Ольга Флярковская: «ПОНИМАЮ: ПОТОМУ ЖИВА, ЧТО ЛОМАЮ СЕРДЦЕ НА СЛОВА…». Часть вторая

И вот это достаточно раннее сиротство (мамы не стало, когда Ольге едва исполнилось двадцать пять) – тоже как сквозной мотив постижения жизни, всех художественных исканий. И проскальзывает горечь там, где поэт пишет вроде и не о себе:

…Лишь в моём дому не светит окно,

Тятя с мамой на погосте давно.

Из кустов взлетела птица, шурша...

Не моя ли то беглянка-душа?..

Не из этого ли сгустка боли произрастает и бесконечная эмпатия ко всему живому, хрупкому и невечному, столь свойственная практически всем стихам Флярковской? Одно из показательных в этом плане – стихотворение «Дерева», пронзительное, густо насыщенное лучистыми образами и лирически-звенящее, с ясной и мудрой «философией жизни»:

Мир деревьев высок и печален,

Несмолкаем их вечный язык,

Лопотливо леса отвечают

На гусей улетающих крик...

Согревает жилища веками

Сердце дерева, жар принося.

Пляшет в печке весёлое пламя,

По-цыгански подолом тряся…

………………………………..

А нахлынет тоска без причины,

Вкруг ольховника топь, а не грязь –

Перед образом Спаса кручину

Исповедуй – и плачь, не таясь!..

Так когда-то озябшие руки

Богомаза во время Поста

Возложили душевные муки

На распятые плечи Христа…

………………………………

Древо жизни сквозь нас прорастает…

Пусть одёрнут – мол, я не права!

Философия жизни простая:

Всё пройдёт, но шумят дерева...

Планка столь высока, что требовательность к себе порой доходит до самоистязания. Как, предположим, в стихотворении «Псков – Москва», где перед глазами героини одна за другой проносятся станции за вагонным окном, в то время как мысли все направлены не вовне, но вглубь себя:

………………………………..

Станция с окошками в резьбе...

Малая зарубка на судьбе,

Тихий вздрог предчувствия под кожей.

Память крови – это ли не чушь?!.

Но когда едины все пять чувств

В странном узнавании и боли,

Понимаю: потому жива,

Что ломаю сердце на слова,

Словно хлеб октябрьской юдоли...

Или вот такое саднящее признание – в стихотворении «Ночное»: «Я, не заметив, потеряла след // Той, что во мне почти неразличима…»

И от этой неумолимости к себе возникает абсолютно запредельно взыскательное понимание поэтического труда (из стихотворения-посвящения Игорю Царёву):

……………………………………

Поэт – это выход в гудящий портал,

Быть может, там ангел Господень летал,

А может, насвистывал демон…

Слова для поэта – что к небу ключи,

А может быть, небо стихами звучит

В мерцательном пульсе фонемы.

Как однажды призналась сама Ольга, для неё поэт – это тайна, талант и искренность, а ещё – боль. Отсюда – и взгляд на предназначение поэта (в стихотворении «Собрату») – пристально-сочувственный, при этом, безусловно, основанный на собственном опыте, когда героиня говорит о том, каким поэту предстоит быть:

……………………..

Наивно и слепо

транжирящим душу.

Живущим

нелепо,

но – сердцем наружу.

……………………..

Ты холод порогов

бурлящих –

не минешь!

Поэта дорога –

словесная схима!

Вот так же – сердцем наружу – и живёт, и ощущает мир вокруг себя и сама Ольга Флярковская. И в одном из самых её отчаянных и обнажённых стихов о тайнах творчества – «Болеро» – есть такое горячечное признание:

Вы-ды-хаю свои стихи,

Но немеют сухие губы…

Обступают меня грехи,

В мозг и в сердце вонзают зубы!

Большой пласт лирики этого поэта – стихи православной направленности. Впрочем, я бы не стала выделять их в отдельный жанровый сегмент, поскольку у Флярковской христианские и библейские мотивы тесно переплетаются с философскими и гражданскими – просто в разных долях, соответственно замыслу каждого стихотворения. Великолепна в этом могучем единении и очень показательна поэма «Надвратный образ», посвящённая «великой памятной дате – 70-летию освобождения Ленинграда от фашистской блокады». По сюжету трагические события России словно проходят перед взглядом Богородицы с Её Надвратного образа. Композиционно поэма состоит из двадцати небольших частей, каждая из которых является законченным лирическим стихотворением, и в то же время все вместе они составляют очень мощный полнозвучный аккорд. Такое произведение не напишешь ни по заказу, ни по какому другому расчёту – нет, подобные провидческие состояния и видения спускаются авторам свыше, обычно приходят как озарение:

Края у этой ямы рваны.

