Птица, летящая в медленном небе…

О чем мне рассказать? О том, как, придя в литобъединение при «Ленинце», я познакомился со странным молодым парнем, который притащил на обсуждение целый венок сонетов? А потом оказалось, что наши подъезды, в которых мы жили, находятся друг против друга. И тогда начались бесконечные хождения в гости. Или рассказать о том, как Юнусов спасал от голода население целой комнаты в МГУшной общаге, когда подобно вихрю в 89–90 годах врывался в ее тихий мирок и уводил нас всех в ближайший ресторан, чтобы пить, читать стихи, и строить на песке зыбкие финансовые замки его мегапроектов? А может рассказать о том, как после своего возвращения в Уфу, я первый раз пришел на УФЛИ, стоял на крыльце юношеской библиотеки, поджидая Айдара Хусаинова, а рядом в пяти шагах припарковался раздолбанный «жигуль», из которого вылез седой грустный «бабай»? «Бабай» закурил сигаретку, о чем-то себе нелегком думая, молча выкурил ее, развернулся, увидел меня, и вдруг в этом незнакомом мне лице вспыхнула улыбка Ринатика. И тут же произошло волшебство, и лицо незнакомого мне человека превратилось в восторженное (вообще, легкая восторженность жизнью – это была постоянная примета Юнусова) лицо друга.

Подобными эпизодами-вспышками переполнена моя память о Юнусове. Но все же я расскажу не об этом. Юнусов считал поэзию особым видом знания, в магических формулах которого можно уместить всю вселенную. Он обожал сочетать в одном стихе различные масштабы, словно ребенок, играющий с биноклем, он постоянно всматривался в суть бытия то с одного конца «волшебного бинокля», то с другого. То приближал картинку до того, что она превращалась в отдельно взятую былинку, то удалял, пока она не сольется с тишиною вечности.

* * *

Мы давно уже, не содрогаясь, глядим на затменье.

Нам прекрасно известно:

Съедобен злодей-мухомор.

Видя дым без огня, мы-то знаем:

Продукты горенья,

Ну а то, что столбом –

Допотопный наивный фольклор.

Мы намедни добрались до околоземной орбиты,

Еще миг, и рванем покорять наши

Восемь планет,

Не имея понятья,

Как выглядит, скажем, ракита,

И не видя в глаза,

Как странно цветет бересклет.

Странно, Ринат всегда спешил и был в то же время по-настоящему неспешным. Он любил рок, да и сам играл в рок-группе, и в то же время никто как он не мог слушать тишину. Он постоянно был наполнен какими-то неимоверными прожектами по внезапному обогащению, и в то же время именно его песенку про Диогена, променявшего суетное благополучие на спокойствие в бочке, распевали мы в середине восьмидесятых. Вокруг него всегда было целое нашествие народа, и все равно он был один.

Бывает, сяду у окна

И – ничего не понимаю...

Не дай мне Бог сойти с ума,

Моя китайская стена,

Моя коробка черепная.

И это тоже Ринат Юнусов, который жил в каком-то рванном изломанном темпоритме. Кстати, это сказалось и на темпоритме его стихов. Большая часть его стихов начинается из ничего, и в ничто уходит, стоит лишь почувствовать, что ты прикоснулся к ним. Поэтому подавляющее большинство его стихов так и осталось неназванными. Сегодня в ситуации, когда агрессивная среда окружающего нас пространства пожирает поэтическое слово ранее, чем оно бывает произнесено, возможно, только так, набегу, не акцентируя рождение стиха, и можно спасти поэтическую интенцию от поедания ее сиюминутностью.

Птица, летящая в медленном небе,

О чем ты расскажешь мне, кроме полета?

То, что я был здесь, и то, что я не был,

Был и не понял понятное что-то…