дровяным сараем внизу, в овраге, всё равно даже летом лежит снег – тоже Чудо.

По двору весной, летом и осенью постоянно разгуливают петух и куры, но они не наши, а из соседних дворов с другой стороны улицы, застроенной деревянными избушками (кстати, многие из них так и стоят сейчас там, непонятно почему их пощадили, а мой дом снесли). Этих кур постоянно прогоняют, ещё и гуси заглядывают и шипят – эти гуси, когда сердятся, напоминают танки на оранжевых гусеницах, а когда их выпроваживают гогочут и спешат, смешно переваливаясь, а боятся они тоненького прутика – вот странно, иногда даже индюки соседские заглядывают и бормочут на меня, сквозь свои ошмётки. А бравый, осенней расцветки, оранжево-чёрный петух постоянно нападает на всех и клюётся, хлопая крыльями и пинаясь, даже на меня и прогоняет в дом, ещё он часто катается на своих курах, воображая себя героем-кавалеристом. У соседей через дорогу есть даже грязно-белая коза и её привязывают пастись прямо на обочине, она всё время жуёт что-то, а в перерывах блеет, мечтая о семерых козлятах и косясь на прохожих, жёлтыми с продольными зрачками, глазами.

Как-то в конце мая в нашем дровянике произошло какое-то собрание кошек. Было их там особей 20 и все они орали на разные голоса, а когда я туда заглянул, чтоб посмотреть, они набросились на меня, поцарапали и прогнали. А ведь уверяют что кошки животное не стайное.

(Ещё раз я такую картину наблюдал и с тем же исходом в 1968 году, в новогоднюю ночь, в Москве во дворе «Стромынки»).

Раннее моё детство чудесами изобиловало, интересно было жить тогда.

Лакуна

Улица Воровского вымощена округлым булыжником, а тротуары в нашей части города из плоских сколов светло-серого известняка неправильной формы и старательно подогнанных друг к другу. Весной и летом на стыках плит появлялись травинки и одуванчики. Благодаря мощёным тротуарам у нас на улице почти не было грязи и больших луж, разве только весной. Улица спускается к самой реке, её продолжением является скрипучий деревянный понтонный мост в Цыганскую поляну – посёлку на противоположном низменном береге, который весной постоянно уходит под воду, а дальше дорога уходит за горизонт к Архиерейским прудам и ещё дальше в далёкую Африку.

Слева от моста грязная и пахучая, с неизменной толкотнёй, грузовая пристань, пропахшая угольным дымом, смолой, рыбой, креозотом и дёгтем: туда пароходы приводят на буксире большие баржи и разгружают и нагружают их, крики рабочих и грузчиков, гудки пароходов, автомобилей – все эти шумы большой работы не затихают весь день и продолжаются ночью, видимо, поэтому движение по нашей улице не затихает даже по ночам, и даже когда мост разводят, а разводят его, когда нужно срочно пропустить пароход или плоты, и по расписанию дважды в день и на ночь. Плоты длиннющие со стоящими на их краях будочками плотовщиков и их буксируют целых два пароходика или буксира спереди и сзади, загорелые дочерна, плотовщики орудуют огромными вёслами на поворотах и громко перекликаются на «иностранном» языке. Грузчики погружали и разгружали баржи, все грузы они перемещали на спине, для этого у всех них на спине привязывалась деревянная «скамеечка», чтобы груз не соскальзывал. В порту есть ещё ленточный погрузчик с резиновой лентой, но он по большей части простаивает, оттого что часто ломается. Иногда на реке появлялась многоковшовая землечерпалка, похожая на одногорбого верблюда, она выкапывала песок со дна реки – чистила фарватер, а песок поднятый со дна грузила на большие баржи, позже эту работу выполнял земснаряд, от него далеко на берег тянули толстенную трубу, из которой хлестала грязная жижа, которую называли «пульпа», эти работы производились каждое лето в разных участках фарватера, для того, чтобы большие суда не садились на мель. И всё же время от времени такое случалось в засушливое время года, и тогда приходили буксиры и пытались стащить пароход с мели, а уж в совсем безнадёжных ситуациях эвакуировали экипаж и пассажиров и потом ждали дождей. А грузовые пароходы тащат по реке мимо сразу по нескольку больших барж. Пароходы у нас колёсные и при движении громко хлопают плицами, густо дымят, а гудят оглушительно густым басом, выплёвывая облака белого пара. Пассажирские пароходы – широкие белоснежные красавцы, около нас проходят редко, чаще проплывают белые же речные трамвайчики (небольшие катера для перевозки пассажиров на небольшое расстояние с окошками как в новых настоящих трамваях, производства Рижского завода) и у них нет палубы. Почти все грузы везут вниз по реке в Каму и дальше в Волгу… Сейчас уже нет Бельского речного пароходства, река совсем омелела и большие суда уже не тревожат воображение детворы...

