И вот это достаточно раннее сиротство (мамы не стало, когда Ольге едва исполнилось двадцать пять) – тоже как сквозной мотив постижения жизни, всех художественных исканий. И проскальзывает горечь там, где поэт пишет вроде и не о себе:
…Лишь в моём дому не светит окно,
Тятя с мамой на погосте давно.
Из кустов взлетела птица, шурша...
Не моя ли то беглянка-душа?..
(Из стихотворения «Тайна реки»)
Не из этого ли сгустка боли произрастает и бесконечная эмпатия ко всему живому, хрупкому и невечному, столь свойственная практически всем стихам Флярковской? Одно из показательных в этом плане – стихотворение «Дерева», пронзительное, густо насыщенное лучистыми образами и лирически-звенящее, с ясной и мудрой «философией жизни»:
Мир деревьев высок и печален,
Несмолкаем их вечный язык,
На гусей улетающих крик...
Сердце дерева, жар принося.
Пляшет в печке весёлое пламя,
По-цыгански подолом тряся…
А нахлынет тоска без причины,
Вкруг ольховника топь, а не грязь –
Перед образом Спаса кручину
Исповедуй – и плачь, не таясь!..
Так когда-то озябшие руки
На распятые плечи Христа…
Древо жизни сквозь нас прорастает…
Пусть одёрнут – мол, я не права!
Всё пройдёт, но шумят дерева...
Планка столь высока, что требовательность к себе порой доходит до самоистязания. Как, предположим, в стихотворении «Псков – Москва», где перед глазами героини одна за другой проносятся станции за вагонным окном, в то время как мысли все направлены не вовне, но вглубь себя:
Станция с окошками в резьбе...
Тихий вздрог предчувствия под кожей.
Память крови – это ли не чушь?!.
Но когда едины все пять чувств
В странном узнавании и боли,
Что ломаю сердце на слова,
Словно хлеб октябрьской юдоли...
Или вот такое саднящее признание – в стихотворении «Ночное»: «Я, не заметив, потеряла след // Той, что во мне почти неразличима…»
И от этой неумолимости к себе возникает абсолютно запредельно взыскательное понимание поэтического труда (из стихотворения-посвящения Игорю Царёву):
Поэт – это выход в гудящий портал,
Быть может, там ангел Господень летал,
А может, насвистывал демон…
Слова для поэта – что к небу ключи,
А может быть, небо стихами звучит
В мерцательном пульсе фонемы.
Как однажды призналась сама Ольга, для неё поэт – это тайна, талант и искренность, а ещё – боль. Отсюда – и взгляд на предназначение поэта (в стихотворении «Собрату») – пристально-сочувственный, при этом, безусловно, основанный на собственном опыте, когда героиня говорит о том, каким поэту предстоит быть:
Вот так же – сердцем наружу – и живёт, и ощущает мир вокруг себя и сама Ольга Флярковская. И в одном из самых её отчаянных и обнажённых стихов о тайнах творчества – «Болеро» – есть такое горячечное признание:
В мозг и в сердце вонзают зубы!
Большой пласт лирики этого поэта – стихи православной направленности. Впрочем, я бы не стала выделять их в отдельный жанровый сегмент, поскольку у Флярковской христианские и библейские мотивы тесно переплетаются с философскими и гражданскими – просто в разных долях, соответственно замыслу каждого стихотворения. Великолепна в этом могучем единении и очень показательна поэма «Надвратный образ», посвящённая «великой памятной дате – 70-летию освобождения Ленинграда от фашистской блокады». По сюжету трагические события России словно проходят перед взглядом Богородицы с Её Надвратного образа. Композиционно поэма состоит из двадцати небольших частей, каждая из которых является законченным лирическим стихотворением, и в то же время все вместе они составляют очень мощный полнозвучный аккорд. Такое произведение не напишешь ни по заказу, ни по какому другому расчёту – нет, подобные провидческие состояния и видения спускаются авторам свыше, обычно приходят как озарение:
Вглядись в неё, двадцатый век!
Живые язвы русской раны –
В расход двенадцать человек.
Сквозь дым и выстрелы набатом
Гудел ипатьевский подвал…
Летели в шахту брат на брата,
Князь князя кровью заливал…
Россия, нянька госпитальная,
В слезах плыла на Валаам,
Земным последним испытанием
Калекам выбран остров-храм…
А на тебя в лучах закатных,
Глаза Заступницы Надвратной
С немою нежностью глядят…
Или вот такой почти невесомый четырёхстопный хорей на тему Покровов, не только на ритмически-звуковом, но и на семантическом, и на лингвистическом уровнях передающий суть народно-христианского праздника:
Клён – что регент перед хором,
Впереди, макушкой к небу,
Пусть душа летит, как птица,
Стелет, стелет белый плат…
А вот – рождественское стихотворение «Подмосковный сочельник»:
Приглядитесь – вы видите, справа:
Это Бога Превечного слава
К нам, ленивым, приходит сюда!
Не случайно так быстро стемнело!
Снег невинный сияет с земли
Белизною пречистого тела,
И разносится: – Чадо, внемли!
Стук пещерной рассохшейся двери.
В синем воздухе праздничный звон.
Дай нам, Господи, сердцем поверить,
Что сегодня Ты будешь рождён!..