Вглядись в неё, двадцатый век!

Живые язвы русской раны –

В расход двенадцать человек.

Сквозь дым и выстрелы набатом

Гудел ипатьевский подвал…

Летели в шахту брат на брата,

Князь князя кровью заливал…

…………………………

Россия, нянька госпитальная,

В слезах плыла на Валаам,

Земным последним испытанием

Калекам выбран остров-храм…

……………………………..

А на тебя в лучах закатных,

Удел печальный обводя,

Глаза Заступницы Надвратной

С немою нежностью глядят…

…………………………..

Или вот такой почти невесомый четырёхстопный хорей на тему Покровов, не только на ритмически-звуковом, но и на семантическом, и на лингвистическом уровнях передающий суть народно-христианского праздника:

Эти белые берёзы,

Эти плавные холмы…

Не поэзия, не проза,

А стихиры и псалмы!

Клён – что регент перед хором,

А кругом – снегов стога,

И пока ещё не скоро

Здесь уляжется пурга.

………………………..

Впереди, макушкой к небу,

Колоколенки глава.

Воплотившаяся небыль –

Лебедь белый – Покрова!

Пусть душа летит, как птица,

Затихает боль утрат –

Богородица-царица

Стелет, стелет белый плат…

А вот – рождественское стихотворение «Подмосковный сочельник»:

Приглядитесь – вы видите, справа:

Заиграла лучами звезда?

Это Бога Превечного слава

К нам, ленивым, приходит сюда!

………………………………….

Не случайно так быстро стемнело!

Снег невинный сияет с земли

Белизною пречистого тела,

И разносится: – Чадо, внемли!

………………………………

Стук пещерной рассохшейся двери.

В синем воздухе праздничный звон.

Дай нам, Господи, сердцем поверить,

Что сегодня Ты будешь рождён!..

Этот образ невинного сияющего снега настолько выпуклый и точный, что мгновенно врезается в память. Ещё Пушкин говорил, что поэт – это эпитет… Удивительно в таких стихах как раз то, что невероятная сила художественной правды и глубины достигается с помощью самых, казалось бы, обычных, даже незамысловатых слов и понятий, вовсе не призванных удивлять читателя и поражать его воображение. А вот поди ж ты – как душу-то переворачивают! То ли ракурс волшебный найден, то ли секрет какой чудодейственный автору ведом… Причём сюжетные и так называемые описательные стихи Ольги Флярковской – это тоже отдельная статья, поскольку при внешней повествовательной направленности они так переполнены авторским образным видением мира и тонким лиризмом, что буквально пропитаны поэзией, дышат ею. Чего-чего, а сухой констатации и скучного перечисления фактов и событий в них нет и в помине! Те, кому поперёк горла поэтическая изобразительность Флярковской, просто либо не хотят слышать истинного звучания её поэзии, либо не обладают достаточным слухом для этого. Здесь повторюсь: это не столько повествовательность, сколько драматургичность поэзии, настоянной на любви автора к театру и её приверженности киношно-театральным традициям. Скорее, это сильная сторона творчества нашей героини, один из его фирменных знаков.

Без сомнения, вся поэзия Флярковской – очень яркая, богатая эмоциями, страстная, мудрая, многоплановая и технически разнообразная. Но эта техника, это мастерство здесь совсем не напоказ, то есть – не самоцель. В этом – существенное отличие её поэзии от произведений многих современных авторов, буквально упивающихся своей версификаторской сноровкой, порой наносящей ущерб и смыслу, и общему звучанию, и внутренней логике стиха. Владение поэтическим инструментарием нужно Ольге только для того, чтобы точнее раскрывать темы и доносить до читателя свои выстраданные, выношенные в долгих раздумьях образы и мотивы, но при этом чтобы ни в коем случае не разрушать цельности и родниковой глубины стиха экскаваторным ковшом технических новшеств и стремительного процесса «усовершенствования» всех структурообразующих элементов стихотворной речи.