В погожие дни на реке полно лодок с рыбаками, да и с берега рыбачат многие, рыбы тогда было полно.

Поздней осенью мост разбирают и складывают на берегу – ожидают ледостава, в начале зимы намораживают зимник и переправляются прямо по льду. Зимой на льду тоже множество рыбаков с донками и самотрясами в огромных неуклюжих тулупах и огромных же валенках с галошами или же в чунях.

Когда весной начинается ледоход, смотреть сбегается весь город (это тогда заменяло нашим обывателям телевидение) зрелище это многочасовое и захватывающее.

Если прибегаешь на берег рано утром, то можно наблюдать всю картину с самого начала. Сначала поверхность льда безмятежно ровная, только около берегов лёд уже истаял, размытый ручьями, сбегающими в реку. Все находящиеся на высоком правом берегу прислушиваются к глухим низким звукам, прилетающим с верхнего течения – там солдаты-сапёры взрывают ледяные поля и заторы, иногда даже используют авиацию и бомбят реку. И вот вдруг по льду начинают змеиться длиннющие трещины, лёд лопается с грохотом сразу во многих местах, и вся эта масса приходит в движение, ледяные поля вращаются, встают на дыбы, налезают друг на друга, раскалываются на более мелкие льдины, и вот уже между льдин видна чистая почти чёрная вода. Вся эта масса скрежещет и грохочет. После того как этот лёд уплывает, совсем ненадолго, вода очищается, и почти сразу появляются первые льдины с верхнего течения и даже целые ледяные поля, почти во всю ширину реки, они налезают на берега, крошатся с громким скрежетом, раскалываются на отдельные льдины, по реке мимо нас вместе с льдинами плывут брёвна и доски, сорванные с причалов суда, домашние животные, и даже целые строения: сараи или целые домики, ещё и куски бывших дорог, и множество мелкого и крупного мусора. Ледоход продолжается несколько дней.

Животных – обычно спасают «Деды Мазаи», а брёвна и остальное растаскивают на топливо прибрежные жители.

Ледоходов бывает, обычно, два с интервалом в двое суток: по Белой, и с Уфимки и верховьев.

Сразу после ледохода мост восстанавливают и по нему опять нескончаемым потоком ползут подводы и редкие в ту пору автомобили. Всё это воинство грохочет, кричит, ругается, бибикает и ржёт, утопая в облаках светло-серой пыли. Пыль эта, когда опускается по обочинам, мелкая и удивительно ласково-мягкая, вечерами тёплая и так приятно пролезает между пальцев моих босых ног.

По нашей улице всё время провозят что-нибудь невиданное: однажды везли огромную рыбу – осетра только что выловленного, которая не вошла в грузовик вся, и хвост рыбины волочился по булыжникам и чмокал. За грузовиком бежала толпа. В ту пору на Волге не было плотин, и осетры частенько заплывали даже выше Уфы. Только попадались они рыбакам не часто из-за своих размеров.

Часто по нашей улице проезжали на телегах странные люди, которые собирали всяческий хлам, мусор и утиль, постоянно крича: «Старьёберём!», у них ещё были какие-то особенно громкие дудки. За принесённое старьё полагались игрушки или хозяйственная мелочь (иголки, нитки, ножи и напёрстки, и т. п.). Мне доверяли таскать этим дядькам домашний мусор и старые тряпки, и я всегда брал расписные глиняные свистульки, которые свистели, когда в них нальёшь воду.