Этот образ невинного сияющего снега настолько выпуклый и точный, что мгновенно врезается в память. Ещё Пушкин говорил, что поэт – это эпитет… Удивительно в таких стихах как раз то, что невероятная сила художественной правды и глубины достигается с помощью самых, казалось бы, обычных, даже незамысловатых слов и понятий, вовсе не призванных удивлять читателя и поражать его воображение. А вот поди ж ты – как душу-то переворачивают! То ли ракурс волшебный найден, то ли секрет какой чудодейственный автору ведом… Причём сюжетные и так называемые описательные стихи Ольги Флярковской – это тоже отдельная статья, поскольку при внешней повествовательной направленности они так переполнены авторским образным видением мира и тонким лиризмом, что буквально пропитаны поэзией, дышат ею. Чего-чего, а сухой констатации и скучного перечисления фактов и событий в них нет и в помине! Те, кому поперёк горла поэтическая изобразительность Флярковской, просто либо не хотят слышать истинного звучания её поэзии, либо не обладают достаточным слухом для этого. Здесь повторюсь: это не столько повествовательность, сколько драматургичность поэзии, настоянной на любви автора к театру и её приверженности киношно-театральным традициям. Скорее, это сильная сторона творчества нашей героини, один из его фирменных знаков.
Без сомнения, вся поэзия Флярковской – очень яркая, богатая эмоциями, страстная, мудрая, многоплановая и технически разнообразная. Но эта техника, это мастерство здесь совсем не напоказ, то есть – не самоцель. В этом – существенное отличие её поэзии от произведений многих современных авторов, буквально упивающихся своей версификаторской сноровкой, порой наносящей ущерб и смыслу, и общему звучанию, и внутренней логике стиха. Владение поэтическим инструментарием нужно Ольге только для того, чтобы точнее раскрывать темы и доносить до читателя свои выстраданные, выношенные в долгих раздумьях образы и мотивы, но при этом чтобы ни в коем случае не разрушать цельности и родниковой глубины стиха экскаваторным ковшом технических новшеств и стремительного процесса «усовершенствования» всех структурообразующих элементов стихотворной речи.
Вообще эта пронзительная ясность строки, эта безупречная внятность, свидетельствующая лишь о точности понимания поэтом очерченных тем и проблем, об афористичности и членораздельности его художественного языка, красочности, яркости и выпуклости мысли, иногда и у критиков, и у читателей, и у собратьев по перу сегодня вызывает вопросы. Современникам хочется туману, словесной эквилибристики, ритмических наворотов. Боясь как огня банальности и очевидности, в каждом эмоциональном всплеске подозревая ненавистный пафос и патетику, они впадают в крайности, поднимая на щит алогичность, путаность, косноязычность, аморфность, холодную авторскую отстранённость, витиеватость и в конечном итоге маловразумительную кашу поэтических текстов а-ля новые времена.
Однако как бы ни хотелось революций и переворотов, законы поэзии как неумолимы, так и неизменны: писать сложно о простом значит создавать безжизненные, недееспособные стихи, пускать пыль в глаза читателю и наводить тень на плетень. Каким бы технически сложным ни было стихотворение, по-настоящему живым и обладающим высокой художественной ценностью его сделает только внятность лирического посыла и отточенность мысли. Художник же, умеющий говорить просто о сложном, обладает истинным даром, ибо лёгкость в данном случае вовсе не синоним примитивизма – скорее, она сродни крылатости и рождает гармонию и соразмерность и формы, и замысла, и образных рядов. А помноженная на лирическую наполненность строки и глубину переживаний, эта лёгкость создаёт удивительные образцы слога – как, например, в поразительно прозрачном, трепетно-бесхитростном и в то же время отважном стихотворении «Тайна слов» (кстати, блестящий дольник!):
Детская тайна моя легка –
Слышать, как воды несёт река,
Сердце по стуку в груди искать –
Тронуть губами тепло виска,
Знать: есть тоска и смерть.
Из сокровенных даров возьму
Стану на круче – шептать ветрам,
Слово искать – как дорогу в храм,
Сильнейшая сторона Олиного таланта – её философская лирика, взращённая на благодатной ниве российского пейзажа и сдобренная сложными, порой метафизическими вопросами. Это такие стихи, как «Ночное», «Август – холодные ночи…», «Вечернее», «Смородинка», «Ни похвалою, ни хулой…» – и так далее, этих жемчужинок у Ольги немало. Они полны тишайшими откровениями:
Куст-красавец у входа в храм.
Никому воздавать не надо,
Если сказано: «Аз воздам!»
Там в согласье с девичьим хором
«Свете тихий...» поёт душа.
Мне почудилось – осень скоро.
А для всех ли?.. Не нам решать.
(Из стихотворения «Вечернее»)
Есть песен древних волшебство
(«Ни похвалою, ни хулой…»)
Безыскусность их весьма обманчива: в глубокой, чистой реке дно хорошо просматривается с бережка, да достать до него ох как нелегко…
Поэт – это судьба, а судьба поэта прежде всего вершится не в бытовой плоскости, а в исповедальных глубинах его оголённой души. Поэт – человек без кожи, чувствующий чужую боль как свою, и это именно то качество, с которым Ольга Флярковская буквально врывается в русскую литературу. Лирическая героиня Флярковской не зациклена на своих проблемах – она мыслит гораздо шире, её волнуют судьбы многих людей, прошлое, настоящее и будущее России, память Великой Отечественной войны и проблемы маленького человека. Недавно прочитала у Жванецкого великолепное определение: «Талант – это просто, это переживать за других». Это – об Олиной поэзии. И я не сомневаюсь, что впереди у неё ещё и высокая оценка критиков, и понимание собратьев по перу, и заслуженное широкое признание.
И хочется об Оле сказать словами Марины Цветаевой: «Господи! Душа сбылась: /Умысел твой самый тайный». Потому что это то главное, что есть в каждом стихотворении Ольги Флярковской – зрелая, обожжённая, трепещущая душа. А это лакмусовая бумажка для определения высоты поэтического слова.
Валерия САЛТАНОВА, поэт, критик, переводчик,
член Союза писателей России