Вообще эта пронзительная ясность строки, эта безупречная внятность, свидетельствующая лишь о точности понимания поэтом очерченных тем и проблем, об афористичности и членораздельности его художественного языка, красочности, яркости и выпуклости мысли, иногда и у критиков, и у читателей, и у собратьев по перу сегодня вызывает вопросы. Современникам хочется туману, словесной эквилибристики, ритмических наворотов. Боясь как огня банальности и очевидности, в каждом эмоциональном всплеске подозревая ненавистный пафос и патетику, они впадают в крайности, поднимая на щит алогичность, путаность, косноязычность, аморфность, холодную авторскую отстранённость, витиеватость и в конечном итоге маловразумительную кашу поэтических текстов а-ля новые времена.

Однако как бы ни хотелось революций и переворотов, законы поэзии как неумолимы, так и неизменны: писать сложно о простом значит создавать безжизненные, недееспособные стихи, пускать пыль в глаза читателю и наводить тень на плетень. Каким бы технически сложным ни было стихотворение, по-настоящему живым и обладающим высокой художественной ценностью его сделает только внятность лирического посыла и отточенность мысли. Художник же, умеющий говорить просто о сложном, обладает истинным даром, ибо лёгкость в данном случае вовсе не синоним примитивизма – скорее, она сродни крылатости и рождает гармонию и соразмерность и формы, и замысла, и образных рядов. А помноженная на лирическую наполненность строки и глубину переживаний, эта лёгкость создаёт удивительные образцы слога – как, например, в поразительно прозрачном, трепетно-бесхитростном и в то же время отважном стихотворении «Тайна слов» (кстати, блестящий дольник!):

………………………………

Детская тайна моя легка –

Ведать полёт стрекоз,

Слышать, как воды несёт река,

Дышит в тумане плёс...

Сердце по стуку в груди искать –

Сердце, что жаждет петь!

Тронуть губами тепло виска,

Знать: есть тоска и смерть.

Чудо огня озаряет тьму,

Дождь укрывает даль.

Из сокровенных даров возьму

Слова святой Грааль…

Стану на круче – шептать ветрам,

Гладить рукой траву.

Слово искать – как дорогу в храм,

И понимать: живу…

Сильнейшая сторона Олиного таланта – её философская лирика, взращённая на благодатной ниве российского пейзажа и сдобренная сложными, порой метафизическими вопросами. Это такие стихи, как «Ночное», «Август – холодные ночи…», «Вечернее», «Смородинка», «Ни похвалою, ни хулой…» – и так далее, этих жемчужинок у Ольги немало. Они полны тишайшими откровениями:

………………………………

Облетел на дорожку сада

Куст-красавец у входа в храм.

Никому воздавать не надо,

Если сказано: «Аз воздам!»

Там в согласье с девичьим хором

«Свете тихий...» поёт душа.

Мне почудилось – осень скоро.

А для всех ли?.. Не нам решать.

………………………………

И есть святая простота

Дождя или рассвета.

И есть бессмертная Пьета

И плаха для поэта.

Есть песен древних волшебство

И жар живого слова.

За это тайное родство

Я жизнь отдать готова.

Безыскусность их весьма обманчива: в глубокой, чистой реке дно хорошо просматривается с бережка, да достать до него ох как нелегко…

Поэт – это судьба, а судьба поэта прежде всего вершится не в бытовой плоскости, а в исповедальных глубинах его оголённой души. Поэт – человек без кожи, чувствующий чужую боль как свою, и это именно то качество, с которым Ольга Флярковская буквально врывается в русскую литературу. Лирическая героиня Флярковской не зациклена на своих проблемах – она мыслит гораздо шире, её волнуют судьбы многих людей, прошлое, настоящее и будущее России, память Великой Отечественной войны и проблемы маленького человека. Недавно прочитала у Жванецкого великолепное определение: «Талант – это просто, это переживать за других». Это – об Олиной поэзии. И я не сомневаюсь, что впереди у неё ещё и высокая оценка критиков, и понимание собратьев по перу, и заслуженное широкое признание.

И хочется об Оле сказать словами Марины Цветаевой: «Господи! Душа сбылась: /Умысел твой самый тайный». Потому что это то главное, что есть в каждом стихотворении Ольги Флярковской – зрелая, обожжённая, трепещущая душа. А это лакмусовая бумажка для определения высоты поэтического слова.