Бродили мастера-точильщики со своими ножными станками – те кричали: «Точитьножиножницы!» и им выносили требуемое, а мы зачарованно смотрели на снопы искр, вылетающих с камня. Развозили керосин по керосиновым лавкам в сильно пахнущих бочках (Сибаевы с большим мятым узкогорлым бидоном, заткнутым деревянной обмотанной тряпкой пробкой, раз в неделю ходили в лавку за керосином для всех домашних нужд). Керосиновая лавка была в квартале от дома, в полуподвале с вывеской «Керосин» на улице Октябрьской, дверь там была железная, промасленная, с толстой железной полосой поперёк и запиралась на огромный висячий замок.

Ездили по улице к пристани ломовые извозчики на своих длиннющих телегах, запряжённых огромными толстоногими, «богатырскими», конями и везли неспешно либо длинные толстенные брёвна, либо какие-нибудь негабаритные конструкции. Грузовые автомобили были представлены: «полуторками» завода ГАЗ, трёхтонками ЗИС-5 (некоторые, с большими цилиндрами сзади кабины были оснащены газогенераторами вместо бензинового двигателя, их топили чурочками), трёхосными «Студебекерами» и ЯАЗами, были ещё и МАЗы, но их было меньше всего.

Состоятельные пассажиры передвигались в конных экипажах или в чёрных легковых автомобилях «Эмка» завода ГАЗ, разрисованных чёрно-белыми клеточками по всему боку и надписью «Такси», у них ещё в уголке ветрового стекла горел зелёный огонёк – сигнал того, что машина свободна, позже «Эмки» заменили на «Победы», личного легкового транспорта было совсем немного, в основном трофейные немецкие автомашины офицеров, виллисы и мотоциклетки младшего командного состава, больше встречались автомобили разнообразного начальства среднего звена, особенно часто «козлики» ГАЗ-67. Автобусы ходили по Октябрьской в Старую Уфу мимо развалин взорванного большевиками собора, были они светло-голубые московского завода «ЗИС».

А то проезжали «золотари» обозом. Окружённые своим ароматом, они вызывали уважение, ведь труд их был тяжел и малоприятен. Лошади их нам казались особенными, а аксессуары: все эти черпаки, вёдра и бочки с крышкой, установленные на телегу и заляпанные коричневым, выглядели фантастически. К нам они тоже приезжали раз в три месяца, и тогда во дворе резко и неприятно пахло экскрементами. Себя же они называли на иностранный манер – ассенизаторами.

Наша улица очень важная.

В хорошую погоду я часто играю с окрестными ребятишками.

Странно, но никого из них никогда не вспоминал, просто были какие-то дети и это всё. Не припомню, мальчики это были или девочки (всё же, скорее, мальчики). Зимой и в начале весны мы все вместе сооружаем снежных баб, причём бабы наши полностью традиционные: с метлой в руке, морковкой, угольками, и ржавым ведром на голове (все аксессуары даёт мне старший Сибаев дворник) а то просто катаемся прямо на тротуаре с ледяной горки на санках или попах. Летом просто бегаем в догонялки (уфимский вариант салочек) или рисуем мелом классы с «Раем» в полукруге, потом скачем по клеточкам (это девчачьи забавы), или просто перекидываемся красно-синим резиновым мячом. По весне кроме этих утех, мы делаем «обманы» – выкапываем в плотном весеннем снегу ямку, куда тут же набегает талая вода, накрываем её газеткой и осторожно присыпаем снежком сверху. Потом наблюдаем, как неосторожные прохожие проваливаются в воду – нам, оболтусам, смешно…

Мир раннего детства под стать мне – маленький и ограничивается прилегающей к дому частью улицы, водоразборной колонкой и двором. Ну, ещё дорога к рынку и к трамвайному кольцу.

Но это всё-таки Мир.

Продолжение следует…